Что-то мне подсказывает, что никакой слежки за ним нет. Черт. Нужно самим как-то выйти на СБ. Вопрос — как? Ладно, торможу себя, пока мы заперты в этом доме, все равно никакой возможности дать о себе знать нет. Нужно успокоиться и выждать.
— Вот что, умник, — заговаривает Райан. Вздрагиваю от неожиданности. — Нужно сделать, что велено, пока этот тип не вернулся.
— Ага, — соглашаюсь. Пока следует быть послушными, как самые верные овечки.
Кесседи снимает с себя куртку. Проверяет карманы, вытаскивает нож и зажигалку, откладывает в сторону, а саму куртку засовывает в пакет.
— Наши рюкзаки остались во флайере, — вдруг доходит до меня.
— С оружием, — мрачно напоминает Райан. — А то. Они не дураки.
Вот черт. Барабаню пальцами по краю подоконника. Благодаря Коэну схема явно проработана.
— Ты в ванну первым, или как? — отрывает меня Кесседи от мрачных мыслей.
Пожимаю плечом.
— Без разницы.
— Как знаешь, — отвечает, стягивает свитер через голову. — Я чувствую себя пещерным жителем, и с радостью приму человеческий душ.
Что правда, то правда. Хорошо. Мылись мы в последний раз в доме Гвен. Наверное, душок от нас всех тот еще. Хорошо, что после долгого перехода по морозу нос плохо дышит.
Кесседи продолжает раздеваться. Отвернуться бы… Но не отворачиваюсь. Какой же он худой. Каждое ребро на виду…
Сижу на подоконнике и беззастенчиво разглядываю своего соседа. Благо, в мою сторону он даже не смотрит. А потом Райан поворачивается ко мне спиной, чтобы убрать ботинки в тот же пакет для мусора, что и остальную одежду.
В Нижнем мире без шрамов никуда, но чтобы так… Вся спина моего соседа исполосована вдоль и поперек. Белые кривые полосы начинаются от самых плеч и уходят под ремень брюк.
— Кто… — начинаю, но голос подводит. Откашливаюсь. — Кто тебя так?
— А? — оборачивается, хмурится, не понимает. — Ты о чем? — А, — догадывается. — О шрамах, что ли?
— Угу, — чувствую, как кровь приливает к щекам.
Райан же, кажется, не замечает моего замешательства.
— На нашем заводе не слишком любили детей самоубийц, — отвечает спокойно.
Настолько, чтобы пороть их плетью, как в средние века?!..
Мне вдруг становится плохо. Тошно. Невыносимо.
Что сделали с Нижнем миром и людьми, живущими в нем. За что? Почему власть имущим нет до Нижнего мира никакого дела? Как можно было допустить, чтобы детей пороли чуть не до смерти, превращая спину в мясо? Чтобы закалывали кольями во имя мести и запугивания? Чтобы насиловали и резали женщин для забавы?..
Меня накрывает.
Резко спрыгиваю с подоконника.
— Я, пожалуй, в душ первый, — бормочу.
Райан не успевает ничего сказать, а я уже распахиваю дверь и запираю с обратной стороны. Рывками срываю с себя одежду, бросаю на пол. От куртки отлетают кнопки. Меня трясет. Пальцы не слушаются.
Забираюсь в душевую кабину. Включаю воду. Опускаюсь на корточки.
Я в Нижнем мире четыре года. И я не плачу. Никогда не плачу. Меня бьют, оскорбляют, смешивают с грязью. А я снова встаю, собираю осколки собственного достоинства и иду дальше.
Я не плачу. Когда умерла мама, когда арестовали папу, когда не вернулся дядя Квентин… Это правило, не рушимый закон — плакать нельзя. Реветь хочется часто, но всегда сдерживаюсь. Сдерживаюсь изо дня в день. Потому что нельзя сломаться. Потому что…
Горячие, обжигающие слезы текут по щекам. Мое тело сотрясает от рыданий. Делаю напор воды сильнее, чтобы наверняка заглушил мою истерику.
Обнимаю себя за плечи, по которым бьют теплые струи. Потом прикусываю кулак, чтобы не начать кричать.
За что?! Сволочи! За что?!
33.
— Ну и как поживает старушка Земля? — спрашивает отец, помогая жене накрывать на стол.
— Вертится, — усмехается его брат, расправляя салфетку на коленях.
