Я впитывала ее, как губка, затягивала, словно черная дыра. В тринадцать лет я искала свой дар. В этот раз сила сама искала меня. А груз становился все тяжелее, буквально вдавливая меня в камни.
И все-таки я встала, чувствуя, как в меня по инерции продолжает вливаться энергия, уже не исцеляя раны, а убивая. Убивая вновь живую меня.
Я поняла, почему в реальном мире никогда не будет вернувшегося к жизни мага-покойника: обычного человека мир Граней не призовет, а умерший чародей, шагнув сюда и исцелившись за счет даров, просто не сможет выйти: его разорвет раньше, чем он найдет путь в реальный мир.
Врата маячили в зыбком мареве, но я понимала, что мне до них не добраться. Каждый шаг давался с неимоверным трудом.
Я повернула голову, чтобы увидеть кроваво-красный портал. Проклятие Мороя все уменьшалось в диаметре и, словно в насмешку надо мной, поплыло к обрыву. Зависло над морем так, что, реши я шагнуть в него, пришлось бы прыгнуть с утеса.
Зато алая раззявленная пасть пентаграммы, в отличие от Врат, была всего в десятке шагов. Кажется, я не выполню просьбу ворона передать артефакт. Зато… если повезет, то я, может быть, его увижу. Еще раз. В последний раз. Проживу эти несколько дней прошлого, чтобы рассыпаться пеплом. Зато живой.
Собрав все силы, сделала рывок. Кажется, услышала, как трещат собственные кости, рвутся мышцы и сухожилия. Мир Граней, исцеливший меня, теперь убивал, не желая отпускать. Словно я была камешком, с которого началась лавина. И сейчас эта лавина готова была погрести меня под собой.
Удар каблуком сапога о камень — и я, оттолкнувшись, полетела, сама не зная, то ли в портал, то ли в пенные морские волны, врезающиеся в острые скалы.
Тело ожгло огнем, словно нырнула в чан с кипятком, а потом я почувствовала удар о камни. Холодные камни мостовой. Меня выплюнуло из мира Граней через Врата, зеркальная поверхность которых шла бурунами. И в этой неспокойной вертикальной воде с противным чавкающим звуком хлопнулся алый портал.
Не знаю, сколько я так лежала. Посреди ночной улицы, распластанная на булыжниках. Рядом в масляной глади лужи отражался тусклый свет фонаря. А я через силу вдыхала воздух, ощущая промозглую сырость, запахи, холод и стылость промокшей одежды.
На четвереньках я доползла до столба и, цепляясь за него, встала, выпрямилась. А потом, все еще не веря в произошедшее, оттянула ворот рубахи, заглянула в вырез. Там, на груди, красовалась нитка шрама. Ровно в том месте, где меня разрезало нитями Изиды.
Значит, я снова была жива. Вот только на день, два… а может, на час или пару минут?
Я не представляла, как далеко прыгнула в прошлое, что уже успело случиться, а чему ещё только предстоит. Лихорадочно огляделась и узнала то самое «зеркало», в которое шагнула впервые в тринадцать лет, чтобы выйти из него уже некроманткой. Значит, я на центральной площади Эйла. Чуть задрала голову: на Имперских холмах дворец еще стоял, целый. Город спал безмятежным сном. Правда, не весь…
На площадь из-за угла дома вырулили трое подвыпивших гуляк. Один из них в руках держал початую бутылку, словно иллюстрация выражения одного из философов древности о том, что праздник всегда нужно носить с собой.
— Шу-мел-ка-мыш, — начал горланить один из них. Причем мне почему-то в этом варианте послышалось не то, что камыш шуршит, а некая шумелка мышь. Причем, судя по экспрессии, эта полевка была ну очень активной шумелкой.
М-да, а помнится, когда я садилась за клавесин, мои братья в один голос вопрошали: какого композитора я собираюсь перевернуть в гробу на этот раз? Ха! Они просто не слышали это трио эйловских гуляк.
Впрочем, я не собиралась дослушивать арию про мышь, а решила превратиться из скромного зрителя в активного поклонника. И для начала поприветствовать певца. Правда, когда я подошла, то вместо восторженных рукоплесканий взяла его за грудки.
— Который день и час? — тоном «жизнь или кошелек» вопросила я.
