— А вы не хотите их продать?
— Саня! — голос тетки фанатично зазвенел. — Я завещала дом тебе при единственном условии: все оставить как есть, ничего не продавать. Андрей Леонтьевич и я…
Она соскользнула на привычную колею, он озирался рассеянно: что-то изменилось на полках с ночи, то ли переставлено, то ли убрано. Не пойму, не помню. Зашел за шелковую ширму, взглянул в дырочку: тетя Май разглагольствует, а глаза отсутствующие… Сел на вместительный сундук, обитый кованным железом, на что-то… вытащил из-под себя… о, зажигалка. Японская. Взметнулось крошечное пламя. А что если труп спрятан…
— Тетя Май, а что у вас в сундуке?
— Чтоб ни было, все будет твое.
— А можно посмотреть?
— Дождись моей смерти… — она вдруг покачнулась, приказала сдавленно: — Нитроглицерин, скорее, на комоде.
Он метнулся… туда-сюда… Майя Васильевна проглотила две таблетки, показала жестом: открывай, мол, не заперто. Открыл: скопище престарелой обуви, в котором он добросовестно порылся…
— Пойду прилягу, — сказала тетка.
Он вывел ее из чулана, поглядел, как она запирает дверь, прячет ключ в карман ситцевого «рабочего» халата… проводил в комнату, уложил на кровать. Как странно чередуются в ней вспышки энергии с полным изнеможением. Однако отметил, ничто в ее облике сейчас не тревожит меня, не пугает.
— Тетя Май, а Андрей Леонтьевич курил?
— Никогда. Он говорил…
— А в доме кто-нибудь курит?
— Официально никто. Таково мое требование. Но — покуривают. От Анатоля вообще трудно ожидать порядка. Володя, отдаю должное, выходит в сад. И еще у меня есть подозрение…
— Какое?
— Кто-то из девиц. В их комнате пахнет табаком. Но: не пойман — не вор.
— Отдыхайте, не буду вам мешать.
Саня постоял в полутьме коридора. «Я буду ждать». Зашел «к себе» в кабинет — побриться, с утра не успел… Снег еще не растаял, яблони сказочно застыли в неподвижном предзимнем ожиданье, Анатоль у сарая… Пойти побеседовать? Да, соберу по возможности сведения перед разговором с ней.
— Покурим? — Саня достал из наброшенной на плечи куртки пачку «столичных» и зажигалку из чулана.
— Можно. — Анатоль прислонил лопату, которую точил, к стенке сарая, вытер руки о фуфайку, вытянул сигарету… а пальцы ходуном ходят. — Ишь ты, зажигалочка, — голос равнодушный, мертвенный.
— У тети Май нашел. Не ваша?
— Скажете тоже. Где нашли?
— В чулане.
— Послушайте, студент… — начал Анатоль хрипло; почудилось вдруг, что он мертвецки пьян.
— Я уже не студент.
Все равно. Любознательный вы парень, а? Все чего-то шарите, вынюхиваете… Наследничек, елки-палки.
— Я ищу женщину.
— Шерше ля фам? — лицо Анатоля болезненно сморщилось. — Не в форме. Со вчерашнего. Что за женщина?
— Молодая. Наверное, красивая. В черном плаще. Глаза карие, волосы светло-каштановые, короткая челка. Брови высокие, дугой. Длинная стройная шея.
Анатоль тяжело опустился на чурбан — дубовую колоду, служившую когда-то для колки дров. Спросил тихо:
— Где вы ее видели?
— Здесь, в доме. В комнате тети Май.
— И я видел, — подтвердил Анатоль неожиданно. — В саду.
— Во сколько?
— Ночью.
— Где она лежала?
— Почему лежала? Она шла между яблонями, в черном плаще, да. Ночью — точнее сказать не могу, был под шефе.
— Ага. Уже, простите, опились на свадьбе?
— На какой еще… Да ну. То было давно, в августе. Я тут на топчане спал в сарае, прохладнее. Существует теория, согласно которой души умерших являются на место преступления.
Сквозь исступленный бред (как показалось Сане) в словах философа — в интонации, деталях — проступило нечто… реалистическое. Бред перемежающийся, воспользуемся просветами.
— То есть вам является образ незнакомой женщины?
— Прекрасно знакомая, — возразил Анатоль с проблеском чувства — впервые с начала разговора. — Она жила в кабинете и неожиданно исчезла. Ваши приметы точны, хотя и несколько общи. Нина Печерская. Знаете, что такое любовь с первого взгляда?
— Кажется, знаю.
— Только такой и бывает любовь — верный признак.
— Когда исчезла Нина Печерская?
— На Покров. В прошлом году.
— Почему вы употребили слова «место преступления»?
— Так ведь является. Она пришла умереть.
— Умереть? Вы ее вчера видели?
