— Ты чуть-чуть не потерял шаровар. Этому кавалеру до того стало жаль тебя, что он оставил тебя в живых. Тьфу, казак! У тебя бабье лицо и, как видно, бабье сердце. Ты был храбр со старой княгиней и юношей князем, а перед рыцарем спасовал. После того тебе остается только возить письма и похищать девушек, а не ходить на войну. Ей-Богу! Я видел собственными глазами, как с тебя сваливались штаны. Тьфу! Вот и теперь ты заговорил о сабле только потому, что везешь грамоту и знаешь, что нам нельзя поэтому драться с тобой. Ты, молодчик, только пускаешь пыль в глаза. Хмельницкий и Кривонос храбрые солдаты, но между ними много босяков.
Богун быстро подошел к Заглобе, который, в свою очередь, так же быстро спрятался за Володыевского, так что оба молодых рыцаря очутились лицом к лицу.
— Я не из страха бежал от вас, а только для того, чтобы спасти людей.
— Не знаю почему, но знаю, что ты бежал, — сказал Володыевский.
— Я готов удовлетворить вас хоть сейчас, если желаете, — сказал Богун.
— Ты вызываешь меня? — спросил, прищуривая глаза, Володыевский.
— Ты отнял у меня мою добрую славу! Ты обесчестил меня! Мне нужна твоя кровь.
— Вот и отлично, — сказал Володыевский.
— Сама себя раба бьет. — прибавил Заглоба, — но кто же отдаст грамоту королевичу?
— Не ваше дело, я сам позабочусь об этом.
— В таком случае, деритесь. — сказал Заглоба. — Если тебе, атаман, удастся победить этого кавалера, то смотри, ты будешь иметь дело со мной. А теперь, друг мой, — сказал Заглоба, обращаясь к Володыевскому, — выйди в сени, мне нужно тебе кое-что сказать.
Они вышли и позвали Кушеля. который стоял у окна
— Господа, — сказал Заглоба. — дело плохо! Богун на самом деле везет грамоту к королевичу. Если мы его убьем, то совершим уголовное преступление. Не забывайте, что "каптур" имеет право суда на две мили от избирательного округа, а он ведь как-никак посол. Дело не легкое! Разве после нам куда-нибудь спрятаться или прибегнуть под защиту князя? Иначе может быть плохо. А ведь отпустить его тоже нельзя, это единственная возможность освободить нашу бедняжку. Если его не будет в живых, нам легче будет найти ее. Видно, сам Господь Бог хочет помочь ей и Скшетускому. Посоветуемся, господа!
— Надеюсь, что вы придумаете какой-нибудь фортель, — сказал Кушель.
— Уж и так благодаря моему фортелю он сам вызвал нас. Но нам нужны посторонние свидетели. Мне кажется, что нужно подождать Харлампа. Берусь убедить его уступить первенство и, в случае надобности, быть свидетелем, что Богун сам вызвал нас и мы должны были защищаться. Нужно также обстоятельно узнать, где он спрятал девушку. Если ему суждено погибнуть, то зачем она ему? Может быть, он и скажет, если мы станем настойчиво спрашивать, а если и не скажет, так все-таки лучше, если он не останется в живых Нужно все делать с толком и осторожно. У меня, господа, голова уж отказывается работать.
— Кто же будет драться с ним? — спросил Кушель.
— Володыевский первый, а я второй, — ответил Заглоба.
— А я третий, — добавил Кушель.
— Нет! — возразил Володыевский. — Один только я буду с ним драться; если он победит меня — его счастье, пусть едет себе с Богом.
— Я уж объявил ему, — сказал Заглоба, — но если вы так решаете, то я уступаю.
— Ну это уж его воля, драться ли ему с вами.
— Пойдем к нему.
— Пойдем.
Они пошли и застали Богуна в главной избе распивающим мед. Атаман был уже совсем спокоен.
— Послушайте, — сказал Заглоба, — нам нужно поговорить с вами о важных делах. Вы вызвали на дуэль этого кавалера — хорошо; но нужно вам знать, что вы находитесь, как посол, под защитой закона. Вы же не между дикими зверями; и мы можем драться с вами только тогда, когда вы скажете при свидетелях что по собственной воле вызвали нас на поединок. Сюда придут еще несколько шляхтичей, с которыми мы тоже должны биться, и вы скажите в их присутствии, что сами вызвали нас на дуэль, а мы даем вам рыцарское слово, что если вам посчастливится с Володыевским, мы отпустим вас и никто вам не помешает, если вы сами не хотите померяться со мной. Я согласен. Но прежде попробуй драться с моим учеником, а тогда узнаешь, сколько тебе предстоит труда, чтобы справиться со мной. Но дело не в том; важнее то, с чем мы обращаемся к твоей совести, потому что хотя ты и простой казак, но мы хотим обойтись с тобой по-рыцарски. Ты увез и спрятал княжну Елену Курцевич, невесту нашего товарища и друга. Знай же, что если бы тебя притянули за это к суду, тебе бы не помогло даже и то, что Хмельницкий избрал тебя своим послом, потому что похищение девушки — уголовное дело и должно подлежать немедленному суду. А теперь, перед поединком, в эту решительную для тебя минуту, подумай, что станется с этой бедняжкой в случае твоей гибели? Неужели ты желаешь ей зла? Неужели лишишь ее покровительства друзей и выдашь на позор и несчастье? Неужели захочешь остаться и после смерти ее палачом? — Голос Заглобы звучал несвойственной ему торжественностью; Богун побледнел и спросил: — Что вы от меня хотите?