— У меня ик! денег нет… — заплетающимся языком выдал артист, видимо, уловив исключительно интонации, а не их смысл.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Момент… — Его друг оказался потрезвее и, подняв палец, словно готовясь минимум процитировать выдержку из диссертации, полез за пазуху, в недра мятого пиджака. Извлек оттуда карманные хроносы на цепочке и, отщелкнув крышку-луковицу. Замер, глядя в упор на циферблат.
Я, в свою очередь, отпустила лацканы замызганного фрака «певца».
Прошла секунда, другая, третья. Я застыла в ожидании и тут… услышала храп. Да чтоб тебя! Этот тип издевался! Заснуть в такой ответственный момент, причем стоя! Я не выдержала:
— Дай сюда! — С этими словами выхватила хроносы.
И тут же услышала голос третьего гуляки:
— Протестую, госпожа воровка! У вас ограбление не по протоколу! — произнес он, старательно пуча на меня глаза в попытке казаться трезвым и тем сильнее выдавая, что он подшофе.
Я лишь отмахнулась и впилась взглядом в циферблат. Хроносы с корпусом из серебра, инкрустированные малахитом, были не из дешевых не только на вид. Помимо времени они показывали ещё и текущий день месяца. Увидев его, я похолодела.
Меня угораздило вывалиться в ту самую ночь, когда я стала мертвой. Точнее, стану мертвой через каких-то четверть часа…
— Держите… — Я вернула дрожащей рукой хроносы их владельцу и, вспомнив отца, который тоже часто закладывал за воротник, машинально спросила: — И что заставляет людей так напиваться?
Ответа я не ждала, вопрос был риторический.
— Меня? Ничего! — осоловело заявил «певец» и, стукнув себя в грудь, гордо добавил: — Я, ик! — доброволец.
— И будьте осторожнее, доброволец, — не удержалась от иронии я. — Мало ли кого можно встретить на ночных улицах.
Лишь произнеся фразу, перевела взгляд на того толстяка, что возмущался непротокольным ограблением, и увидела, что он, щелкая пальцами, пытается создать пульсар… Вот только у него ничего не выходит, кроме снопов мелких искр.
— А вам, магу, вообще колдовать в подпитии запрещается. Жандармерии на вас нет! — припечатала я, чтобы тут же услышать возмущенное:
— Как нет! Целый участок восточного округа! Я им командую!
Теперь понятно, почему эти гуляки чувствуют себя на ночной улице так бесстрашно. Впрочем, размышлять о них мне было слегка недосуг. Я заспешила туда, откуда все началось: на погост, расположившийся на границе столичной Эйлы и скромного городка Зейнца.
Бежать было тяжело. Грудь словно сдавливали тиски. Воздуха не хватало, в глазах уже начали плавать кровавые круги. Умертвием бегать было гораздо проще. И быстрее. И эффективнее… И…
Всё!
Именно это я успела подумать, почувствовав колоссальный выброс силы, когда до кладбища оставался какой-то квартал… Именно там, где моя группа сейчас проходила практику. А я — уже нет.
Я не успевала остановиться, летя к перекрестку двух узких улочек уже по инерции, когда передо мной пронеслась смазанная тень, и я…. Со всего маху врезалась во что-то большое, твердое и матерящееся. Причем, если сначала это была просто ругань, то потом — исключительно моим именем.
— Тай! — делая замах и швыряя заклинанием из положения лежа в спину бегуну, прорычал ворон, впрочем, не торопясь возобновлять погоню.
Я всмотрелась в темноту улицы, в которой скрылся тот, кого Ар, судя по всему, преследовал.
— Ты… живая… — Возглас карателя, в котором было, кажется, все: и удивление, и неверие, и надежда, и… нежность, заставил меня оторвать взгляд от клубов тумана, укрывших беглеца.
— Буду, — просипела я, понимая, что этот забег от площади до погоста едва не убил меня. — Если ты спасешь меня…
Последние слова буквально выплюнула, чувствуя себя чахоточной больной, которой не хватает воздуха.
— Сними с меня этот демонов корсет, иначе сейчас сдохну! — Я безоговорочно расписалась в том, что, увы, если заговорщиков у меня есть шанс поймать, то за модой и тончайшей талией мне, живой, не угнаться. А ради оной становиться вновь мертвой — в склепе я видала такие наряды!
