И сразу повисла тишина, точно пало страшное заклятье. Пар, сын Хвороста, начальствовал над отрядом, посланным против Лиштуковых. Никто не ждал его так скоро.
Голос вождя медленно произнёс:
- Зови.
И стражник утопал, закрыв дверь. Головня же как стоял, так и застыл недвижимо, весь в напряжении. А старик задрожал нижней челюстью и опустился на табурет, словно у него подломились ноги.
Дверь снова открылась, и внутрь вполз на четвереньках продрогший воин в дырявом меховике, в перевязанных кожаными ремешками ходунах. Полуоторванный колпак его болтался сбоку на одном шнурке. А лицо его - боже, что за лицо! Вместо ушей - два окровавленных клочка болтающейся кожицы, а вместо носа - чёрная хрящевая дыра. Голый подбородок багровел едва зажившим ожогом.
- О великий вождь, - прохрипел он, но тут руки его подогнулись, и он хряпнулся лицом в дощатый пол.
- Ч-что? Что случилось? - срывающимся голосом крикнул Головня, подступая к нему. - Говори, ну!
Воин издыхающей рыбой шевелился у его ног. Лучина и Штырь сорвались с места, подбежали к нему, подняли. Тот воззрился на вождя страшной безносой рожей, завращал ввалившимися чёрными глазами. Обожжённый подбородок алел вздувшимися шрамами. Из глотки излился хрип:
- Перебили... всех... до единого...
Хворост тоже вскочил, просеменил к нему, крикнул в лицо:
- Сынок! Сынок! Кто это? Кто сделал? О горе!
Зрачки воина скатились вниз, к самому краю глаз - словно две большие икринки в молоке. Выдавил:
- Ог-гонёк... паскуда...
Старик вцепился в свои волосья, заорал, мечась по жилищу. Дверь снова распахнулась, внутрь ворвались три стражника с обнажёнными ножами. Сгрудившись у входа, растерянно уставились на происходящее, не зная, от кого защищать любимого вождя. Головня рявкнул:
- Пошли прочь!
Стражников вымело из комнаты.
Пар же гудел больным голосом, слепо перекатывая голову по плечам:
- Нарочно... жизнь оставил... чтоб сообщил. Огонёк... сказал, скоро придёт... Уши мне резал... и нос... собака... насмехался...
- Что ещё сказал? - выкрикнул вождь, вцепившись пальцами в плечи воина.
- Сказал... самолично тебя... убьёт... великий вождь... просил передать...
- Он мне это передал? Мне? Он? - Головня, забывшись, тряс воина за плечи, а тот, закатив глаза, начал проседать в руках державших его.
Старик, забывшись, подбежал к двери, распахнул её, крикнул Штырю и Лучине, оборачиваясь:
- Ко мне в сани его! Живо!
Те посмотрели на вождя. Головня кивнул. Впавшего в беспамятство Пара понесли в сани. На том совет и завершился.
Хворост поставил перед собой бронзовую лохань с вяленым мясом и начал быстро есть, роняя на серые куски мяса стариковские слёзы. Оранжево сиял раззявленой пастью очаг и коптили по углам лучины, озаряя призрачным светом медно-чеканные поставцы, кованые сундуки с висячими замками, золотистый полог, закрывавший широкое ложе с чугунными завитушками, устланное сермяжными тюфяками, на которых, прикрытый оленьей замшей, спал изуродованный Пар.
Раскрылась дверь, впустив морозную белую хмарь, и слуга тихо произнёс, робея:
- К тебе Чадник, господин. Очень просится.
Хворост обернулся к нему, окатил налитым кровью глазом. Просипел:
- Чего ему?
- Очень просится. Говорит, уезжает. Попрощаться...
Старик хотел рявкнуть, выгнать глупца, но передумал: гость был хорошим другом, негоже отказывать ему.
- Зови, - сказал он едва слышно.
Отодвинул от себя полупустое блюдо, вытер руки о расшитый разноцветными нитями нательник и сплёл пальцы, облокотившись на колени.
Чадник ступил внутрь, скинул колпак, воздел ладони к потолку.
- Страшная, страшная весть, господин! В самое сердце она поразила меня. О небеса, как вы немилосердны к нам!
Хворост смотрел на него, не мигая. Снег таял на подбитых кожей ходунах Чадника, льдисто мерцал. Старик промолвил:
- Тихо ты. Тут он. Спит.
Гость, осёкшись, подошёл к нему, не развязывая песцовый меховик, проговорил вполголоса:
- Господин, нет слов, чтобы выразить мою скорбь. Позволишь ли преподнести тебе подарок, чтобы хоть немного развеять твою печаль? Я хотел сделать его на прощание, ведь завтра отбываю по делам, но теперь одарю тебя, чтобы хоть немного утешить в твоей грусти.
Хворост поднял на него лицо. Под отёкшими глазами бились живчики.
- Что ты хотел мне подарить, Чадник?
Тот отступил на шаг, изогнулся в приглашающем жесте, словно встречал его в своём жилище, и произнёс:
- Великодушный господин, хлопни в ладоши, и мои слуги внесут тебе рулоны нежнейшей ангоры, мягкого мохера и редчайшего кашемира. А ещё два короба вкуснейшей морской соли и три кувшина дивного южного вина.
- На дворе ждут? - спросил Хворост.
- За оградой, господин. Только хлопни в ладоши. - Он снова приблизился, наклонился к облезлому старческому уху. - И ещё один, особенный подарок. - Потными руками развязал тесёмки на меховике и извлёк из-за пазухи золотой перстень с большим квадратным изумрудом, украшенным насечкой в виде птицы с поднятыми крылами. Хворост отшатнулся, выставил ладонь, отстраняясь от подарка.
- В уме ли ты? - каркнул он. - Или забыл, как вождь говорит об оберегах и реликвиях? Убери, спрячь, чтоб глаза мои не видели. Кому вздумал предлагать такое! Мне, карающей деснице великого вождя!..
- Нет-нет, господин, это - не оберег и не реликвия. Это - знак властелина, который носят большие люди в южных землях, за Небесными горами. Обладать этим перстнем считается великой честью.
Старик, нахмурившись, глядел на искрящийся в свете костра изумруд - казалось, птица машет крылами и разевает клюв. Изогнутый лик Хвороста, колыхаясь, отражался в сияющей позолоте.
- Ну ладно, коли так, - пробурчал он.
Приняв из рук гостя драгоценный подарок, он покрутил его в пальцах и сжал в кулаке.
- Его носят на пальце, господин, - с вежливой улыбкой пояснил гость.
- За подарок благодарствую, - сказал Хворост. - Повешу на шею. На пальцах пускай южане носят. У нас другой обычай. - Он хлопнул в ладоши, сказал явившемуся слуге: - Там за плетнём ждут люди с грузом. Проводи их в кладовку. - Тяжело поднялся, опершись о стол (тот аж скрипнул под ладонью), произнёс, кладя руку на плечо гостю: - Не взыщи, если не стану выказывать бурной радости. Сам понимаешь, тяжко на сердце. Вот говорю с тобой, а у самого лицо сына стоит перед глазами. Нескоро ещё оклемаюсь. - Он помолчал, собираясь с мыслями. - Заодно уж... раз зашёл... Спросить тебя хочу. - Старик вздохнул, превозмогая себя. Ах, до чего же трудно было сейчас говорить о делах! - Нам грамотеи надобны. Для устава. И для даней. Так ты бы дал писаря. Мы бы облагодетельствовали богато. Вождь хотел с тобой потолковать, но уж коли зашёл ко мне...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
