– Ну, надумал дружить? – миролюбиво спросил он, с причмокиванием прихлебывая ароматный напиток. Глумливо улыбающееся лицо «полосатого» стало приближаться к глазам Алексея. Дальше последовала сцена, которая в протоколе о нападении на офицера при исполнении им своих обязанностей описывалась так: «…неспровоцированно вставил указательный и средний пальцы правой руки в ноздри потерпевшего, отягощая свои действия попыткой просунуть пальцы глубже в направлении мозгового отсека головы потерпевшего. В результате возникшей боли значительной силы, превысившей болевой порог, у потерпевшего произошло частичное кровоизлияние в мозг, что привело к потере речи и обездвижению определенных органов тела…»
Ошеломленные амбалы, подхватив оседавшего на пол «полосатого», кинулись к телефону вызывать медицинскую помощь. Потом сами на руках потащили пострадавшего вон из комнаты, даже не попытавшись избить Алексея. Зато за ним тут же явились конвоиры и после повторного длительного блуждания по различным переходам водворили его на прежнее место. Алексей, готовившийся как минимум к карцеру, не поверил глазам, когда увидел свою камеру. Она ему показалась в тот момент такой родной…
Как ни странно, эта история не имела для него последствий, за исключением небольшой боли в шейных позвонках. Через несколько дней Алексей окончательно пришел в норму. Что касается происшедшего, то он справедливо полагал: те, кто все это устроил, сами найдут выход из создавшейся ситуации, раз по каким-то причинам его оставили в покое.
Однажды, когда всех обитателей камеры вели в баню, Алексей натолкнулся на человека, похожего на Розенфельда. Это и в самом деле был Григорий, только очень похудевший и подавленный. Он медленно шел, сопровождаемый двумя конвоирами, держа в руке пакет со своими личными вещами. Алексей хотел было подать ему знак, но Розенфельд шел, низко опустив голову, не глядя по сторонам, не желая никого видеть.
Алексей долго размышлял о том, куда вели Розенфельда. Его могли направить в другой изолятор, а могли и выпустить…
Вечером дверь в камеру открылась, и вертухай выкрикнул:
– Синицын, с вещами на выход!
Все сокамерники удивленно посмотрели на Алексея – неужели выпускают?! Алексей вышел в коридор. Вертухай обыскал его, еще раз спросил фамилию, заглянул в документы и сказал:
– Вперед!
Время от времени вертухай приказывал:
– Стоять! Лицом к стене!
Алексей выполнял приказы. В это время мимо проводили других заключенных.
Так они миновали два отсека и вошли в небольшое помещение, с каждой из сторон там находилось по нескольку камер. Алексея подвели ко второй камере. Вертухай открыл дверь:
– Заходи.
Алексей вошел. В камере на полу сидели человек пятнадцать, все держали в руках вещи. «Значит, сборка», – понял Алексей. Здесь заключенные ожидали направления либо в другие камеры, либо в другой следственный изолятор, либо в колонию.
В камере почти никто не разговаривал, только трое шептались между собой. Горела тусклая электрическая лампочка, закрытая металлической сеткой.
Алексей сел и стал осматривать присутствующих. Вдруг он заметил в углу камеры Розенфельда. Опустив голову, тот сидел совершенно отрешенно.
Алексей встал и начал ходить по камере, как бы разминая затекшие ноги, все время поглядывая в сторону Григория. Но Розенфельд головы не поднимал. Наконец Алексей подошел к нему и опустился рядом. Тот продолжал сидеть в той же позе. Алексей толкнул его ногой. Только тогда Григорий медленно, с испугом поднял голову. Глаза его расширились. Но он продолжал молчать.
– Гриша, ты что, не узнаешь меня? – спросил Алексей тихо.
– Узнаю, – медленно, как бы через силу, проговорил Розенфельд.
– Как ты?
– Жив пока…
– Что с тобой сделали?
Розенфельд поднял голову и застонал. Алексей понял, что ему здорово досталось за это время. Он старался говорить коротко и очень тихо, чтобы не показать, что они с Григорием знакомы:
– Как ты?
– Меня били каждый день…
– Кто?
– Сокамерники, требовали деньги…
Алексей легко представил: Розенфельда специально бросили в камеру к матерым уголовникам, и каждый норовил выбить из коммерсанта деньги, унижая и подвергая физическим мучениям.
– Угрожают пресс-хатой, – еле слышно проговорил Розенфельд.
Алексею было искренне жаль Григория.
– Что они хотят?
– Говорят – ты обвиняемый, тебе грозит большой срок за хищение и контрабанду. Но если дашь показания на «крышу», – Розенфельд сглотнул слюну и сделал паузу, – о вымогательстве машин и денег, то будешь свидетелем, и мы тебя выпустим.