— Укажи нам, куда ты ее увез, чтобы в случае твоей смерти мы могли бы найти ее и возвратить жениху: Бог помилует твою душу, если ты сделаешь это.
Атаман подпер руками голову, а трое товарищей внимательно следили за выражением его подвижного лица, на котором внезапно отразилось столько нежной печали, что казалось, будто на нем никогда не было выражения гнева, ярости или другого какого-нибудь свирепого чувства, как будто он был создан для одной только любви и любовных страданий. Долго длилось молчание, наконец его прервал дрожащий от волнения голос Заглобы:
— Если ты уже опозорил ее, да осудит тебя Бог, она же найдет приют в монастыре.
Богун поднял влажные и полные тоски глаза на Заглобу и сказал:
— Я ее опозорил? Не знаю, как вы любите, господа шляхтичи, рыцари и кавалеры, но я казак, я спас ее в Баре от смерти и позора и отвез в пустыню. Там я берег ее как зеницу ока, бил перед ней челом и молился на нее, как на святую. Когда же она велела мне уйти — я ушел и не видел ее больше, так как меня задержала мать-война.
— Бог на страшном суде наградит тебя за это! — сказал, вздохнув свободнее, Заглоба. — Но разве там она в безопасности? Ведь там Кривонос и татары.
— Кривонос под Каменцом, он и послал меня к Хмельницкому спросить, идти ли ему в Кудак; верно, он уже пошел туда; а там, где она, нет ни казаков, ни ляхов, ни татар; она в безопасности.
— Где же она?
— Слушайте, господа ляхи, я скажу вам, где она и велю выдать ее вам, но зато дайте вы мне рыцарское слово, что если мне посчастливится, то вы не будете разыскивать ее. Обещайте за себя и за Скшетуского, тогда я вам скажу.
— Мы этого не можем сделать, — сказал Заглоба.
— Да, не можем! — воскликнул Кушель и Володыевский.
— Да? — сказал Богун и глаза его засверкали. — Почему же вы не можете?
— Потому что здесь нет Скшетуского, и знайте, что мы не перестанем разыскивать ее, если бы даже вы скрыли ее под землей.
— Так вы заключили бы со мной такой торг ты, казак, отдай душу, а мы тебя саблей по голове! Что же вы думаете, что у меня сабля не из стали, что вы каркаете надо мною, как вороны над падалью? Почему я должен погибнуть, а не вы? Вы хотите моей крови, а я — вашей, увидим, кому она достанется.
— Не скажете?
— К чему мне говорить? Погибель вам всем!
— Тебе погибель! Ты стоишь того, чтобы изрубить тебя в куски!
— Попробуйте, — сказал атаман, вставая.
Кушель и Володыевский тоже встали. Грозные взоры их метали молнии, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не Заглоба, который выглянул в окно и сказал:
— Приехал Харламп со своими свидетелями!
Вскоре в избу вошел пятигорский ротмистр с двумя товарищами, Селицкими. После первых приветствий Заглоба начал объяснять им, в чем дело, и так убедительно, что Харламп дал отсрочку с условием, чтобы Володыевский сейчас после поединка с казаком вышел на дуэль с ним. Заглоба рассказал ему, какую страшную ненависть питают все воины Вишневецкого к Богуну, что он враг Польши, один из главных мятежников; рассказал также, как он похитил княжну, шляхтянку и невесту шляхтича, настоящего рыцаря.
— Вы, господа шляхтичи, должны считать эту обиду общей, нанесенной целому сословию в лице одного из его членов, — можете ли вы оставить ее неотомщенной?
Харламп сначала, не соглашался и говорил, что если так, то надо тотчас же убить Богуна и что Володыевский сейчас же должен с ним биться. Заглобе пришлось опять объяснять, что это невозможно и даже не по-рыцарски нападать на одного. К счастью, ему помогли и Селицкие, люди толковые и положительные, так что упрямый литвин согласился на отсрочку.
Между тем, Богун пошел к своим людям и вернулся со своим есаулом Ильяшенкой, которому он объявил, что вызвал на поединок двух шляхтичей, то же повторил он и Харлампу и Селицким.
