- Друзь-ями?.. - она протянула это так, будто спрашивала, в своем ли я уме. Одна из девушек в отряде дико захохотала... Она положила топор на холку лошади и ворошила пальцами свои блестящие волосы, подбирая слова чужого языка. Потом, ставя слово на слово, заговорила:
- Это место - святое. - Жест руки усилил это слово. - Никакой мужчина не должен подходить. А вы - вы видели тайну... За это - смерть. Всегда. Мы девы Девы, мы убиваем вас. Такой наш закон. - Она глянула на меня... Серое море в глазах, серые облака - эти глаза говорили, говорили больше, чем она могла сказать словами... - Быть может, нам тоже надо умирать... Повернулась на лошади, показала на святилище: - Мы все в Ее руке.
Она подобрала топор и поводья; еще миг - и клич, атака, схватка - конец всему...
- Постой! - кричу.
- Нет! Она сердится!.. - Но успокоила лошадь ладонью и задержалась.
- Ипполита, - Имя было пьянящим и сладким... - Ипполита, мои люди, все они, не прогневили Ее. Только я видел, я один был там наверху. Они были позади. Они ничего не сделали плохого. - Я говорил медленно, следя, чтоб она поняла. - Поэтому я сам должен отвечать. Ты меня понимаешь? Это ты и я, царь с царем, это наше дело. Я вызываю тебя на бой, Царь Дев. Это наш долг перед людьми, которые нас почитают.
Она поняла. С ней это было на самом деле - царь с царем; ей это должно понравиться, хотя, как я догадался, у них не было такого обычая. На лице ее не было страха, лишь удивление и сомнение. Ее конь мотнул головой, мягко зазвенели серебряные диски... "Она слушает голос своей судьбы", - подумал я.
По склону поднялась девушка с мечом в руке. Это была та самая, что она спасла, - Мольпадия. Высокая и сильная, с мрачными синими глазами, еще затуманенными трансом... Однако он уже проходил, и раненая рука у нее кровоточила. Ипполита наклонилась с седла и осмотрела рану, они заговорили... Высокая девушка нахмурилась.
- Выйди против меня, Ипполита, - сказал я, - и пусть решают боги. Цари не отвергают царей.
Сумерки сгущались, но ее лицо светилось само и было хорошо видно. Она была молода, в ней жила честь и гордость юного воина; эта честь звала ее и гордость и что-то еще - она не знала что.
- Если я умру, - говорит, - вы не тронете святое место и Дев? Вы уйдете?
У меня заколотилось сердце.
- Клянусь, - говорю. - И мои воины тоже.
Они подошли и стояли вокруг, слушая наш разговор. Раненые опирались на товарищей, кое-кого не хватало... Услышав мою клятву, проворчали что согласны. С них было довольно.
- Никакой мести, - говорю, - кто бы из нас ни пал. Наши народы разойдутся в мире. Если я умру - похороните меня на этой горе, возле тропы, по которой вы ходите к морю. Но если победа будет за мной - ты моя.
Она посмотрела пристально и медленно спросила:
- Как это - твоя? Что это значит?
Я кивнул, и для уверенности, что она меня поймет, постарался выбрать самые простые слова:
- Если я победил, а ты живая, тогда я твой царь и ты идешь за мной. Я поклянусь, поклянись и ты. Я клянусь своей жизнью, клянусь Священной Рекой, - такую клятву не дерзают нарушить даже боги, - клянусь, что никогда не опозорю тебя, никогда ни к чему не буду принуждать тебя силой против твоей воли... Ты будешь моим другом, моим гостем. Если я лгу - пусть ваша Богиня сгложет мне сердце. Принимаешь ты мои условия?
Она удивленно нахмурилась. Потом широко взмахнула рукой, будто говоря: "Ерунда все это", коснулась своего топора с серебряной насечкой и сказала:
- Я бьюсь насмерть.
- Жизнь и смерть в руках богов. Так ты согласна?
Девушка рядом вмешалась, на их языке; я видел, что ей это не нравится, и перебил ее:
- Выбираешь оружие ты!
Девушка схватила ее за руку - она отвернулась и вроде сказала ей что-то; потом сошла с коня, вложила ей в руки свой священный топор, поцеловала ее и назвала ее имя отряду. Они печально согласились, и я понял, что она назначила преемника себе.
Она шагнула вперед, и глаза ее снова стали ужасно большими, как были когда поднималась луна. Я испугался - вгонит себя сейчас в священный транс и превратится в яростную менаду, дикую как леопард, знающую лишь один закон убить или умереть!... Но Таинство было нарушено, лицо ее было просто суровым. И я подумал: "Ведь она приносит себя в жертву. Она готовится к царской смерти..."
- Тезей, я буду биться дротиками, а после - мечом.
Мое имя она произнесла с трудом, запинаясь, но в ее устах оно звучало музыкой.
- Хорошо, - говорю, - давай протянем наши руки к богам, чтоб подтвердить наши обеты.
Она чуть помедлила, потом подняла вслед за мной. Мы стояли рядом и казалось - ну чего проще!.. Рука вот рядом, только потянись!.. Так кажется близким другой берег в теснине, пока не прыгнешь в поток.
Я взял два дротика у своих людей, стоявших вокруг; она тоже... Потом огляделась вокруг и говорит:
- Становится темно, а я знаю это место. Нам нужны факелы. Я хочу биться с тобой на равных.
