Случай этот развеселил весь город. Долго еще после этого передавались по телевидению и по радио шуточные песни, стихи, даже целые поэмы; газеты печатали юморески, фельетоны, пародии, эпиграммы, шаржи; отдельными брошюрами выпущены были диссертации, научные изыскания и исследования; появились киножурналы и полнометражные фильмы-комедии; драматурги написали пьесы, режиссеры их поставили, а художники так поусердствовали, что пришлось срочно строить новый выставочный павильон. Ни один житель города — и это следует подчеркнуть: ни один! — не остался в стороне, а так или иначе откликнулся. Да и не удивительно, потому что, с одной стороны, каждый в свободное время занимался каким-либо видом искусства (а то и несколькими), а с другой — то, что случилось, нарушило отлично отработанный, десятилетиями действующий механизм жизни.
Никона без конца атаковали: пожалуйста, выступи на сцене, позируй художникам, проанализируй свои переживания научным работникам и тэ дэ и тэ пэ. Всем, видите ли, весело.
Одному только бедному Никону было не до смеха, не до шуток. Он ушел в себя и спрятался. На протяжении длинного лунного дня не появлялся в общественных местах, не прогуливался в скафандре за прозрачным сводом города, хотя все знали, что он любил побродить там в компании своих друзей. Больше того, он выключил в своей квартире видеофонные экраны, и никому неизвестно было, что он делает дома.
«Впал в прострацию, — подумал его друг, философ и астроном, которого за высокий лоб прозвали Сократом. — Частица Вселенной задумала самоизолироваться?» И решил проведать Никона.
Прославленный повар встретил своего друга с мрачной сдержанностью, по всей вероятности думая, что и этот тоже задумал какой-нибудь опус, но, убедившись, что Сократ заглянул просто так, оживился, хотя задумчивость все еще отражалась на его лице. Некоторое время они сидели за столиком молча. Потом разговорились.
— А ты знаешь, — сказал Никон, — только автор первой информации был близок к истине. Я таки замечтался. Меня охватили тогда воспоминания — воспоминания о ней, пойми меня…
Это самое «о ней» произнес Никон с нажимом, вкладывая в эти звуки и восхищение, и боль, и тоску…
Чего-чего, а такого Сократ не ожидал.
— Неужели ты, — с недоверием спросил он, — неужели ты влюбился?
Сам он, кажется, никогда не знал этого чувства и даже не очень верит, что оно и вообще-то существует в природе.
— А почему, собственно, я должен это скрывать? — улыбнулся Никон. — Ну влюбился, что ж в этом такого?
— А… какое содержание вкладываешь ты… в это понятие?
Никон рассмеялся:
— Понятие! Эх ты, философ! Все у тебя понятия и категории…
Вздохнув, он нажал на одну из кнопок, спрятанных в орнаментированном венчике круглой доски стола. Зазвучала тихая музыка. На стенах возникла весенняя степь. Легкий туман поплыл над землей. Засеребрились озерца, зазвенели ручьи, дробя на искры солнечные лучи и радостно журча. Картины постепенно сменяли друг друга. И вот уже не ручьи и даже не река, а целое море зашумело — широкое, безбрежное, и солнце уже ушло в эту глубину и забилось в ней, как огромное горячее сердце. И сверкало оттуда, пробиваясь сквозь синюю толщу, а над морем появились крупные звезды. Но вот тяжелые темные тучи заволокли все. Налетел ветер, провозвестник бури, высоко, щемяще засвистело в траве, глухо застонало над волнами. Отчаянье, томленье, тоска.
Музыка неожиданно оборвалась.
Сократ сказал:
— Что ж, эффектно. Сам записал?
— Да.
— А я и не знал, что ты такой оригинальный композитор.
— Никакой я не композитор, — возразил Никон. — А просто влюбленный. — И ему вдруг стало и жаль чего-то, и обидно, а чего ему жаль, и на кого он обиделся, сам не знал.
— Но все-таки что же это значит? — Сократ посмотрел на своего товарища с детской наивностью. — Что значит «любить»?
Никон не знал, как отвечать. Ну как, например, объяснить дальтонику, что такое зеленый цвет?
Встал и заходил по комнате как тигр в клетке. Остановившись рядом с Сократом, прижал руки к груди.
— Ну как тебе сказать… Я ее так люблю, так люблю…
— Абстрактные понятия.
— Я готов ее на руках носить…
— Не думаю, что ей было бы это удобно.
— Целовал бы ее, целый день держал бы на руках и целовал бы, целовал, целовал…
— Глупости! — возразил Сократ. — Да что же в этом хорошего: прижимать губы к губам или губы к щеке?
Никон замахал руками:
— Да для меня счастье, просто счастье слышать ее голос, видеть, как она ходит! Радостно мне, что она есть на свете!
— Самовнушение, — спокойно констатировал Сократ. — Девушки все одинаково ходят — спортивная программа одна и та же для всех.
— Эх ты! — безнадежно махнул рукою Никон. — Это невозможно понять, это надо почувствовать!
— Я понимаю одно: инстинкт продолжения рода. А все эти красивости, «охи» и «ахи» ни к чему. В старину, как известно из литературы, из-за этой так называемой любви стрелялись, вешались, выжигали кислотою глаза, пробивали черепа, отравляли себя крепкими напитками, глотали дым, сходили с ума, шалели, дурели, чумели, балдели и забывались. Так это ведь были отсталые, можно сказать, дикие существа! Просыпался инстинкт продолжения рода и пробуждал многие другие животные инстинкты. Стыдись, Никон! Представляешь, до чего ты докатился? Влюбился!
Эта тирада, однако, не произвела на Никона никакого впечатления.
— А я, знаешь, выпил вот с досады крепкого вина, — задумчиво произнес он. — Такого вот, как откопали археологи на Кавказе.
— Вот-вот, видишь! — ужаснулся Сократ. — Ты опускаешься до уровня людей далекого прошлого! Какая у тебя может быть досада? Ты ведь утверждаешь, что это радость — влюбиться. Объект твоей любви тоже, естественно, влюблен?
— Да. Но в другого.
— Вот оно что. Цепная реакция! Но этому можно помочь.
— Как?! — с надеждой в голосе спросил Никон.
— А очень просто: забудь ее. Забудь, и все. Зачем о ней думать, если она думает о другом, а этот другой, по всей вероятности, еще о ком-то, а та в свою очередь…
— Неостроумно, — перебил Никон.
— Но согласись, ведь и тут своя, заведомо обозначенная орбита: увлечение, обожание, привычка и, наконец, равнодушие. Так не лучше ли ускорить эволюцию этого понятия и — забыть?
— Легко сказать. Забыть ее просто невозможно, постарайся понять — не-воз-мож-но! Я бы не то что на ракете — на крыльях полетел бы к ней на Землю. Она работает в Заповеднике природы на Украине.
Сократ усмехнулся и встал. Поднял серебристую штору, закрывавшую прозрачную стену, и некоторое время смотрел на город. Движущиеся ленты тротуаров несли в разных направлениях сотни, тысячи людей, прямолинейные и волнистые контуры зданий тянулись к горизонту, а сквозь гигантскую полусферу, защищавшую город от космического холода, струился ливень солнечных лучей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});