Еще недавно мы могли себе позволить быть проще, механистичнее и равнодушнее. Внешняя несвобода поддерживала наш тонус. Но за информационное изобилие современности и избыток возможностей нам приходится платить по новым тарифам. Теперь жить, не мысля, — жить в кредит. Фиг потом расплатитесь.
Наша атака на человеческую ограниченность бытового, местечкового масштаба (женского в данном случае) — это желание докричаться, что назревает кризис взаимопонимания. Всячески упражняясь в злословии по ходу повествования, мы искренне хотели указать на генеральную картину, что все яснее прорисовывается из будущего. Да, могут казаться несовместимыми конкретные жизненные эпизоды и рассуждения обобщающего характера, составившие наш сборник. Но не спешите, иногда надо присмотреться, чтобы понять, что к чему. Я вот тоже раньше думал, что листья по осени желтеют в том смысле, что наливаются желтой краской. На самом деле, вещества, имеющие осеннюю гамму цветов — желтый, оранжевый, багряный, — содержатся в листьях всегда. Просто активный хлорофилл их до поры до времени затмевает. А потом его содержание снижается, и становятся видны остальные колера. Листья не желтеют. Они просто теряют зеленый элемент. Ведь все это дико интересно.
Всматривайтесь в мир.
Филипп
Дворовые своры бездомных собак сильны лишь своей стадностью. Как часто приходится лицезреть их трусливые нападки на сородичей благородных пород (хоть и тройная тавтология, но мне лично нравится — исправлять намеренно не стану), превосходящих их и по силе, и по выучке. Доберман либо кавказская овчарка послушно следует за хозяином, не обращая внимание на визжащих и захлебывающихся от злобы облезлых псов.
Оглянитесь вокруг и задумайтесь: разве достоинство благочестивых людей позволит им приземлить свою жизнь до уровня гавкающего быдла. «Человеку разумному», равно как и «человеку самостоятельному», не требуется дополнительная подпитка извне для комфортного ощущения гармонии с окружающим миром. Объема «серого вещества», что заключен в его черепушке, вполне достаточно для понимания несуразности короткой юбки на отекших от жира ногах. Чтобы найти ответы на волнующие вопросы, ему совсем не обязательно прочесть то, что читают в соседних квартирах. Он никогда не станет размахивать газетой «Правда», скандируя: «Единороссы проголосовали против закона об усилении борьбы с коррупцией среди чиновников», потому что не привык смотреть на мир одним (да и то полуприкрытым) глазом. На уровне бессознательного внутри него покоится слово «честь», удачно соседствуя с «благородством», а исполинский стан и твердый характер даютсилы противостоять самой большой волне…
Но, увы, сейчас положительные герои комедии «Жизнь» воюют в одиночку. Им кажется, что хватит мужества сдюжить и выдержать. Но грустно порой наблюдать, как действительно стоящие люди настолько малы, что их не видно в густых зарослях бурьяна.
Написав это, мы робко питаем надежду объединить борцов-одиночек. Не понимайте нас превратно, мы не ратуем за создание единого фронта. Своими письменами мы попытались подпитать силу тех, кто привычно зализывает раны от острых шипов этого мира, где грудами навален ржавый лом, некогда полезный, но сваленный в ямы из-за отсутствия необходимости в профессиональном использовании. Мы не рискнули взять лопаты и грузить мусор в грузовики, мы искренне верим, что рано или поздно его утилизируют, для нас главное — это остановить захламление.
Кирилл
Академик Борис Сергеевич Стечкин поведал мне однажды интересную вещь:
— Кирилл, — сказал он. — Множество — это неопределяемое математическое понятие. Его можно описать только приблизительно через некоторые признаки. Например, если на столе лежат разные канцелярские принадлежности: ручка, карандаш, циркуль, ластик, линейка, тетрадь, скрепка — то это можно определить как множество уникальных элементов. Но если хоть один элемент в этом множестве повторяется, то это уже мультимножество. Изюминка в том, что разница между множеством и мультимножеством проходит исключительно в сознании воспринимающего субъекта. Вот ты подходишь к ларьку и покупаешь жвачку за десять рублей. В кармане у тебя пять монет по пять рублей — всего двадцать пять. Тебе абсолютно все равно, какие две из этих пяти монет дать продавщице. Они для тебя — мультимножество идентичных предметов. Но рядом с тобой случился вдруг старичок-нумизмат, который попросил поменяться с тобой одной из монет, так как она оказалась какой-то редкой серии. Понимаешь? Для него с его специфически настроенным восприятием они — множество, где каждый элемент неповторим.
Мы с Филом радеем за общество-множество, где каждый человек — особенный. И в полном смысле особенным человек будет в том случае, если научится видеть особенность и индивидуальность в других. Пока женщина несет белиберду, привычно рассчитывая на индульгенцию женской логике, она — мультимножество. Как по стилю восприятия, так и по принадлежности к носителям схожего предрассудка. И это стыдно. Обыкновенность, мультимножественность, одинаковость, которую люди проявляют на бытовом повседневном уровне — это то самое зло, которое развернется во всю силу и уничтожит их в минуты кризиса. Оно пока просто досыпает свой сон.
