Наступил вечер. Шум стих. Стол готов, жильцы дома и гости разбрелись по комнатам – подготовиться к трапезе. В праздничном сером костюме, делающим его еще более высоким и серьезным, Гейнц зашел в свою комнату, справиться, как себя чувствует дядя Альфред, который сидел, погрузившись в чтение книги. Окна прикрывали жалюзи, на столе маленькая настольная лампа. Голова дяди склонена над книгой, и в руках небольшая табакерка. Нюханье табака – единственная страсть дяди Альфреда, к которой он пристрастился лишь за стенами комнат при чтении книг.
– Уже пришел час праздника? – спрашивает дядя, оглядывая приготовленный костюм. – Мне еще осталось сменить одежду, – и дядя снова погружается в чтение книги.
Гейнц сидит рядом с ним и заглядывает в книгу. Книга написана на иврите, и дядя свободно читает ее.
– Можно вам помешать на миг, дядя Альфред?
– Помешать? А-а, да, конечно же, несомненно. Мне надо поменять одежду, не это ли ты сказал?
– Боже упаси, дядя Альфред, я этого не сказал. Нет необходимости торопиться на семейную встречу.
– Помешать? Да, трудно оторваться от этой книги, – дядя откладывает книгу и снимает очки, – как твои дела, сын мой, как твое здоровье?
– А-а, дядя Альфред, дни тяжелые и темные.
– Тяжелые и темные? – дядя протирает очки. – Сын мой, тьма также вечна, как и свет. В человеческом обществе всегда боролись скверна и святость, – говорит дядя и снова водружает очки на переносицу.
– Ах, дядя Альфред, бывают дни, что скверна настолько ощутимо реальна, что перестает быть философской проблемой.
– Да, да, сын мой, несомненно, философия – мать жизни. Ты считаешь, что скверна в наши дни реальна? Но что ты имеешь в виду, сын мой?
– Дядя Альфред, разве вы не обратили внимание на все перипетии сегодняшних дней, на большой кризис, материальный и духовный, который свалился нам на головы?
– Слышал, конечно, разные слухи. Рассказывают об одном… Как его имя? А-а, да, кажется, Гитлер?
– Гитлер, – смеется Гейнц, – беда, что не он один, дядя Альфред. Вся страна целиком вовлекается вместе с ним в скверну.
– Так оно, – погружается дядя Альфред в размышления и берет горстку табака, – страна целиком вовлекается в скверну, – и дядя опять берет книгу.
– Что это за книга, дядя Альфред?
– Это одна из каббалистических книг, сын мой.
– Каббала? И вы находите это интересным, дядя Альфред?
– И ты, сын мой, и ты бы нашел это интересным. Странный случай! До твоего прихода я был погружен в размышления о скверне и святости под впечатлением чтения этой книги.
– Ну, да, дядя Альфред, вы оба обращены к вечным вещам.
– Все возвращается на круги своя в мире, сын мой, – смотрит дядя добрыми своими глазами на Гейнца, – именно, об этом говорят мудрецы каббалы в своих писаниях, которые я сейчас читаю. Когда Бог создал вселенную, он сжал себя, чтобы дать место нашему миру, но мир не смог выдержать меру Его святости, и разбились сосуды, и искры святости разлетелись по всему миру, и часть их попала в скверну. Законно было предположить, сын мой, что скверна падет перед всесильной святостью высшего света. Но скверна держится силой той горстки искр святости, что попали в нее. И, благодаря этим искрам, она существует до сих пор. И нет выхода, Гейнц, сын мой, – следует спуститься в скверну, собрать искры святости, которые в ней устояли, извлечь их оттуда, и представить скверну, как пустой сосуд, лишенный всякой святости. И тогда скверна падет сама собой.
Дядя нюхает табак и захлопывает книгу, словно кончил ее читать.
– Спуститься в скверну, чтобы спасти искры святости?
– Спуск во имя подъема – говорят мудрецы каббалы.
– И я сказал себе так, дядя Альфред, не раз в эти дни я говорил это себе.
– Да, несомненно… Это великое дело, сын мой. Великое и увлекательное. Так ты не сказал, что я должен сменить одежду?
– Да, дядя Альфред, только быстрей. Все нас ждут, вечер начинается.
– Сейчас приду, – вскакивает дядя с места.
– Я помогу вам, дядя Альфред, – Гейнц открывает дядин чемодан и извлекает оттуда темный костюм, – а сейчас идемте со мной, дядя Альфред.
Гейнц отводит его в ванную и становится на охрану у дверей.
Этаж пустеет, лишь в розовой комнате мечется пес тети Регины Юлиус.
– Дядя Альфред, – говорит Гейнц появившемуся из ванной дяде, – разрешите перевязать вам заново галстук. Я благодарю вас от всей души за ваши объяснения.
– Какие, сын мой?
– То, что вы рассказали, дядя Альфред, мне очень помогло.
– А-а, да. Вещи в высшей степени увлекательны, очень интересны.