– Обманут! – уверенно сказал Алексей.
Розенфельд тяжело вздохнул:
– Сейчас хотят в другую камеру отправить.
– В какую?
– На спец, к ворам…
Алексей легонько хлопнул Григория по плечу:
– Не бойся, я знал многих воров и сидел с ними в зоне. Они люди справедливые. Да и народу в камере пять-шесть человек, это лучше. Так что, может, кто тебя под свое покровительство возьмет.
– Я больше так не могу! Я не выдержу! – взвизгнул Розенфельд.
Вдруг залязгал замок, дверь открылась, и вертухай выкрикнул:
– Розенфельд, с вещами на выход!
– Держись! – тихо сказал Алексей на прощание.
Он ясно представлял себе, как в камере издеваются над беззащитным евреем…
На следующий день пришла и его очередь. Все тот же конвоир открыл дверь и назвал его фамилию. Алексей взял вещи и медленно вышел в коридор.
– Куда? – спросил он.
– В новую камеру, – коротко сказал вертухай.
Алексей молча пошел вперед.
Практика переброски заключенных из камеры в камеру существовала в стенах следственного изолятора давно. Это был один из тактических приемов администрации. Каждый раз в новой камере заключенный начинал свою жизнь с нуля. А если к этому времени кто-то имел свои минусы, то тюремная почта работала оперативно. Заключенный не успевал прибыть на место, как вся информация о его негативном поведении была доведена до сведения его новых соседей по камере.
В новой камере, куда перевели Алексея, находилось человек тридцать – крепкие ребята, у многих виднелись наколки.
Коллектив камеры был поделен на «семьи» – небольшие группы, объединенные общими интересами. Обычно в семьи входило 5—10 человек. Семьи вели общее хозяйство. Все посылки – «дачки», получаемые ими с воли, они делили поровну, садились обедать всей семьей, старались держаться вместе. Если в камере вспыхивал конфликт или драка, то семьи никогда не вмешивались в эти разборки. Но, если задевали кого-то из них, они все стояли друг за друга.
Однажды тут вспыхнула серьезная драка. Причина ее была банальной. Время от времени в камере появлялись молодые пацаны, впервые попавшие в СИЗО. Среди таких был парень лет девятнадцати, который сразу же, не зная законов и понятий, не вписался в коллектив, попав в разряд «шныря». Он спал под нарами, постоянно был уборщиком и слугой здешних уголовных авторитетов. Однажды в обеденный перерыв, когда одна из семей села за стол и стала «харчеваться», парню приспичило сходить на парашу: вероятно, у него был расстроенный желудок. Он сорвался с места и нырнул в «дальняк» к параше, огороженной одеялами. Раздался громкий звук выходящего из его кишечника воздуха. Вскоре парень вышел из «дальняка». И началось – с нар слезли двое здоровых бугаев с множеством наколок, говоривших о том, что они уже не первый раз «парятся» на нарах, и учинили настоящую разборку:
– Ты что сделал? Крыса! Ты нарушаешь основные законы и понятия! – кричали они. Потом налетели на парня и стали бить его ногами и руками. Алексей знал, что ходить в туалет во время приема пищи было великое западло. Но в этом случае можно было бы сделать исключение: парень просто был не в силах терпеть больше. У двоих «горилл» же, видимо, чесались кулаки, и они искали повод подраться.
Алексей никогда не вмешивался в драки и конфликты, которые возникали в камере время от времени. Но тут он не смог сдержаться. Он встал и сказал:
– Ребята, хорош молодого трогать! Его можно наказать и по-другому.
– А тебе чего, братан? – отреагировал один из «быков» и направил кулак в его сторону.
Алексей быстрым движением перехватил руку нападавшего и сильно ударил ногой «быку» в живот. Тот рухнул на кровать. Увидев это, с нар поднялись еще несколько человек, видимо, входящие в одну семью. Началась потасовка. Алексей был один против пятерых, но все же выстоял. Хотя ему тоже досталось – голова была разбита, – свой авторитет как сильного бойца и справедливого человека он укрепил.
После этой драки с Алексеем старались не связываться.
Камера была разбита не только по семьям, но и по национальному признаку. В ней сидели представители разных народов: грузины, арестованные за карманные и квартирные кражи, азербайджанцы – за торговлю наркотиками, армяне – за угон автомобилей, украинцы – за банальные грабежи, совершенные по одной схеме: выпил – вышел на улицу – кого-то ограбил или пытался ограбить – получил свои пять-шесть лет, и прочие. Конфликтов на расовой почве практически не было. Тем не менее все, кроме славян, держались вместе. Попробуй побить какого-нибудь азербайджанца, назвать его «хачиком» или «черным» – моментально вся тюремная диаспора встанет за него стеной.