представленных материалов я составил такой предварительный доклад. Начальник штаба сверил его с находящимися в штабе моими работами и сделал лестный для меня вывод, а затем уже перепечатанный доклад за своей подписью представил г[енерал]-л[ейтенанту] Куропаткину. В этом докладе было сжато изложено вся суть дела и, казалось, старшего начальника он достаточно ориентировал в правильной постановке и решении возложенных на меня задач. Все же остальное должно было оставаться в подлинном виде для нужных справок. Но с меня потребовали независимо[от] этого еще самый подробный отчет о всей командировке. Этими работами я и был загружен вне текущей штабной своей работы, не смея и помыслить об отпуске и отдыхе. А ведь в течение года (с декабря 1890 по 7/I 92 г. я выполнил две тяжелых командировки (на Кушкинский пограничный пост, а затем в Персию). Меня, однако, никто не спросил, нуждаюсь ли я в отдыхе.
Но более всего мое самолюбие уязвило пости равнодушное отношение окружающих к моим, как мне тогда казалось, выдающимся и успешным, незаурядным работам. Эти успехи развили или, вернее, увеличили мое самомнение, а это последнее болезненно страдало. Все же я упорно работал и в конце марта представил предварительный доклад, подвигая одновременно и печатание общего отчета, как целое научно-военно-географическое обследование посещенной мною части Персии.
Только в начале мая срочный предварительный доклад начальника штаба о выполнении мною командировки в Персию попал в поле зрения начальника края. Судя по карандашным отметкам, он прочел его сразу, делал свои замечания или требуя дополнительных сведений. Резолюция же на общем докладе начальника штаба была такова: «Очень рад, что и на этот раз, как и до сих пор, капитан Артамонов выказал себя выдающимся офицером Генерального штаба по своим способностям, энергии и добросовестному отношению к порученному ему делу. Жду с нетерпением окончания им полного отчета. 18/V 92 г. Куропаткин».
Эту резолюцию на докладе и поднес мне в подарок начальник штаба. Такой отзыв удовлетворил мое оскорбленное где-то в глубине самолюбие. Как я уже сказал, полный отчет в виде общего географо-этнографо-статистического обзора обследованных мною провинций Персии с военно-стратегическим уклоном, а также с приложением маршрутов по особо установленному трафарету и образцу подвигался мною вслед за предварительным докладом, но неожиданно наступил такой период жизни в Закаспийском крае, который резко отодвинул все эти мои работы больше, чем на два года, а напечатание лишь некоторых частей общего отчета и маршруты к нему состоялось только в 1896 г. и закончилось в 1897 году.
Во всяком случае, знакомство моих старших начальников в крае с моими работами установило на меня взгляд как на работника большой эрудиции и высокой квалификации. Это льстило моему самолюбию и увеличило чрезмерную уверенность в своих силах.
Подпись Л.К. Артамонова
Послесловие
Следует немного прокомментировать слова Л.К. Артамонова, будто невзначай выравшиеся у него в конце его повестования о своей разведывательной и штабной деятельности, тем более, что и ранее он вскользь упоминал о чрезмерной собственной самоуверенности, самомнении, самолюбии и проч, не слишком привлекательных личностных качествах. Нет смысла отрицать, что Леонид Константинович, как, наверно, всякий человек, пробивающийся в жизни собственными силами, был крайне четолюбив. Честолюбие двигало им во всех хлопотных и рискованных предприятиях, начиная с добровольного участия в Ахал-текинской экспедиции. Ничего плохого в этом нет.
Почему же, достигнув впоследствии высоких генеральских чинов, 16 января 1917 г. записывал Л.К. Артамонов: «Чрезмерное самомнение без большого строевого и служебного опыта очень опасно»[183]? Уж в его тогдашние 58 лет и строевого и служебного опыта у генерала, кажется, хватало. Дело в том, и в этом заключается органический порок системообразующего для армии принципа единоначалия, что по мере возрастания в чинах и должностях, сопряженного с увеличением властных полномочий, даже у хорошего военного руководителя развивается чрезмерная уверенность в себе, питающаяся во многом ограничением возможности подчиненных (по крайней мере, у которых достаточно развит инстикт самосохранения) указать начальнику на его недостаточно выверенные решения или, тем более, предложить лучшие варианты самих решений. Отсюда и рождается иллюзорное и крайне опасное представление начальника о собственной исключительной компетентности и непогрешимости, питающееся, как водится, желанием как можно лучше сделать дело, равно как и пренебрежение «тугодумами»-подчиненными, способными только загубить любое ценное начальственное распоряжение бездарным его исполнением.
Тут, отчасти, такие начальники бывают правы, надо признать честно. Но виноваты в этом только они сами, это также непреложная истина: «С того момента, когда заговорил сильный, слабый умолкает, тупеет и перестает мыслить, потому что он не может сообщать своих мыслей»1, – писал К. Гельвеций. Не принимая участия в принятии решения начальником, подчиненный не вырабатывает и соответствующую мотивацию на исполнение повелений начальника, ибо они – не его. От по-настоящему умного начальника требуется действительно огромный служебный и житейский опыт, чтобы на неизбежных собственных ошибках убедиться в ограниченности своих интеллектуальных возможностей, даже помноженных на генеральские полномочия.
Леонид Константинович Артамонов был несомненно умным человеком. После череды тяжелых неудач, преследовавших его в начальный период Первой мировой войны, он сделал честные и ясные для себя выводы о границах своих дарований, что являлется результатом серьезного нравственного трезвения и актом большого внутреннего мужества. Немногие на его месте могли бы, соглашаясь на должность командира дивизии после высокой должности командира корпуса, с которой открывалась перспектива командования и армией, писать 15 января 1917 г., в очень тяжелый для страны период: «Сравнивая себя теперь с тем, каким я шел во главе 1го армейского корпуса на войну, сознаю огромную перемену: нет того ложного самомнения, как было тогда»2.
После огромной и мучительной, но плодотворной внутренней работы Леонид Константинович смог прийти к очень пра-
1 О человеке, его умственных способностях и его воспитании. М., 1938.
2 Архив РГО, ф. 119, опись 1, № 3, л… 13.
вильному выводу, которым, на мой взгляд, очень неплохо бы, памятуя известное изречение Соломона, руководствоваться всем государственным людям: «Все мое былое величие прошло, как едкий дым, и теперь только то осталось, что действительное доброе и искреннее мною было кому-либо сделано из честных, маленьких по своему положению людей»[184]. Ибо суетная человеческая слава, почести, «похоть очес и гордость житейская» (1Ин. 2:16) неизбежно проходит, и с человеком, которым все же не перестает быть любой, как бы высоко ни вознесшийся государственный деятель, остается только то добро, что единственное может хотя бы попытаться уравновесить чашу весов, на которой будут лежать его дела и поступки.
Заключение
Боюсь, чтобы у читателя, перелистнувшего
