Внезапно откуда-то пролился свет, и вслед за ним раздался общий вздох и прошлась волной по зале тишина. Василиса заозиралась, пытаясь понять, что происходит. И увидела. На другом конце палаты стояли Полоз, Настя и Сокол. Сокол, который отчего-то совсем некстати вспомнил, что он — боевой маг.
Кощей присвистнул.
— Не ожидал, — протянул он.
И Василиса поняла, что никогда раньше не видела Финиста в действии. В обеих его руках сияло по пульсару — яркие, словно солнце, и большие, больше размера ладони, куда больше чем те, что обычно творили и вообще могли сотворить боевые маги. Пульсары залили пространство вокруг светом, и Полоз все-таки сделал шаг назад. В отличие от Насти, которая наоборот стояла совсем рядом с мужем, не боясь обжечься, и что-то отчаянно шептала.
Но в наступившей тишине раздались легкие хлопки, и все повернули головы в их сторону. Хлопала Лебедь.
— Сейчас мы наблюдали демонстрацию силы от главы отдела магической безопасности Среднесибирского отделения, — совершенно спокойно произнесла она. — Впечатляюще, правда? И как прекрасно, когда такая сила принадлежит тому, кто точно знает, на чьей он стороне. А иначе могли бы мы спать спокойно?
И Финист загасил пульсары. Настина рука, пальцами которой она до этого сжимала плечо мужа, безвольно упала вниз. Сокол склонился в глубоком поклоне.
— Благодарю, моя царица, — ответил он громко, только вот голос был странный, словно ему тяжело было говорить.
Но Лебедь удовлетворенно кивнула и отвернулась, будто не произошло ничего, заслуживающего ее внимания. Настя взяла мужа за руку и повела куда-то в сторону, за колонны. Василиса снова взглянула на царицу, но та уже беседовала с кем-то из гостей. Зато Гвидон очень внимательно смотрел в спину уходящего Финиста.
***
Кабинет Баюна встретил их уже будучи освещенным солнцем. Мирт на подоконнике встрепенулся, просыпаясь, когда тяжелые лапы кота, замыкавшего их группу в проходе по зеркальной тропе, глухо прошлись по полу.
Сокол с Настей шли посередине. Вид у Сокола до сих пор был малость безумный.
— И какого Горыныча это было?! — едва ли не прошипел Кощей, поворачиваясь к нему. — И где был твоя силища, когда мы сражались с Марьей?
— Это я на эмоциях, — выдохнул Финист и тяжело сглотнул, вздохнул глубоко.
Настя стиснула руку мужа, открыла рот, видимо, желая сказать, что сейчас не лучший момент устраивать допрос, но Кощей продолжил, не дав себя перебить.
— И что тебя так взволновало? — зло прищурился он, делая шаг вперед.
— Да он прямым текстом позвал Настю к себе в постель! — снова взорвался Сокол. — А потом еще и заявил, что отказа не примет, и все это при мне!
— Финист, пожалуйста! — воскликнула Настя. — Это была провокация чистой воды!
— Да понял уже! — выкрикнул Финист и со всей силы ударил кулаком по стене.
Ее промяло на сантиметр, и во все стороны брызнуло кирпичное крошево.
— Успокойся, — снова попросила Настя, на этот раз твердо и тихо. — Сделанного не воротишь. Вопрос в том, зачем ему это понадобилось и что будет дальше. Но сейчас мы здесь и мы свободны, удовлетворимся этим.
Она поймала его взгляд и удерживала до тех пор, пока его дыхание не выровнялось. Тогда Финист отвел глаза, взглянул на рассеченные об стену костяшки и направил силу в ладонь, исцеляя порезы. Подобные мелочи светлые боевые маги лечили на раз-два.
— Узнаете в ближайшее время, — вздохнул Баюн, который, что удивительно, до этого молчал и даже не стал высказываться по поводу порчи казенного имущества. Он выглядел понуро, и шерсть его словно выцвела. — Идите по домам. И если захотите попрощаться со мной перед моим уходом, приходите завтра к ужину. Может быть, вы согласитесь оказать мне честь и разделить со мной последнюю трапезу здесь.
Как все продолжилось...
