послышался женский голос. — Заходите…
Сережа вошел. Комната была большая, метров, наверное, сорок. От времянки слегка дымило. Вдоль стен, торцом, близко друг к другу, стояли кровати. Посреди — стол, на нем большой чайник. Тут же немолодая женщина гладила белье. Две девушки лежали на своих койках одетые. Кто-то спал. Генки не было видно. «Наверное, я не туда», — подумал Сережа.
— Чего тебе? — добродушно спросила женщина, ставя утюг на сетку.
— Я тут ищу одного товарища… Колотушкин, шофер, не заходил?
Женщина вновь взялась гладить. Потом не спеша повернулась в дальний угол комнаты и негромко крикнула:
— Геннадий, тебя…
Сережа взглянул в тот угол. Одеяло откинулось, и выглянула косматая веселая Генкина голова.
— Что? Съездил уже? Скоро!.. Все в порядке?
— Все. Отвез. Разгрузили.
— Ну и ладно. Давай еще один разок съезди.
Сережа смотрел на Генку, ничего не понимая: он думал, что Колотушкин пошел на свидание, а тот просто дрыхнет. Вот чудак!
— Бесстыдник, — с мягкой укоризной сказала женщина, гладившая белье. — Мальчишку гоняет… Шурка! Ты-то имеешь стыд?
— А че, тетя Липа, мы по-семейному, — раздался женский голос откуда-то из-за ширмы.
Кто-то из девушек прыснул хохотком.
— Я тебе хвоста-то накручу, «по-семейному»!.. Вон Ленка, честная девка, ни с кем не гуляет, а ты…
— Тетя Липа, да бросьте вы!.. — с обидой вскричала та, которую назвали честной.
Опять высунулся Генка:
— Лимпиада Ефимовна, сердешная ты моя, чего волнуешься? Война все спишет.
— Хорошо, когда спишет, а если надбавит с лихвой еще? А?
…Сережа вышел на улицу и сел в кабину. Включил мотор. Выехал со двора, но дальше поехал не боковыми улочками, а газанул по шоссе. Стрелка спидометра перешла за цифру шестьдесят, потом за семьдесят. Мотор ревел, поршневые пальцы нежно стучали, и кузов старой полуторки жалобно подвывал. Сережа обошел «студебеккер», «эмку». Руки его впились в руль, он весь был напряжен, стянут пружиной, а нога до упора выжимала акселератор. Он не мог дать отчет своим чувствам. Бешеная езда, риск, опасность манили, а резкий ветер холодил горевшее лицо.
Дальше? Дальше что ж… Наступил одна тысяча девятьсот сорок четвертый, и Сережа двинулся на запад вместе с Песочинским, полковником, Ловейкой, Быковым, Колотушкиным и въедливым комвзвода Радовым.
Те круги его — кончились.
Он пошел по новым дорогам. Но потом, после окончания войны, году в сорок седьмом, он совершил еще один круг.
XII
— Кого тебе?
— Михаил Сергеевич, здравствуйте…
— Здравствуй.
— Не узнаете меня?
— Сережка, что ли… Ну, входи-входи, холод пускаешь. Черт его дери, с дровами худо, осина одна сырая. Я уж спец топить печку, да лучинки сгорят — и пшик, зашипело. Так и будут тлеть, паразиты… Джой, на место, это свои!
Огромная черная овчарка, рыча, забралась под стол.
— Не бойся, не тронет. Человеческие слова понимает. Не то что некоторые…
В комнатке было тесновато. Большой старинный диван, этажерка с книгами, печь, наполовину уходящая в соседнюю комнату, дверь в которую была, однако, заставлена старомодным тяжелым комодом.
— Мало того, что топлю на них, так они, сволочи, о дровах не хотят заботиться. «Можете не топить». А? Вот народ.
— А кто?
— Соседи. Я-то в Германии был в сорок пятом, а они вернулись из эвакуации, самочинно заняли смежную комнату, воспользовавшись тем, что жена лежала в больнице. Пошли суды, да я не охотник… Ну их к бесу… Нам с Джоем и этой комнатки хватает, верно, Джой?
И Сережа не решился спросить, почему он один.
— Ладно, главное — живы!.. Сейчас чайку… Расскажи лучше о себе. У тебя все впереди, только начинаешь… Да, прежде скажи, видел кого из наших однополчан? Нас ведь потом всех разбросали… А после войны многие осели здесь, в Питере.
— Лиза! Лизочка… Ты посмотри, кто пришел… Сережа, заходи, дверь поплотнее закрывай. Двадцать градусов, а нашу мансарду не натопишь. Как вырос, а… Помнишь, я тебя Аникой-воином звал? — говорил Иван Сергеевич Ловейко, радостно улыбаясь.
Сережа долго искал его квартиру и нашел в причердачном помещении. Комната была, однако, большая, хотя и с низким потолком. И вещи стояли в таком беспорядке, словно хозяева собрались переезжать. Из кухни пришла жена Ивана Сергеевича и радушно встретила гостя. Однако по недоумевающему взгляду Ловейки Сережа понял, что тот хоть и рад его видеть, но озадачен приходом. Зачем явился? Но Сережа и сам не знал, зачем он вдруг стал разыскивать однополчан-ленинградцев.
— Как с работой? А то, может, к нам на завод… Устроим, — закинул Иван Сергеевич.
— Нет, все в порядке. Работаю и учусь…
— Ясно, — неопределенно сказал Ловейко, продолжая сиять улыбкой. — А то пожалуйста!.. Дам записку в отдел кадров… Я заместитель главного технолога… По закону мог занять свою прежнюю должность, но… не стал. Лиза работает, нам хватает вполне… На кавардак не обращай внимания. Нам должны вернуть прежнюю квартиру, и мы уже полгода сидим на вещах. На будущей неделе должно решиться. А ты что? Где? Однако посиди, я сейчас Лизоньку расколю на талон водочный, у нас еще не выкуплена… — Он встал и почему-то на цыпочках пошел в кухню, откуда вскоре послышались радостные восклицания: «Выкупила?! Ну какая ты молодчина…»
И вскоре на столе появилась бутылка «московской» и винегретец — весьма модное и роскошное кушанье в те времена.
— Да, Сереженька, а я часто вспоминаю наше житье. Ох и донимал меня наш лейтенантишка Николай Радов.
