чтобы разворачивать массовые репрессии. Они неизбежно порождают множество недовольных и озлобленных, готовых свергнуть существующий режим. Таким путем не укрепишь власть, а тем более – единство народа.
В 1934–1935 годах германской разведке не удалось спровоцировать широкомасштабный террор внутри ВКП(б): они затронули главным образом не разоружившихся участников левой и ультралевой оппозиций – зиновьевцев, троцкистов, шляпниковцев, децистов. «Правые» и раскаявшиеся «левые» в этот маховик не попали.
Так продолжалось до середины 1936 года, пока появились, в частности, показания Э.С. Гольцмана о создании объединенного антисталинского блока. Усиливающаяся оппозиция представляла собой грозную силу, в особенности после того, как к ней примкнул Г.К. Орджоникидзе (что в конечном счете объективно спровоцировало «ежовщину»).
Январский процесс 1937 года Пятакова – Радека был, по имеющимся на настоящее время данным, в значительной степени сфальсифицирован с целью сломить орджоникидзевскую оппозицию. Но она, лишившись своего лидера, накануне июньского (1937 года) пленума ЦК ВКП(б) усугубила ситуацию встречей за «чашкой чая» у И.А. Пятницкого.
Зверства «ежовщины» были обусловлены противоречиями центра и периферии, междоусобной борьбой противостоящих друг другу кланов на местах, стремлением группы центра (Молотов, Каганович, Андреев, Ворошилов, Маленков) укрепить свое положение. Только с учетом существования этого сложного узла противоречий можно пытаться распутывать тайные нити событий 1937–1938 годов.
Вообще, крупные государственные мероприятия, тем более репрессивного характера, затрагивают интересы очень многих людей и групп. То, что требуется инициаторам и вдохновителям подобных акций, неизбежно так или иначе преображается, искажается, порой очень значительно. В большом размахе «ежовщины» нельзя обвинять не только конкретно Сталина, но даже центральные органы в Москве. Вовсю усердствовали местные руководители, решая собственные задачи.
Например, первый секретарь обкома ВКП(б) Республики немцев Поволжья (с 1935-го председатель ее ЦИК и Совнаркома) А.А. Вельш, как пишет К.А. Залесский, «вместе с наркомом внутренних дел республики И.З. Рессиным (расстрелян 27.2.1940) развернул в АССР беспрецедентную кампанию массовых арестов и расстрелов. Причем Вельш часто действовал не по указанию из центра, а по личной инициативе. В авг. 1937 отстранен от должности и арестован. Приговорен к смертной казни. Расстрелян».
По словам того же автора, первый секретарь ЦК КП(б) Белорусской ССР Н.Ф. Гикало «входил в состав «троек», выносивших в основном расстрельные приговоры». Все это было скорее правилом, чем исключением. Одни руководители получили возможность расправиться со своими недругами, представив их «врагами народа». Другие избавлялись от конкурентов из карьерных соображений. Третьи старались скрыть собственные оплошности и прегрешения. Наконец были и такие, кто сознательно обострял ситуацию, чтобы вызвать в народе недовольство существующей властью. Ну а что касается жестокостей и беспощадности, то они совершенно естественны для людей, прошедших кровавую междоусобицу Гражданской войны.
Мы уже говорили о том, как укреплял свои позиции и поистине по телам своих жертв поднимался к вершинам власти (в частности, после войны) Н.С. Хрущев. Менее известна роль в период «ежовщины» Г.М. Маленкова. В 1930-х годах он резко пошел вверх. По словам К.А. Залесского: «Руководил чисткой в московской парторганизации… В 1936-м провел массовую кампанию по проверке партийных документов». Чуть позже Маленков «не только подбирал кадры исполнителей репрессий, но и осуществлял контроль за их проведением… Был (наряду с Н.И. Ежовым) одним из главных руководителей репрессий. В 1938-м, когда Сталин предлагал Ежову заместителя, тот просил, чтобы назначили Маленкова».
Сразу же хочется воскликнуть: да что же это за государственная система, которая предоставляет возможность отдельным руководителям проявлять свои худшие качества, не считаться с юридическими нормами, ломать судьбы многих тысяч людей, порой не виновных в сколько-нибудь серьезных преступлениях! Нет ли в этом злого умысла Сталина, развязавшего террор с целью запугать народ, заставить безоглядно подчиняться указаниям начальства?
Однако, как свидетельствуют документы и демографические показатели, а наиболее веско и бесспорно – поведение советских граждан во время Великой Отечественной войны, террор осуществлялся не против народа, а от его имени против представителей правящих групп (главным образом). Другое дело, что в массах пробуждали ненависть к «врагам народа», которая нередко направлялась не по адресу. Но, как известно, общий враг сплачивает людей. Это обстоятельство помнили и использовали все более или менее крупные политики. Сталин в этом отношении не был исключением.
В «ежовщину» особое рвение и бурную «инициативу» часто проявляли и члены среднего звена руководства. Яркий пример – армейский комиссар 1-го ранга А.П. Смирнов, сменивший Гамарника на посту начальника ПУР в июне 1937-го и заместитель Ворошилова с октября того же года. Он, как пишет все тот же Залесский, «…санкционировал и лично инициировал арест огромного числа командиров и политработников РККА…» «Вредительская деятельность, – заявил С(мирнов), – не локализируется каким-либо определенным звеном, а доходит и до самых низовых звеньев, включительно до средних слоев командного состава и красноармейцев…» 30.6.1938 (он был) арестован… На следствии С(мирнов)… оговорил большое число еще не арестованных командиров».
Помимо всего прочего, меры по пресечению деятельности оппозиции приходилось принимать срочно. Учитывая приближение войны, промедление в этих делах было поистине смерти подобно. Любая значительная дестабилизация внутреннего положения в стране грозила вызвать активное вмешательство внешних сил. Предположение, будто Сталин расправлялся со своими сторонниками по принципу «бей своих, чтоб чужие боялись» и для запугивания народа, абсурдно и анекдотично (правда, и глупейшая мысль способна овладеть массами тех, кто не привык думать самостоятельно).
Наконец, размышляя над особенностями «ежовщины», нельзя не учитывать не очень высокую, мягко говоря, квалификацию значительной части работников следствия. Тем более что работать им приходилось в сжатые сроки и в трудной обстановке, так как раскрывать любые тайные заговоры, организованные неглупыми людьми, задача необычайно сложная.
В.З. Роговин отметил: «Конечно, в деятельности следователей, особенно периферийных, не было недостатка в выдумках самой низкой пробы. Однако перед следователями, ведущими дела видных партийных работников, чекистов и т. д., ставились задачи, связанные с получением информации о действительных политических настроениях этих лиц и их окружения. В распоряжении следователей были и собранные на протяжении многих лет агентурные материалы, отражавшие истинные взгляды политических противников Сталина».
В связи с этим Роговин ссылается на свидетельства важного деятеля НКВД А.Х. Артузова: «Но и в этом насквозь фальсифицированном деле встречаются такие показания обвиняемого, какие было не под силу выдумать ежовским следователям. Артузов сообщил, что политическая программа, которую разделяли Бухарин, Рыков, Томский и Тухачевский, состояла в том, чтобы восстановить иностранные концессии, добиться выхода советской валюты на мировой рынок, отменить ограничения на выезд и въезд в СССР иностранцев, разрешить свободный выбор форм землепользования от колхоза до единоличного хозяйства, провести широкую амнистию политзаключенных и свободные демократические выборы, установить свободу слова, печати, союзов и собраний».
Как тут не отметить, что все это поразительно совпадает с горбачевской программой 1983–1991 годов, реализованной
