Через год они снялись и пустились в путь, прожив только еще одно лето на скалистом островке. Лето выдалось особенно жаркое и грозовое; солнце так и жгло, и чуть не каждый день гремел гром и лил проливной дождь. Ледник заметно похудел от этого. На островке оттаяло, и освободилось ото льда вдвое большее пространство, чем обыкновенно; окрестные острова тоже стали с виду значительно больше. Ледник как-то тускло мерцал в светлые ночи своими зелеными пропастями навстречу молниям. Днем же, когда не лил дождь, облака подымались высоко-высоко и как будто раскалялись добела, росли, словно живые, наливались и сияли под лучами солнца — пока опять не затягивали все небо и не собирались над Ледником в жаркую грозовую тучу. Молнии ударяли прямо в лед и раскалывали его насквозь до самого дна; громовые раскаты будили эхо в таявших ущельях. Вот это была погодка! Ни Белый Медведь, ни Весна не нуждались в огне этим летом. Но Белый Медведь не забыл зимы; страдания Весны глубоко запали ему в душу. Он знал, что должен добыть огонь во что бы то ни стало.
Бурное лето прошло, не принеся парочке ничего нового и важного, кроме чуда-малютки, которого Белый Медведь с восторженным гиканьем вынес на дождь. Мальчуган родился с двумя зубами, и счастливый отец пророчил ему великую будущность, Пока же он стал великим обжорой.
Но когда холод опять стал надвигаться на островок, Белый Медведь встревожился. Он ведь так и не добыл огня. Ночи сначала посинели, а потом и почернели. Белый Медведь стонал во сне, если ему случалось забыться на время от своих неотвязных дум. А раз ночью он обнял Весну и признался ей, что никак не может добыть огонь, при чем в его голосе слышались слезы. Но он предложил ей переселиться; что она скажет на это? Ну, конечно, Весна была готова идти за ним хоть на край света. На том они и порешили. Белый Медведь намеревался двинуться к югу. Раз он не может добыть огонь, надо переменить место жительства. Он слыхал, что подальше к югу Ледник кончается, и начинается жаркий край с большими лесами, где живут голые дикие люди; надо было попробовать добраться туда.
Лето уже давно минуло, когда маленькая семья снялась с места; несмотря на позднее время года, гроза устроила им прощальный салют раскатами грома и оплакала их потоками дождя, обливавшего Ледник, который так и сверкал своим бездонным зеленым блеском при свете молний. Белый Медведь огляделся вокруг: все небо изборождено молниями, целый мир огня, но для него — ни искорки! Он улыбнулся, но это была беспомощная, грустная улыбка, пробежавшая по глубоким складкам около рта. Затем они пустились в путь, ни разу не оглянувшись назад.
Маленькое стадо полуручных оленей да кое-какие шкуры для юрты и одежды — вот и все имущество семьи, если не считать оружия Белого Медведя и корзинок Весны с разной мелочью. Снаряженные таким образом совершали они свой путь к югу. Зима застигла их в пути, и зима суровая, но зато она облегчила им путь, засыпав Ледник снегом, который, смерзаясь, образовал бесконечную гладкую, снежную равнину; куда удобнее было идти по такой равнине, чем по голому льду, изрезанному трещинами и расселинами.
Всю зиму они шли, но ушли не особенно далеко, а Белому Медведю казалось, что он уже успел состариться. Лишь с большим трудом и напряжением всех сил удавалось ему отгонять нужду от маленькой холодной юрты, которую они раскидывали на снегу. Часто ему приходилось целые дни и ночи выслеживать дичь, чтобы вернуться домой с добычей; и все это время он думал о двух беззащитных существах, оставленных в юрте. Перед ним — быстроногое животное, не дававшееся в руки, а за ним — страх за семью, от которого слабели ноги; но приходилось двигаться вперед, чтобы было с чем вернуться обратно. По возвращении домой он находил юрту занесенною снегом, а вокруг нее ковыляли олени со спутанными передними ногами и мордами, покрытыми инеем.
Их Белый Медведь щадил, как ни трудно было ему добывать дичь, — их молоко было единственным средством спасения для Весны во время его долгих отлучек: ими можно было пожертвовать лишь в самом крайнем случае. Весна собирала мох и ягель на каменных глыбах скалистого плоскогорья, выступившего из-под ледяного щита, и защищалась от волков, когда Белый Медведь с собаками был на охоте. Когда же ему удавалось сделать добрый запас дичины, они снимали юрту и шли дальше.