триста лет назад где-то в Тридевятом
В саду при царском тереме нынче было скверно. Недавно прошел сильный дождь, дорожки развезло, влажный стылый воздух холодил нутро, гнал обратно в терем: иди, грейся у печи, чего тут бродить? Солнце все еще скрывалось за тучами, и в полумраке цвета умытых водою листвы и травы казались насыщеннее и гуще.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В такую погоду Волк не надеялся встретить здесь Софью. Пришел, потому что всегда приходил, но быстро учуял среди сырости ее запах, совсем свежий, и легко нашел в лабиринте дорожек. Она была одна, и это было невероятным везением.
— Софа! — окликнул он и приблизился едва ли не бегом.
Она обернулась, и Волк на мгновение сбился с шага. Снова беременна. Да сколько можно-то…
— Слав, — поприветствовала она безо всякого удивления.
— Ну, здравствуй, — справился он с собой. — А я недавно вернулся. Смотри, что тебе привез.
Он отцепил от пояса и протянул ей небольшой холщовый мешочек, перетянутый кожаным шнурком. Софа мешочек приняла, открыла и вытряхнула на ладонь несколько сушеных фиников. А потом без особой радости наклонила руку, давая им скатиться обратно, и снова затянула шнурок.
— Они сладкие, — уверил Волк, потом спохватился и предупредил на всякий случай, — только внутри косточка.
— Лучше бы ты мне привез той самой травки, после которой, говорят, женщины больше не рожают, — вздохнула она. — Прогуляешься со мной?
И, не дожидаясь ответа, Софа тяжело и медленно двинулась дальше, шагая вперевалочку и придерживая рукой большой живот. Выглядела она уставшей, изнуренной. Ничего не осталось от былых пышных форм, а под глазами залегли серые тени. Шестой ребенок за семь с половиной лет. Надо понимать.
Волк пошел следом.
После свадьбы Софьи с царевичем он отчего-то вдруг испытал укор совести, его мучило неясное чувство вины, и оно раздражало хуже, чем зубная боль. Пытаясь загладить его, Волк стал навещать царевну. Дарил ей книги и сладости, что привозил из своих странствий, рассказывал истории. Первые два года она радовалась, но потом ее радость сошла на нет. И несколько последних книг она даже не открыла. Взгляд у царевны — а теперь уже царицы — стал холодным и все чаще отсутствующим, и вся она, когда-то такая горячая и живая, обратилась в лед. Отстраненный и ко всему безразличный.
Софья дошла до лавочки, стоящей под рябиной, оглядела ее в поисках сухого места. Волк засуетился, провел ладонью по спилу на бревне, и его поверхность мгновенно просохла. Взглянул ей в лицо, но она на него не смотрела, опустилась на лавку, а потом и вовсе полулегла на нее и протяжно выдохнула. Большой живот на маленькой царице казался чем-то чужеродным и словно грозился вот-вот раздавить.
— Поговорила бы ты с мужем, — предложил Волк неуверенно, присаживаясь рядом. Провел пятерней по волосам, приглаживая их.
— Кажется, моему мужу не дано понять, как получаются дети, — хумро ответила Софа, бесцельно обводя взглядом мокрый сад. — Знаешь, что он сказал мне в этот раз? «Опять ты…»
Она замолчала, и в молчании этом была такая тоска и такая безнадега.
— От зелий здоровье портится, будешь бледная… — начал было Волк, но умолк, поняв, какую чушь несет. Будто от постоянных родов не портится.
— Поговори ты с ним, — предложила Софа.
— Кто я такой, чтобы ему указывать? Ни разу он меня не послушал и теперь не послушает.
Софа горько улыбнулась, потом и вовсе рассмеялась.
Волк отвел глаза.
Думал ли он, когда крал ее, чем все может обернуться? Для нее. Для него. Да ни о чем он не думал…
И, кажется, нынче на свете осталась лишь одна вещь, что ещё могла разжечь в ней неподдельный интерес. И каждый раз Волк ждал и одновременно боялся этого вопроса. И как всегда вопрос прозвучал.
— Что же Кощей? — словно невзначай обронила Софа. — Уже вернулся?
Волк давно пожалел, что когда-то рассказал ей про Кощея и его хранилище. Кажется, если что и осталось в царице живого, то это вера в то, что там, в замке в Нави, было что-то, способное превратить её в ведьму и даровать свободу, и более того, она убедила себя, что этот неосуществимый, совершенно сказочный план есть её единственная надежда на спасение. И Волку бы объяснить пожестче, как она ошибается, но он не решался. Ведь тогда мог погаснуть последний сохранившийся в ней от былого пламени огонёк.
