Белый Медведь с Весной поселились в этой низменности, между окаймленными кустарником болотами и озерами, настолько далеко к югу от Ледника, что его зеленое мерцание едва брезжило вдали на севере. С другой стороны горизонт оканчивался шхерами и открытым морем. Дичи в этой местности водилось достаточно и все прибывало; целыми стадами переселялись животные в освобожденный от ледяного покрова край. Пресные озера и ручьи внутри страны кишели рыбой: лососями, щуками, угрями, которые пришлись Белому Медведю по вкусу, и которых он скоро наловчился приманивать извивающимися на крючке червями. Самое море казалось блестящим рыбным полем; киты пригоняли к берегу целые стаи сельдей, которые шли такой плотной массой, что по ней можно было ходить, как по суше. Да, жирное тут было житье, и сердце Белого Медведя так насытилось, что его еще сильнее стало тянуть вдаль. Душа его жила на лунном мосту между шхерами, когда море вздымалось и заключало весь мир в свои бурные, безбрежные, как вечность, объятья.
Но он никуда не двинулся. Прошли годы, а Белый Медведь с Весной все еще жили в низменности между Ледником и морем. Весна дарила семье ребенка за ребенком. Но, хоть и нельзя было двинуться дальше, Белый Медведь не переставал строить планы путешествия, его мысли неустанно вертелись вокруг одного, — как бы найти средства двинуться дальше. Зимой он, конечно, мог пользоваться санками, и совершал на них далекие поездки по замерзшим озерам и между шхерами; даже забирался иногда далеко в море, если лед был крепок; но, в конце концов, открытое море все-таки преграждало ему путь. Летом сани стояли без дела; весенние оттепели превращали всю низменность в одно сплошное вздувшееся болото, которое так же основательно загораживало Белому Медведю путь, как и море. Необходимо было что-то придумать.
На Леднике не было повода задаваться мыслями о плавании, хотя охотники за мамонтами, пожалуй, и умели переправляться через весенние разливы на льдинах, оторвавшихся от Ледника. Но ходили темные сказания о том, что Всеотец в свое время умел плавать по водам; говорили, что на Ледник с юга он именно приплыл — по одним рассказам, на древесном стволе, по другим, на спине заколдованной черепахи; во всяком случае, способом, недоступным для простых смертных. На что только не был мастером Одноглазый! Белый Медведь и не думал тягаться с Всеотцом по части сверхъестественных способностей; он был просто человек, который приспособился, как умел, для чего ему были даны руки и голова. Тем не менее Белый Медведь мудрил-мудрил, да и умудрился таки изобрести искусство плавания.
Крупного леса в стране не водилось; но Белый Медведь имел возможность убедиться, что в былые времена такой лес существовал. В ясные дни, когда солнце освещало темные болота, на дне их можно было различить целый подводный склад поваленных, покрытых тиной древесных стволов различной толщины. Это был затонувший лес, и Белый Медведь предавался разным мыслям, глядя на этот безмолвный, погруженный на дно мир, который, как он понимал, принадлежал давно минувшим временам. В зеркальных водах мшистых болот-озер отражалось небо с высокими облаками, и только сквозь собственное отражение, смотревшее на него из воды, как живое, Белый Медведь проникал взором на дно, где покоился погибший лес. И вот диковина: когда он всматривался в этот лес, его собственное отражение исчезало, а когда видел самого себя — скрывались из глаз деревья.
Но как бы там ни обстояло дело с исчезнувшим лесом, Белого Медведя манило добраться до леса живого, лежавшего подальше на юге. В том лесе было все его будущее. Однажды он опустил на дно ремень с петлей, желая выловить один большой круглый ствол, совсем свежий на вид, сохранивший даже следы листьев и до сих пор смолистый. Белому Медведю пришло в голову: нельзя ли использовать этот лес минувших времен, добыть себе со дна болота судно для переправы на юг? Мысль была недурна, но ствол рассыпался в прах, едва он потянул на себя ремень: вытащился один пень, да и тот оказался прогнившим насквозь и набитым тиной. Таким образом, лес умер для Белого Медведя в двояком смысле.
