— Так позвонили бы на радио сами и заказали, — ответил на это Борис Сергеевич. — Ребята, не будьте импотентами! Вы творите это время — вы! Берите и делайте, если чувствуете, что это сделать должно.
Я тут давеча гневно проехался по большинству, которое в ходе смс-голосования отстояло дикое мнение, что во всем виноваты евреи. Когда я дописал тот кусок и перечитал его, нимало собой довольный, меня вдруг кольнуло — а сам-то чего? Разглагольствуешь об отсталости взглядов, а сам мобильником пользоваться разучился? Что мешало проголосовать за противоположную идею? И это очень интересный момент для анализа, друзья. То, что мне помешало, паразитирует в умах русских людей испокон веков и, надо думать, передается из поколения в поколение в виде специального гена. Это разрушительный ген пассивности думающих. Вся их энергия выгорает на стадии теоретизирований, а потом они идут пить водку и пускать сопли по судьбам Родины. Это неискоренимая чума русских «думателей» (интеллигентов?), активное меньшинство которых действительно пытается что-то изменить, нередко платя за это страшную цену, тогда как пассивное большинство сотрясает воздух прокуренных кухонь и стучит себя в грудь чахлыми кулачками. Вроде и не молчат, но и не делают так, чтобы их услышали. Мои пресловутые феноменальные ощущения по поводу техно-гуманитарного дисбаланса — это, конечно, похвально, но дальше что? Что дальше? Мы все любим твердить, что хороших людей больше — я и сам в это верю. Но я так же верю и в другое: хорошие люди у нас почему-то снедаемы бледной немочью и сидят каждый в своей норе, картинно скрипя зубами от негодования. А другие хорошие тем временем берут стальные прутья и идут наводить шорох, предпочитая не сублимировать, а действовать. Возмущенных результатом смс-голосования в тот вечер, я думаю, было достаточно, чтобы изменить ситуацию. Но их ментальная прогрессивность и системность взглядов — беда-то какая! — помешала снизойти до того, чтобы набрать четыре цифры на телефоне. Вывод тут только один: быть умнее — это не просто тяжкий труд и последующие (не гарантированные) привилегии. Это автоматически большая, чем у других, ответственность перед собой и будущим. Быть невежественным — преступление, но быть умным сознательным импотентом — преступление в квадрате.
Все, что мы тут понаписали, — это единственный максимально честный выход из ситуации, которая для нас сложилась. В июне 2006 года мы с Филиппом сели за стол, пообщались, и пришли к выводу, что дальше терпеть попросту невозможно, что бесчинствующий вокруг нас идиотизм побил все рекорды и не собирается идти на убыль. Можно было, не вставая из-за стола, залить шары и пойти орать по улицам, что бабы дуры. Можно было, конечно, лечь на операцию, чтобы нам ампутировали по половине мозга, дабы всего этого не замечать, но мы решили попробовать пойти иным путем. Нам неизвестно, как вы отнесетесь ко всему начертанному нами, поймете или высмеете, но что может сделать мужчина, когда ему что-то не нравится? Он может «постараться не забивать себе голову», «не заморачиваться и не грузить», «заняться чем-то более полезным» — может, безусловно! Наше восприятие поддается настройке. Но если он еще не забыл, что значит слово «мужчина», то он может попытаться изменить не устраивающее его положение дел. Как он вернется из своего похода — со щитом или на щите, — важно, но не настолько, чтобы в этот поход не идти вообще.
В 1923 году Александр Грин написал рассказ «Сердце Пустыни». Главного героя по имени Стиль разыграли, рассказав ему о якобы существующем в далеких джунглях прекрасном городе. Шутники знали его неспокойную, вспыхивающую красивыми целями натуру и играли наверняка — Стиль ушел искать этот выдуманный город. Прошло много лет, и он столкнулся с одним из авторов розыгрыша и поведал ему, ожидающему логичного в таких случаях возмездия, что был в городе по имени Сердце Пустыни.
«— Я виноват, — сухо сказал Консейль, — но мои слова — мое дело, и я отвечаю за них. Я к вашим услугам, Стиль.
Смеясь, Стиль взял его руку, поднял ее и хлопнул по ней.
— Да нет же, — вскричал он, — не то. Вы не поняли. Я сделал Сердце Пустыни. Я! Я не нашел его, так как его там, конечно, не было, и понял, что вы шутили. Но шутка была красива. О чем-то таком, бывало, мечтал и я. Да, я всегда любил открытия, трогающие сердце подобно хорошей песне. Меня называли чудаком — все равно».
Мы пытались следовать примеру Стиля. Попытались растормошить и очеловечить пустыню непонимания, которая простирается в умах многих… или мультимногих. Молчать дальше мы не могли.