* * *
Большие люстры бросают сияние на праздничные лица, на смокинги и костюмы мужчин, на вечерние платья и старинные семейные драгоценности женщин. С подкрученными кверху усами, в смокинге с тщательно выглаженной грудью, с черным галстуком и шелковым платком в верхнем кармане, вместо вечного цветка в лацкане, крутится дед между гостями, поднимая им настроение. Даже тетя Финхен время от времени улыбается дяде Герману, и оба выглядят, словно сошли со своих портретов маслом на стенах семейного дворца. Особенно тетя, не только палитрой красок на лице, а потому что с шеи ее свисает длинное жемчужное ожерелье, которое можно увидеть на всех женщинах семьи, глядящих со стенной семейной галереи. В руке у нее сумочка, сплетенная из золотых нитей, среди которых проблескивают маленькие слитки золота, а в сумочке шелковый платок и баночка с кремом, и при каждом движении сумочка шуршит богатством. За спинкой стула тети Финхен, за чепчиком ее седых волос, чернеет вечерний костюм дяди Германа, руки которого на спинке стула, а на лице, поверх сияющей белизной, накрахмаленной манишки, чрезвычайно серьезное выражение. Стоит он за спиной тети Финхен, как часовой, поставленный стеречь клад. Зря уговаривает его дед:
– Герман, сядь, сядь, говорю я тебе. Долгое стояние не подобает твоей седине.
Дядя Герман вытягивается на посту, а сумочка шуршит роскошью на руке тети Финхен.
– Тетя Финхен, тетя Финхен, – обращаются к ней подхалимскими голосами кудрявые девицы, – ожерелье, которое вы себе купили, удивительно подходит к вашему платью.
– Но, девочки! – поднимает тетя голову. – Это старинное ожерелье. Купил его ваш прапрадед Соломон, именем которого был наречен покойный дядя Соломон, от испанского аристократа, который был принудительно крещеным евреем и пытался спасти душу, убегая от французской революции.
Говорит тетя Финхен шепотом, невозможно заставить говорить ее громче. Не таков дядя Лео, у которого голос громок.
– Можешь говорить разное о доме кузена Артура, но дочери у него красивы, – вздыхает дядя Лео, и глаза его обращены к своей дочери Елене, одиноко сидящей, в платье из простой ткани.
– Дядя Артур, не пейте спиртное, разрешите, я вам почищу апельсин.
Дядя Лео держит руку Эдит, удивляясь золотому браслету с бриллиантом:
– Очень красивое изделие, настоящий шедевр, современный, не так ли? И такой красивый, детка.
Тетя Регина рассматривает через лорнет, прикрепленный тонкой цепочкой к шее, комнату. На груди у нее усыпанный бриллиантами крест, который она одевает только в особо торжественных случаях, как на этом вечере, к примеру. Это дар к свадьбе уважаемого судьи.
На кожаном диване, между господином Леви, с одной стороны, и дядей Альфредом – с другой, сидит Филипп и наблюдает за членами семьи во всеоружии своих ценностей.
«Вот она, еврейская семья! »
Уходит 1930 год, и глава правительства выступает по радио с прощальной новогодней речью: «Завершается год тяжелейшего кризиса. Граждане Германии…»
Филипп единственный прислушивается к речи. Комната полна смесью болтовни и смеха:
– Мировой кризис обострил кризис в Германии…
– Честь имею объяснить вам, что глава правительства Брюннинг – умеренный либерал и своей политикой сохраняет страну от авантюр.
– Франц, выключи радио, достаточно шума в комнате.
– Завтра праздник Рождества, разрешите показать вам завтра праздничный Берлин. Выпьем за Новый год, Лео! – поднимает дед рюмку, обращаясь к сыну брата.
Между ногами гостей болтаются Иоанна и Бумба.
– Зачем я пришел сюда? – бормочет Бумба. – Нечего тут делать между всеми этими дядями и тетями.
Иоанна крутится вокруг дяди Альфреда. Одета в праздничное платье, черные косички крепко заплетены и повязаны белыми шелковыми лентами. Носки Фрида закрепила ей резинками, врезающимися в кожу ног. Фрида считает, что Иоанна похожа на дядю Альфреда. Стоит Иоанна за диваном, и ей не терпится поговорить с дядей.
– Иоанна, – замечает ее Филипп и привлекает к себе, – привет тебе от Саула.
– Ты видел его?
– Да, вчера мы гуляли, и я купил ему много хороших вещей: куртку, ботинки на гвоздях и пояс.
– Правда! – удивленными глазами смотрит Иоанна на Филиппа.
Она чувствует руку на своих волосах, руку дяди Альфреда. С большой любовью относится дядя к детям брата. И когда Иоанна поворачивает к нему лицо, он старается изобразить выражение мягкости, снимает очки и улыбается ей, как ему кажется, надо улыбаться маленькой девочке. Он выглядит в этот момент очень странно, и Иоанна чувствует себя несчастной, потому что похожа на него. Роется дядя Альфред в своих карманах и ничего не находит, чтобы дать Иоанне.