Быть может, эта любовь смертельна, подумал я, но уж не напрасна. Не часто встретишь мужчину с таким чувством достоинства, как у нее.
- Света достаточно, - говорю.
Прошел к ровному месту, приказал своим расступиться, освободить площадку, они отошли... И опять говорю ей:
- Хорошо и так. Тебя я бы даже без глаз увидел.
Теперь мы были одни; в пределах двух наших бросков не осталось никого. Настал момент, когда бойцы подогревают себе кровь, перебрасываясь руганью и оскорблениями, - она нахмурилась, словно была сердита на себя и проклинала нехватку слов...
- Не говори ничего, - сказал я, - это не для нас с тобой...
Она подняла брови. Теперь она была в своем шлеме из фригийской кожи, обшитом бронзовыми пластинками; алые щитки, яркие как фазаньи крылья, закрывали шею и щеки, но лицо ее было открыто и я его видел.
- Лучше послушай. Я люблю тебя. Ты - любовь всей моей жизни. Я пришел сюда за тобой, победить или умереть. Делай, что велит тебе твой закон. Твоя честь мне дороже собственной жизни, и если я умру - значит судьба, и я рвусь ей навстречу. Моя кровь не падет на тебя, чтоб не коснулась тебя печаль. А тень моя будет любить тебя и в доме Гадеса, под землей.
Она стояла, блестя оружием под поблекшим небом и новорожденной луной, прямая, стройная и сильная, - но я видел, в глазах царя и воина, смятение девушки, никогда в жизни не говорившей с мужчиной. Молча смотрела на меня... Потом - ухватившись за что-то такое, что знала, - крикнула:
- Я должна тебя убить!.. Ты видел Тайну!..
- Конечно. Ты должна постараться. Давай. Начинай.
Мы разошлись и закружили по площадке, скрючившись за своими щитами. Скверно, что она выбрала дротики. Я надеялся, что сразу начнем с рукопашной, на топорах или на копьях, а теперь у меня были два, от которых надо было избавиться, не задев ее, и еще от двух - увернуться. Чем скорей, тем лучше...
Я занес дротик для броска, она тоже... Она была так быстра и легконога, что любой бросок был рискован. Я целился медленно, чтобы показать, куда полетит дротик; но она решила, что это финт, - я и сам подумал бы так же, и прыгнула прямо под него. Я едва успел промахнуться. Никогда, ни в одном бою я так не пугался, как в тот миг, и этот страх меня подвел: я следил за полетом своего, а в это время ее дротик полоснул мне бедро лезвием наконечника. Рана была неглубокой, но крови довольно много, и она была теплой в вечерней прохладе. Нога цела и не заболит, пока не одеревенеет, но я нарочно захромал, кидая второй раз, чтоб обмануть ее. Мой дротик шлепнулся на полпути, а у нее оставался еще один. Я повернул свой щит ребром к ней и достал из ножен меч.
Амазонки вокруг ликовали: а ну, мол, еще раз так же... Было слишком темно, чтоб увидеть полет оружия, я мог только следить за ее замахом, - и угадал, поймал дротик на щит. Это был стоящий бросок: пробил кожу щита, едва не просадив мне руку, и удар при этом был такой, что заболело плечо.
Я отскочил назад, наступил на древко ногой и выдернул его из щита, не переставая наблюдать за ней, - потом шагнул вперед с мечом в руке, и она пошла мне навстречу.
Было уже почти совсем темно, но еще можно было разглядеть, куда ставишь ногу. Это меня устраивало. Я рисковал в дуэли на дротиках при плохом свете, чтобы воспользоваться им потом: не хотел, чтоб она разглядела что я затеял. Борьба родилась в Египте и на Крите ее знали; уже со мной появилась она на острове Пелопа, а затем в Аттике... В Фессалии о ней лишь поговаривали, во Фракии - едва слыхали; а здесь был Понт... Когда она подумала, что живой ее взять нельзя, - я уже знал всё что мне надо.
Она кружила вокруг меня, гибкая и бесшумная как пантера. Сделала несколько пробных выпадов - из-за внутреннего края ее щита-полумесяца вылетал кривой клинок, и воздух свистел под ним, как вспоротый шелк... С этим оружием я мало имел дела, и оно мне не нравилось: поднырни под длинный эллинский меч - и дело сделано; а этим можно было оттяпать руку с любой дистанции... И рука моя, и оружие были длиннее; всё было бы просто, если бы я хотел ее убить...
"Как хорошо, что не каждый день выпадают такие головоломки!" - подумал и засмеялся этой мысли. Она тоже засмеялась в ответ, в сумерках сверкнули белые зубы... Она была бойцом, и в глазах ее появился боевой огонь: решила, что мой смех - знак пренебрежения, и это избавило от неловкости, навязанной признаниями моими. Теперь она фехтовала лучше... Но всё равно - в наших выпадах и защитах мы ощущали друг друга, как танцоры, кому часто доводится танцевать вместе; или любовники, говорящие между собой одним лишь касанием пальцев. Я подумал, что она тоже это чувствует, как и я... Хотя - ведь ее с детства отдали Богине так что она даже не видела мужчин - откуда ей знать?.. Если она и чувствует что-то странное в себе, - какое-то безумство, которому не знает имени, - принимает это за зов судьбы... Вот сейчас убьет меня в своей невинности, а потом будет тосковать, не зная отчего...
