для Розопека.
— Мало того, оставляя без внимания личные выпады, скажу больше, — продолжал Зането. — Вам кажется, господа, будто на ваших глазах в старом Розопеке рождается какой-то новый мир. И вы его боитесь. Но, уверяю вас, он существовал всегда, только ему не представлялась возможность выявиться. Угли, как говорится, тлеют под пеплом, но стоит подуть благоприятному ветру, и они вспыхивают!
— Аллегория ясна! — сказал аптекарь. — Но кто этот ветер? Уж не Амруш ли?
— Не о нем я думал и не столь я остроумен, чтобы говорить о ком-нибудь аллегориями, но, поскольку вы высмеиваете Амруша, могу сказать, что он один из тех энергичных людей, перед которыми преклоняются люди и поинтеллигентнее вас, господин фармацевт!
Фармацевт хотел было вскочить, но комиссар предостерег его движением руки.
— Значит, так, доктор? — проговорил комиссар, и голос его дрогнул. — Значит, вы становитесь демагогом?
— Нехорошо! Нехорошо! — проворчал старый городской врач, коллега Зането.
— Милостивый государь, я не демагог, а свободный человек и говорю то, что думаю! — крикнул Зането.
Вмешались и другие, в первую голову дамы, желая предупредить возможную ссору.
Однако можно было с уверенностью сказать, что с той минуты и раздор, наподобие дома Амруша, раздувался «на всех парах».
За три дня до праздника святого Антония, после очередной, пятой в этом году, католической литии, каноник и капеллан с удивлением отметили, что торжественное шествие по сравнению с прежними сократилось примерно на треть. А чиновники удивились еще больше, обратив внимание на то, что во время вечерней прогулки к известным уже приятелям Амруша примкнули Зането, инженер, оба учителя, четыре писаря и торговая молодежь, которая до сих пор только допускалась в «Австрию».
И вдруг у всех открылись глаза: каждый понял, что «из покрытых пеплом углей вырвалось пламя», что Зането и есть тот самый «благоприятный ветер», что наступают времена, когда старое деление на касты и веры исчезнет и его заменят две партии: либеральная и консервативная. Люди почувствовали, что столкновение буйной нови со старым укладом, может быть немного и прогнившим, но крепко сколоченным, будет страшным!
Розопек охватила лихорадка, ничтожными показались все прежние треволнения из-за проповедей, крестных ходов, балов, погребения самоубийцы-офицера, замужества чиновничьей сестры… Слова «наш» и «ихний» приобрели другое значение. Самыми ласковыми кличками для консерваторов были: тухлые консервы, сан-маркини[42], реакционеры, мракобесы, поповские лизоблюды. Не остались забытыми и либералы. Их величали гарибальдийцами, фармазонами, красными, атеистами и т. д.
Попы объявили войну учителям; высшие чиновники стали грубы с подчиненными; аптекарь выгнал своего помощника; звонари обеих церквей договорились и сократили время звона.
Но печальнее всего бывало вечером на площади, добрую половину которой захватили либералы. А поскольку гуляющих теперь прибавилось, то и те и другие едва-едва передвигались. Пять-шесть самых красивых дам из консервативного лагеря были весьма опечалены тем, что многие лучшие их кавалеры переметнулись в неприятельский стан, где уже разгуливали дамы, принадлежавшие к «новому свету», среди которых царила красавица Зането. Тереза, жена податного, и Вица, дочь таможенника, то есть самая лукавая женщина и самая красивая девушка из аристократического общества, во время прогулки держались пограничной черты, ступая одной ногой по территории консерваторов, а другой — республики, умаляя тем самым достоинство партии. Но что поделаешь с женщинами!
Не вмешивались в борьбу лишь старые морские капитаны. Они оставались на высоте, в прямом и переносном значении этого слова, — ибо, как и прежде, сидели на своих террасах и регулярно принимали сообщения о грызне между консерваторами и либералами (упорно называя одних «беповцами», а других «амрушевцами»). И те и другие служили старикам постоянным поводом для шуток. Сколько раз они перекликались примерно вот этак:
— Эй, капитан Лазар!
— Слушаю, капитан Марко.
— Не слыхать ли чего нового о наших соседях, беповцах?
— Нет, брат, столкновения пока не произошло, но война на носу…
И подумать только, что все это случилось еще до того, как новая кафана была увенчана кровлей!..
Кафану достроили. Шесть больших окон выходили на площадь, шесть на море — друг против друга, так что с площади видно было море. Дом воздвигли одноэтажным, но потолки в комнатах были чуть пониже Беповой двухэтажной кафаны, если считать до крыши. Фундамент и стены обошлись Амрушу во столько же, во сколько и земля. Значит, не так уж ничтожна была привезенная им из Америки «безделица».
После того как в новом доме соорудили стойку, поставили бильярд, столы, огромные зеркала, повесили четыре большие картины (четыре женщины, олицетворяющие времена года), не говоря уж о прочей мелочи, то есть к тому времени, когда либеральный лагерь был готов, весть о расколе в Розопеке разнеслась далеко за пределы старого города.
Первая корреспонденция появилась в «Католическом дневнике». Первая атака была направлена на Амруша, «который показал себя уже в день своего возвращения на родину, — этот приверженец восточной церкви, войдя в кафану и увидав лик девы Марии, схватил со стойки лимон и швырнул его в непорочную», и т. д. «О прошлом этого горького пьяницы много рассказывают наши люди, повидавшие мир. Рассказывают, например, что он, ограбив дилижанс, бежал из Америки. Впрочем, даже лицо его свидетельствует о том, что он способен и не на такие дела. Разумеется, это ничуть не помешало нашим славным Городским Властям выдать ему разрешение на открытие в центре города кафаны, которая уже построена».
В другой корреспонденции досталось доктору Зането, о котором писали: «Наш уважаемый доктор Зането (в просторечии доктор «Сардина»), организатор и вождь красных Розопека, открыто проповедует, что детям вредно бывать в церкви, да и взрослым нечего терять там зря время. Сей молодой человек, оставивший добрую память о себе в Падуе, где он учился (об этом можно справиться у его товарищей), сейчас вдруг возомнил себя и…»
И так по порядку имена всех видных либералов промелькнули на газетных столбцах «Католического дневника».
Но и либералы не остались в долгу. В ряде статей, которые поместил «Конституционалист», были обнародованы биографии консерваторов. Особенно тягостное впечатление произвели две обличительные заметки о прошлом каноника и судьи; первому напомнили о некоей госпоже, вынужденной из-за него покинуть Розопек, а второму намекнули на какое-то сиротское