Дядя сидит во главе стола, как почетный гость. Девочка — напротив. Она переводит взгляд с отца на дядю и обратно. У нее нет братьев или сестер, но, в ее понимании, дети одних родителей должны быть непременно похожи. Между папой и дядей же нет ничего общего. Отец высокий, подтянутый, даже, скорее, худой, русые волосы и серые глаза, как у самой девочки. Дядя ниже, значительно толще, с двойным подбородком, волосы темные. Разве что глаза у братьев одного цвета, в бабушку. Но у отца прямой открытый взгляд, а у дяди вечно настороженный, прищуренный.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вот не пойму, — рассуждает вслух дядя, когда блюда расставлены на столе, и все усаживаются на свои места. — Почему ты не хочешь большего?
— Большего? — отец усмехается, наклоняется, обнимает мать девочки за плечи. — У меня все есть, чего мне еще хотеть?
— Денег? — предполагает его брат.
Отец отпускает супругу, снова садится ровно. Пожимает плечами.
— У нас достаточно денег.
— Но ты против покупки земли в том коттеджном поселке, — не унимается дядя. Давит. — А у тебя контрольный пакет акций, и своим нежеланием ты связываешь мне руки.
Отец хмурится.
— Давай обсудим дела позже. Не при ребенке.
Девочка вскидывает голову. Глаза гневно блестят.
— Я уже не ребенок!
— Ребенок, — отрезает отец. — Особенно когда взрослые обсуждают грязные темы.
— Почему грязные-то?! — восклицают девочка и дядя одновременно. Переглядываются, начинают смеяться. Дядя весело подмигивает племяннице.
— Потому что сделка, которую ты предлагаешь, не вполне законна, — не сдается отец. Берет салфетку, расправляет на коленях. — Всё. Мы, кажется, собирались пообедать, а не говорить о делах.
— Эх, — дядя мученически воздевает глаза к потолку, — какой же ты идеалист, брат мой. Смотри, испортишь мне племянницу. Вырастет и тоже будет думать только о высоких моральных принципах.
— И что же в этом плохого? — впервые за время разговора вмешивается хозяйка дома.
Дядюшка качает головой:
— А то, что мы живем не в сказке. Нужно уметь выживать.
— Выживет, — заверяет отец. — Ну, чего уши развесила? Жуй, пока не остыло…
В нашем мире нельзя много думать о высоких моральных принципах, тут дядюшка девочки был прав. Нужно уметь выживать.
Но девочка не выжила. Девочкам в Нижнем мире не место.
Открываю глаза. Надо мной светло-бежевый потолок. Идеально ровный, без сучка, трещинки или неровности. Мы в том самом коттеджном поселке, на покупке земли в котором так настаивал дядя девочки. Возможно, это и стало причиной сна. Дядюшка мне не снился ни разу.
Сажусь, откидываю одеяло, осматриваюсь. Соседний матрас пуст. Одеяло аккуратно сложено в изголовье. Кесседи нет.
Встаю, беру с батареи кепку. Вещи “верхних” мне не жалко, а вот кепку не отдам. Поэтому пришлось ее тщательно выстирать под краном и кое-как пристроить на батарею сушиться.
Прохожу по комнате. Так сказать, осматриваю владения. Но смотреть тут решительно не на что. Сворачиваю одеяло, после чего подхожу к окну. Забираюсь на высокий широкий подоконник. Выглядываю. Флайера нет. Значит, Гил не вернулся. Переговоры затягиваются? Не знают, что с нами делать?
Спрыгиваю с подоконника. Босыми ногами шлепаю в ванную. Умываюсь. Чищу зубы новой щеткой. Чувство дежавю не покидает. Все словно в комнате в штабе СБ: тепло, светло, горячая вода и новенькая зубная щетка в полиэтилене, а я понятия не имею, что будет дальше.
Расчесываюсь, рассматриваю себя в зеркале. Не знаю, сколько удалось поспать. Должно быть, несколько часов. Глаза немного припухшие. Еще бы, так прореветься. Хорошо, что Кесседи ничего не заметил. Или заметил, но тактично промолчал.
Волосы снова отросли. Роюсь в ящиках, но ножниц нет. Черт. Ладно, не буду при остальных снимать кепку, как всегда.
Выхожу из ванной, вздыхаю полной грудью. Да, здесь тепло и светло, но в грязном бараке с костром посреди пола было менее опасно, чем сейчас.
Открываю дверь, выглядываю в коридор. Пахнет едой. В желудке противно бурчит.
Выхожу и, как собака, иду на запах. Дверь в одну из комнат приоткрыта. Та, которую заняли близнецы и Попс. Распахиваю.