«А вы, ребятки, не зациклились ли на этой одинаковости? Не будет ли людская открытость и свобода от предрассудков, которыми вы тут уши прожужжали, той же одинаковостью, только с другим знаком?» — сам же начинаю играть фигурами оппонента я. Нет, отвечаю сразу, не будет. Разница тут диаметрального порядка. И вот почему. Представьте шесть миллиардов снежинок. Когда они лежат сугробом, они — однородная белая масса, но когда они в свободном полете, каждая из них — кристалл уникального строения. Спрессовываясь в сугробы тех или иных массовых привычек, мы включаем замыкающий, закрывающий тип одинаковости, который глушит неповторимость каждого из нас. Оставаясь в воздухе, мы тоже одинаково вьемся, но это одинаковость совсем другая — размыкающая. Правильнее ее будет назвать схожестью условий, где раскрывается индивидуальность. Эти условия создаются в первую очередь в голове. Робко надеемся, что не без нашей помощи.
Беседуя со Стечкиным, Филипп как-то раз нелицеприятно высказался в адрес радиостанций, которые двадцать третьего февраля наперебой транслировали хит Олега Газманова «Офицеры», но ни одна из них не пустила в эфир песни Владимира Высоцкого, хотя у него очень много есть про войну.
— Так позвонили бы на радио сами и заказали, — ответил на это Борис Сергеевич. — Ребята, не будьте импотентами! Вы творите это время — вы! Берите и делайте, если чувствуете, что это сделать должно.
Я тут давеча гневно проехался по большинству, которое в ходе смс-голосования отстояло дикое мнение, что во всем виноваты евреи. Когда я дописал тот кусок и перечитал его, нимало собой довольный, меня вдруг кольнуло — а сам-то чего? Разглагольствуешь об отсталости взглядов, а сам мобильником пользоваться разучился? Что мешало проголосовать за противоположную идею? И это очень интересный момент для анализа, друзья. То, что мне помешало, паразитирует в умах русских людей испокон веков и, надо думать, передается из поколения в поколение в виде специального гена. Это разрушительный ген пассивности думающих. Вся их энергия выгорает на стадии теоретизирований, а потом они идут пить водку и пускать сопли по судьбам Родины. Это неискоренимая чума русских «думателей» (интеллигентов?), активное меньшинство которых действительно пытается что-то изменить, нередко платя за это страшную цену, тогда как пассивное большинство сотрясает воздух прокуренных кухонь и стучит себя в грудь чахлыми кулачками. Вроде и не молчат, но и не делают так, чтобы их услышали. Мои пресловутые феноменальные ощущения по поводу техно-гуманитарного дисбаланса — это, конечно, похвально, но дальше что? Что дальше? Мы все любим твердить, что хороших людей больше — я и сам в это верю. Но я так же верю и в другое: хорошие люди у нас почему-то снедаемы бледной немочью и сидят каждый в своей норе, картинно скрипя зубами от негодования. А другие хорошие тем временем берут стальные прутья и идут наводить шорох, предпочитая не сублимировать, а действовать. Возмущенных результатом смс-голосования в тот вечер, я думаю, было достаточно, чтобы изменить ситуацию. Но их ментальная прогрессивность и системность взглядов — беда-то какая! — помешала снизойти до того, чтобы набрать четыре цифры на телефоне. Вывод тут только один: быть умнее — это не просто тяжкий труд и последующие (не гарантированные) привилегии. Это автоматически большая, чем у других, ответственность перед собой и будущим. Быть невежественным — преступление, но быть умным сознательным импотентом — преступление в квадрате.
Все, что мы тут понаписали, — это единственный максимально честный выход из ситуации, которая для нас сложилась. В июне 2006 года мы с Филиппом сели за стол, пообщались, и пришли к выводу, что дальше терпеть попросту невозможно, что бесчинствующий вокруг нас идиотизм побил все рекорды и не собирается идти на убыль. Можно было, не вставая из-за стола, залить шары и пойти орать по улицам, что бабы дуры. Можно было, конечно, лечь на операцию, чтобы нам ампутировали по половине мозга, дабы всего этого не замечать, но мы решили попробовать пойти иным путем. Нам неизвестно, как вы отнесетесь ко всему начертанному нами, поймете или высмеете, но что может сделать мужчина, когда ему что-то не нравится? Он может «постараться не забивать себе голову», «не заморачиваться и не грузить», «заняться чем-то более полезным» — может, безусловно! Наше восприятие поддается настройке. Но если он еще не забыл, что значит слово «мужчина», то он может попытаться изменить не устраивающее его положение дел. Как он вернется из своего похода — со щитом или на щите, — важно, но не настолько, чтобы в этот поход не идти вообще.