— Вчера? Нет. А вы? — Анатоль необычайно оживился. Вы видели вчера?
— Да. Анатоль, кто кроме вас знал Нину Печерскую?
— А, вы считаете, я уже того. Может, вы и правы. Все знали. Май, девочки, Донцовы… нет, эти позже въехали.
— А до Печерской кто жил в кабинете?
— Приятельница Май. Тоже умерла. Там все умирают, начиная с великого ученого, — он усмехнулся. — Спросите Май о подробностях смерти мужа. И ждите своей очереди.
— Однако Викентий Павлович…
— Дождется, — лицо его смягчилось, словно озарилось внутренним светом. Она была танцовщица, балерина, но что-то с коленом, с мениском, да. Словом, сценическая карьера не удалась. Руководила студией в каком-то там дворце. Брак расстроился (он тоже балерон), ушла от мужа, жила тут пять месяцев. Вдруг исчезла.
— При каких обстоятельствах?
— Слушайте, Александр Федорович, вы не из органов? Тон у вас какой-то… больно деловой.
— Вам же хочется рассказать.
— Хочется, правда. Я… не понимаю.
— Что не понимаете?
— Ничего не понимаю. Как-то утром встали — тогдашним утром, в прошлом году — ее нет, никаких следов. Заметьте, вперед за месяц заплачено. Май раскудахталась… прошу прощения…
— И вещи Печерской пропали?
— Говорю же: ни-че-го.
— Кто-нибудь ею интересовался: бывший муж, с работы?
— Никто.
— Вы заявили в милицию?
— С милицией у меня отношения… как бы это выразиться… изощренные. Не в уголовном смысле, а… прописки нет и т. д. Балерона разыскал в театре: ничего не знает, не встречался, уже женат.
— Какое он на вас произвел впечатление?
— Черт его знает. Скользкий какой-то тип… ускользающий. Впрочем, я, должно быть, необъективен.
— Ну, а в августе?
— Я укладывался в сарае, был выпимши…
— Кто-нибудь в это время находился в доме?
— Май. Да, еще Вика. Я его называю Компаньон (младший компаньон бизнесмена здешнего). На отлете, в отпуск уезжал, а остальные все разъехались. Хотел дверь закрыть, глянул: по саду идет женщина в черном плаще — это в такую-то жару — лицо восковое, синее.
— Может быть, от лунного света?
— Может быть. Неземная отрешенность, понимаете? Вдруг растворилась во тьме. Все.
— Вы не осмотрели сад?
— Осмотрел. Но не сразу. Ведь я ждал ее, все время ждал — в высшем смысле. Но испугался. Подумал, белая горячка начинается.
— А сейчас вы так не думаете?
— Никакой горячки, — сказал Анатоль раздраженно. — Неприкаянная душа, жаждет успокоения, погребения. Понимаете?
Саня вгляделся в голубые с красными прожилками глаза: сумасшедшинка в них сквозила, несомненно. Связался же я! Однако продолжал, свернув с маниакальной, видать, темы:
— Анатоль, вы удивились, что Майя Васильевна вернулась с кладбища раньше времени?
— Удивился. Обычно — в семь, восемь вечера. Весь день, говорит, провожу на могиле.
— Даже в темноте? В октябре рано темнеет.
— Она так говорит.
— А на каком кладбище похоронен Андрей Леонтьевич?
— Кто ж его знает. На местном, должно быть, районном.
— Значит, вы у него там не бывали?
— Шутите! Его особа священна, к ней никто не допускается, — он помолчал, добавил таинственно: — Я вообще не уверен, что он где-либо похоронен.
Опять мания! Страх, связанный с посмертием?
— Анатоль. вчера вы были тут по соседству. Не видели что-нибудь… кто входил в дом, кто выходил?
— У меня было занятие поинтересней. Да от Горячкиных и не видно ничего, кусты сирени заслоняют окна.
— А вы выходили на крыльцо покурить?
— Поначалу. Потом уж дым коромыслом стоял. Да, Люба-шу видел, как она отправилась на банкет.
— Вы знали про банкет?
— Кто-то сказал… Май сказала. Была озабочена, что дом останется без присмотра.
— Возможно, поэтому она вернулась раньше?
— Все возможно. Ваша тетушка — человек непростой. А теперь, когда вы у меня все выудили, услуга за услугу. Вы действительно видели Нину в комнате Май?
— Да, в окне.
— Что она делала?
— Сидела в кресле с высокой спинкой. Спустя пять минут ее там уже не было.
— Вы наблюдали исчезновение?
— Я отлучился… сдуру. Словом, пять минут потерял.
— А почему вы, человек посторонний, ее ищете? Что, собственно, вас волнует?
— Я бы определил так: заговор зла. Мне показалось, что она была мертвая.
