— И почему же? — я не договорила.
— Тут два соображения. Оба профессиональные. Первое — безупречная репутация. Развод ее подпортит. Второе — имя. Ее имя — раскрученный бренд, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Менять его на другое, даже на графский титул — потерять клиентов.
— Ты думаешь?
— Я как-то к ней пристал, и она сама мне рассказала. Да, кстати, она тебя почему-то невзлюбила.
— Почему ты так думаешь? Со мной она была мила, даже предлагала дружбу.
— А мне пыталась сказать о тебе что-то не совсем хорошее. Ну, не вовсе плохое, но попыталась тебя принизить. И сюда вас с дочерью выписала не из благородных побуждений. Просто если бы Жан Мишель просто запретил Эрику этот брак, тот мог накуролесить так, что потом пришлось бы сто лет разбираться. А тут она планировала провести кампанию по дискредитации на месте. Лиза — грамотный юрист и хороший психолог.
— Она с тобой это обсуждала?
— Естественно. По телефону. Настроила меня против вас.
— А Жан Мишель?
— Он все отлично понимает и мирится со всем, потому что любит. Мне Лиза не нравится, на мой вкус она слишком холодная и сухая, хотя и красивая. А для Жана Мишеля другой женщины не существует. Видишь, ты всем понравилась, и де Кассалю в частности. Все попытались за тобой поухаживать, даже вполне женатые люди, кроме него. Просто потому, что это ему и в голову не пришло: он любит Лизу.
Я подумала, что поухаживать за мной, кроме самого Пеллернена, пытался только этот невыносимый фат Корбелон, но не стала на этом акцентировать внимание. Наоборот, спросила, откуда он знает, что я понравилась тому же Жану Мишелю.
— А он мне сказал, что мать Катрин — очаровательная женщина, вдобавок, очень умная, и посоветовал обратить на тебя внимание. Как будто я до этого не обратил. Думаю, он нас поддержит. И Эрик. Ты ему очень нравишься. Он мне сказал, когда вернулся из России:: «если бы Катрин была больше похожа на свою мать, я был бы уверен в нашем счастье». Она похожа на тебя. Но совсем другая. Ты создана, чтобы дарить счастье, а она — чтобы мучить.
Я запротестовала против такого определения, данного моей дочери, но Анри меня остановил.
— Ты смотришь со своей, материнской стороны. А я вижу ее глазами постороннего мужчины. Предсказываю: наш Эрик с ней еще наплачется. Не потому, что она слишком красивая, и все в нее влюбляются, а потому, что слишком эгоцентричная. Именно так. Не эгоистка, а эгоцентристка. Я вижу, у нее есть цель, и все вокруг должно служить этой цели. Даже ты, ее мать.
Увидев, что его слова меня огорчили, мой любимый переменил фронт:
— Но я постараюсь полюбить ее как дочь. Ведь теперь она тоже часть моей семьи. В конце концов, она не стремится ни к чему плохому и недостойному. Надеюсь, она поймет со временем, что никакая карьера и никакие деньги не заменят простого человеческого счастья. Знаешь, когда это говорит человек бедный, ничего в жизни не добившийся, можно ему возразить: он не знает, о чем говорит. Но мне, надеюсь, можно поверить.
Я улыбнулась.
— Да, твое мнение имеет вес. Ты говоришь на основании своего во всех смыслах богатого опыта.
— Да ну тебя, ты опять шутишь! — Анри изобразил комическую досаду, и мы оба прыснули. Оказалось, мы доехали до бельгийской границы. Как и по дороге туда, нас никто не останавливал, мы просто сбросили скорость и проехали, как мимо поста ГАИ в Подмосковье. Так проезжало большинство автомобилей. Правда, на обочине я заметила две машины, рядом с которыми стояли пограничники. Хозяева показывали документы ребятам в форме. Но это только увеличивало сходство с постом ГАИ.
Уже через час мы высаживались у кафе в Шарлеруа. Можно было потерпеть до замка Кассалей, но Анри обратил внимание, что я стала сильнее хрипеть. Он был прав, в горле что-то отчаянно щекотало. Памятуя об эффективном средстве дамы из Руана, Анри заказал мне гоголь-моголь. Здесь не знали, что это такое, пришлось объяснить. А к нему я получила чашку горячего чая и рюмку коньяка. После такого лечения мне снова стало лучше, и мы продолжили путь. Еще не совсем стемнело, когда машина въехала в ворота усадьбы, где нас ждал Бертло.
— Господин граф уже здесь, приехал минут десять назад. Молодой виконт и его друзья звонили, обещали быть утром на рассвете. Через полчаса в столовой Вас ждет ужин.
В замке активно готовились к завтрашнему приему: несмотря на поздний час, в большой гостиной и холле что-то скребли, мыли и натирали. Под лестницей стояли большие коробки. Я спросила: с чем? Оказалось, с вином и посудой.
* * *
Мы заняли те же комнаты, из которых выехали в прошлое воскресенье. Я приняла душ, переоделась и спустилась в столовую. Мужчины уже были там, но есть не начинали. Ждали меня. Я расцеловалась с Жаном Мишелем по французскому обычаю и села за стол.
— Надя, как я понял, ты теперь войдешь в семью независимо от того, какое решение примет твоя красавица дочь? — спросил де Кассаль с улыбкой.
Я потупилась и промолчала.
— Не стоит стесняться. Я сразу заметил, что между вами что-то происходит, когда же вы уехали вместе, все стало понятно. Я рад за вас. Я бы сам на тебе с удовольствием женился, но у меня другая судьба. То, что я смогу назвать тебя членом моей семьи (он употребил слово «belle sœur», означающее любое свойство по женской линии) меня радует. Хотя я уже двадцать лет как не женат на его сестре, но моему сыну этот человек приходится родным дядей, а это чего-нибудь да стоит. Боюсь, не все разделят мои чувства, но я знаю, что мой друг Анри на это чихать хотел. Надеюсь, ты тоже.
На это надо было достойно ответить.
— Дорогой Жан Мишель, для меня важно было твое отношение. Если ты нас благословляешь, то все остальное меня не волнует.
— Конечно, благословляю! Иметь в семье такого аналитика — да об этом можно только мечтать! Так что женитесь скорее. Если Катрин я готов ждать, то ты, Надя, нужна нам сейчас. А что этот тип будет с тобой счастлив, в этом у меня сомнений нет! Стоит только на него посмотреть. У него на носу написано самое настоящее блаженство. Он будет носить тебя на руках.
— Надорвется. Я не так уж мало вешу.
— Не бойся, он хоть и худой, но жилистый. А своя ноша не тянет.
Мы все дружно похихикали.
После ужина с вином и фруктами мы перебрались на заднюю веранду и уютно устроились там: Жан Мишель в кресле, а мы с Анри в двухместной плетеной конструкции, свисавшей с потолка на цепях. Пили коньяк и обсуждали фондовые рынки. Трудно предположить, что это может быть романтичнейшей из бесед. Но когда твоя голова нежится на плече любимого, в беседе царит полное взаимопонимание, воздух полон ароматами цветов и свет свечи на столе не мешает любоваться звездным небом, то и в биржевых сводках появляется романтика.