Филипп
Преподаватель геополитики вуза, где мы учились, советовал: «Если вы хотите разобраться в вопросе как можно правильнее, находите любую информацию о проблеме и переваривайте ее. Не надо чураться даже самого низкопробного материала, потому что там тоже может быть зарыта пища для ума».
На днях мне на глаза попался № 14 журнала «Русский репортер». Признаюсь честно, я был приятно удивлен, когда прочел интервью с Сергеем Бебчуком, руководителем небольшой государственной школы для одаренных детей. Помимо его метких суждений о бюрократии и незнании подростками собственной страны, мне в память врезались мысли о детском инфантилизме. Самое это понятие он трактует как «невстроенность в жизнь». По его заверениям, «дело доходит до смешного: дети 12 лет считают, что чистая одежда возникает из шкафа», «в прошлом году к моменту поступления <…> в школу было десять человек, которые ни разу дома не оставались одни, приблизительно такое же количество детей не могут самостоятельно ездить по Москве».
Кто из вас сказал: «Ну все правильно, сейчас время такое»? Еще раз записывайте: время делают люди, и приковывая ребенка к батарее сейчас, трясясь над его безопасностью, можно дождаться времен, когда общество будет состоять из недееспособных инвалидов, не умеющих распознавать сигналы светофора и держать нож во время еды.
Конечно, нельзя не обратить внимание на ту медвежью услугу, что оказывают молодым родителям средства массовой информации, которые порой похожи на бабку в ярком сарафане — эдакое сельское радио, — которая с перекошенным от ужаса лицом рассказывает про разбойное нападение Митрича на магазин ради бутылки водки. Снабдив свой репортаж причиненными продавщице увечьями (которые, на самом деле, могут быть сравнимы разве что с царапиной или синяком), радио замолкает до следующей «сенсации».
Папы и мамы, будьте разумными, помните, что подростковая драка, растянутая до размеров часового сюжета* не более чем мастерство журналистов, которым они умело пользуются для повышения рейтинга канала за счет ваших родительских сетований и страхов.
Порой мне становится нестерпимо тошно оттого, что я не в состоянии сломать стену отчуждения, возведенную передо мной пугливым собеседником, тревоги которого обусловлены лишь тем, что я ему не знаком. Естественно, я не призываю моментально прыгать в мои распростертые объятия, но и шарахаться от меня со сморщенным носом и брезгливым взглядом тоже, думаю, не стоит.
Одна моя знакомая пыталась мне втолковать: «Филя, пойми же, что человек — такая скотина, что запоминает и держит в голове только плохое». Да все я прекрасно понимаю, но разве есть смысл жить мнимыми страхами и под постоянным напряжением в ожидании внезапного удара сзади по голове?!
Кирилл
Вся разница в том, как воспринять соотношение начал в душах: запинать за ограниченность — «Чтобы выскоблить эту грязь из общества», или протянуть руку, если там теплится хоть ничтожная надежда на развитие — «Вставай, друг. Пойдем с нами». Как вы убедились, на этих страницах мы пинали. Пинали, трудолюбиво пыхтя” и старательно отворачиваясь от лучшего. Это было сделано намеренно, так как из летаргии наше царство можно вывести только шоком.
Если говорить об агрессивности нашего тона, то у меня есть три примера, доказывающие уместность экстремальных приемов.
Когда мой отец был командиром полка на Дальнем Востоке, у него в части подорвались на снаряде от зенитного орудия три солдата. Сунули его ради эксперимента в костер и не успели дистанцироваться. Один погиб, двое непоправимо покалечились.
Надо иметь представление, чем были мотострелковые войска в Советском Союзе. Более половины личного состава приходило служить в нашу доблестную инфантерию[60] из союзных, преимущественно южных, республик. Были и такие, кто начинал разговаривать по-русски только к дембелю. С ними можно было провести один миллиард инструктажей по технике безопасности, но в силу дефицита переводчиков с таджикского, чеченского, мтиуло-гудамакарского и так далее эффективность подобных занятий была на плачевном уровне. Вот и гибли по глупости.
После этого инцидента папа поступил так. Он просто сел в уазик, поехал в Дальнереченск, пришел в городской морг и одолжил на сутки человеческую голову, человеческую руку и человеческую ногу от ступни до колена. Потом вернулся, приказал поставить на плацу стол, выложил на стол наглядные пособия вперемешку со снарядами разных калибров и заставил весь полк пройти мимо этого учебного стенда в колонну по одному. Без инструктажа и долгих лекций. По ходу движения процессии напротив стола эпизодически обмякали на асфальт потерявшие сознание воины. С того дня почему-то в полку больше не совали боеприпасы в костры.