Во время буранов им не оставалось ничего другого, как прятаться в какую-нибудь нору или пещеру и пережидать непогоду. Иногда им приходилось неделями просиживать в кромешной тьме, и они едва не теряли дар речи. Вообще они претерпевали такую жестокую нужду, что впоследствии не могли даже вспоминать о ней; она замораживала душу и сама стирала в ней свои следы. Зима тянулась так долго и была так сурова, что у этих двух людей ум заходил за разум, и, в конце концов, они сами не помнили — в пути они или на месте, не помнили, куда идут, и кто они сами. Право, как будто прошли тысячи лет. Северное сияние раскидывалось по небу в тихом безумии, бродило призраком близкой и все же далекой вечности над головой этой семьи, лишенной огня, заблудившейся в снегах.
На самом же деле зима эта была короче обычного; оттепель наступила внезапно и бурно. Но и она давала Белому Медведю с семьей немало хлопот, пока они пробирались по снегу.
Последнее время, впрочем, они двигались гораздо быстрее прежнего. Белый Медведь придумал приспособление для езды, которое впоследствии превратилось в сани. Вместо того, чтобы вьючить на оленей сложенную юрту и прочие пожитки, он заставил их тащить за собой всю поклажу по снегу волоком, подложив под нее, чтобы воз легче скользил, служившие подпорками для юрты березовые палки. Волоком олени могли тащить гораздо больше, чем нести на себе, и скоро Белый Медведь с Весною стали и сами присаживаться на воз. Это было значительное улучшение, которое еще сильнее закрепило узы между семьей и оленями.
Белый Медведь очень радовался новоизобретенным саням и скоро придумал для них форму, на которой и остановился, как на лучшей. Оказалось, что достаточно и двух длинных березовых палок, но с загнутыми кверху передними концами, чтобы они не зарывались в снег и чтобы соединявшие их ремни не перетирались. Для того же, чтобы сама поклажа не волочилась по снегу и не задерживала хода, он положил поперек этих двух полозьев несколько выгнутых ветвей, накрепко привязав их ремешками; вот сани и были готовы. У Белого Медведя были руки, а необходимость довершала остальное.
В хорошую погоду, когда солнце ярко освещало ровный хрустящий снег, Белый Медведь гнал оленей рысью, весело гикая на них, и тогда он и Весна как будто просыпались от долгой спячки и узнавали милые, чумазые лица друг друга. Да, невзгоды могли одурманить их и повергнуть в состояние духовной слепоты и забвения времени, но настоящей печали они не знали и вновь находили самих себя, скользя под лучами солнца по замерзшему снегу на санях, запряженных резвыми, испускающими на бегу гортанные крики оленями в сопровождении лающих собак. Эх, ну! Мальчуган высовывал голову из мешка за спиной Весны и таращил круглые заспанные глазенки на мир, быстро проносившийся мимо саней. Так продвигались они вперед.
И так добрались они до моря. Белый Медведь направился на юг, но по дороге отклонился к востоку, и это привело его от Ледника на побережье Упланда[22]. Попозже, когда стаял снег, покрывавший также материк у южного края Ледника, Белый Медведь увидел, что они попали на свободную ото льда низменность, с озерами, болотами, ручьями и с торчащими кое-где скалистыми вершинами, уходящими в море в виде шхер и островков.
Ледник остался далеко позади на севере, но еще не так давно доходил и сюда, спускаясь в самое море. Поэтому берег и шхеры были еще голы и словно отполированы льдом; да и по всей низменности Белый Медведь видел следы Ледника, а подальше к северу, по берегу, все еще тянулся рукав Ледника, заполнявший собою фьорд. Белый Медведь слышал с той стороны грохот и вздохи, когда лед обрушивался в море и уплывал в виде ледяных гор. Но через несколько лет Ледник совсем отошел от берега, а ледяные горы, показывавшиеся иногда далеко в море, были уже не здешние, а приплывавшие с крайнего севера.
То-то Белый Медведь раздувал ноздри и принюхивался, знакомясь с морем! Острый соленый запах всколыхнул со дна его души что-то доселе скрытное и непонятное ему самому; это заговорила в нем тоска Младыша по морю; она была в крови у Белого Медведя. Воспоминание о море, любимое детище души Младыша, передалось от него потомкам, — дремлющая страсть, которой достаточно было солено-влажного ветерка, чтобы проснуться. Белый Медведь, широко раздувая ноздри, втягивал в себя морской воздух, и море усыновило его.
Выразилось это в том, что ему тотчас же захотелось пуститься дальше. Он уже и без того стремился к южным лесам, а тут его еще пуще взманили эти неустанно катящиеся вдаль волны; немудрено, что все существо Белого Медведя охватила жажда странствий. Как раз тут, где был положен предел его стремлениям, ему виделось самое начало пути. Да, море стало ему поперек дороги, но оно же должно было послужить ему путем!