После этого размышления направили его по другому следу, более реальному и быстрее ведущему к цели. Белому Медведю хотелось перебраться через море, отделявшее его от юга; для этого ему надо было научиться плавать по воде, и он, сам того не зная, делал в этом отношении постепенные успехи. Покрывавшие низменность обширные озера и болота были окружены редкими порослями березы, осины и различных карликовых деревьев и кустов; порядочной высоты достигала лишь береза, но и та не давала сколько-нибудь крупных бревен. Поэтому пришлось выбросить из головы всякую мысль о переправе на древесных стволах. Черепахи же, попадавшиеся ему, были величиной всего с ладонь, и если Всеотец в самом деле приплыл на одной из них, то тут, разумеется, не обошлось без колдовства. Белый Медведь подметил, однако, что пустой черепаший щит хорошо держится на воде; форма его была приспособлена для этого как нельзя лучше. Беда только, что человек покрупнее черепахи, да и весит больше. Белый Медведь был прежде всего тяжеловесен, в чем ему то и дело приходилось убеждаться. Но, когда ему случалось бродить по болотистым местам с бесчисленными ручьями, он часто переправлялся через них по мосту из ветвей и кустарников, которые валил в воду, пока они не выступали на поверхность. Если же вода была слишком глубока и широка, он умудрялся набросать на воду такую кучу ветвей и даже целых деревьев, что она могла поплыть и сама, так что можно было переправляться на ней с помощью шеста. Чтобы куча не рассыпалась, он скреплял ее ремнями; и вот, из такой кучи и создался мало-помалу, путем бесчисленных повторений, — плот. Белый Медведь стал плотовщиком.
Он то и дело плескался в воде со своими новыми судами, все улучшая их; это занятие стало его второй натурой. Он испытывал всякого рода предметы — держатся ли они на поверхности воды, не пропускают ли воду, хорошо ли разрезают ее струи и сохраняют ли равновесие. Белый Медведь постоянно возился на берегу моря, по уши уйдя в свои мокрые опыты, посинев от холода и с капелькой на кончике носа; солнце подымалось и проходило над его головой, а он все возился. Он стал хорошим плотником и настоящим водником. И что всего замечательнее: ничего он так не боялся, как именно воды; инстинктивный ужас охватывал не знавшего страха богатыря, и заставлял его корчиться и реветь, как кабана, стоило ему попасть на глубокое место. Белый Медведь не умел плавать. Он видел, как другие животные весело лезли в воду, но такая привычка была ему не по нраву. Как раз, когда вода поднимала его, когда он чувствовал, как податливая и тяжелая сила выпирает его члены вверх, им и овладевал безумный страх, нелепая потребность уцепиться за что-нибудь, от которой он так и не мог избавиться всю свою жизнь. Его сыновья, наоборот, были прирожденными пловцами и ныряли в воде словно выдры; кожа у них была всегда холодная и сморщенная от постоянного купанья и беганья под дождем.
Все сыновья Белого Медведя были белокуры, с белой кожей, огрубевшей и сморщенной от постоянной сырости. Летом же на лицах у них высыпали веснушки, свидетельствовавшие о темной крови, примешанной к крови их рода матерями, выведенными из лесов: солнечный загар выступал в виде пятнышек. Белокурые же волосы детей отливали красноватым золотом, напоминавшим немножко о темных южных кудрях, выбеленных севером. Глаза сохраняли отражение летнего блеска Ледника. Сыновьям Белого Медведя предстояло стать славными мореходами.
Но чем беспомощнее был в воде Белый Медведь, тем больше имел он оснований задумываться над изобретением предмета, который сам собою держался бы на воде и мог, вдобавок, выдержать тяжесть его тела. Это была все та же мечта о поездке за море, и еще дальше; и это влечение унаследовали от Белого Медведя его сыновья.
Не будет преувеличением сказать, что Белому Медведю не сиделось на месте ни единого дня, пока они жили на побережье, и все-таки семья продолжала жить там, пока дети не подросли. Мальчики превратились в юношей с сильными, ловкими руками и хорошей памятью; они плотничали и ворочали мозгами вместе с отцом. Орудия создавали работу, а работа создавала орудия. Белый Медведь и его сыновья точили теперь свои каменные топоры и резцы, — в отличие от предков, которые довольствовались грубым обтесываньем. Много труда и времени было потрачено на то, чтобы отполировать твердый кремневый топор о точильный камень; но зато он и вонзался в дерево, где следует, не уродуя своим лезвием материал. Белый Медведь с сыновьями продолжали придумывать, и всякое новое изобретение делало их умнее. Они унаследовали взгляд Младыша, его зоркие, близко поставленные глаза, которые так и искрились, перебегая с предмета на предмет, над которыми он трудился. И, наконец, они добились того, что смастерили на берегу перед жильем первое судно.
