Не слушаю ее трескотню. Захожу в комнату и останавливаюсь у двери. Наблюдаю за тем, как дядя Игорь осматривает лицо и руки отпрыска, пока тот матерится в ответ.
— Если в течение десяти часов процесс не пойдет дальше, останется с пальцами и ушами, — заключает по итогу осмотра.
— Выруби его, — Ян мучительно стонет и щурится от яркого света ламп.
— Какого звездеца ты сбежал из больницы, идиот? Неделю подождать не мог, пока все бумажки оформят?
— Не мог. Мне к нему… надо было. Поздравить… хотел. Почему ты не сказал про операцию? — цепляется за отцовское пальто.
— Протрезвеешь — поговорим!
— Ты и его хоронить без меня хотел? М? Чтобы как в прошлый… раз… крест увидел и все? — голос парня ломается, и я почти физически ощущаю, как больно ему произносить это.
— Да, если бы пришлось, — шокирует своим ответом Абрамов-старший. И самое ужасное, что я понимаю: он говорит правду.
— Охренел? Ты охренел! — слетает с катушек Ян и, разозлившись, бросается на отца.
— Ой, мамочки! — испуганно пищит Инга, отпрянув к стене.
— Ян, не надо! Пожалуйста, не надо! — влезаю между ними, и кажется только это не позволяет ему продолжить начатое.
Висну на нем, крепко обнимаю за шею. Оттесняю собой, вынуждая отступить от отца на пару шагов назад.
— Тихо. Все. Успокойся, не надо, — повторяю шепотом, будто мантру.
Сама же вместе с ним задыхаюсь. Чувствую, как неистово бьется его сердце, и как он весь горит. Ненавистью. Яростью. Обидой.
— Игорь, у тебя кровь! — испуганно констатирует Вершинина.
— Гаденыш разбил мне нос, — доносится сзади.
К счастью, слышу, как Абрамов-старший уходит. Инга, громко стуча каблуками, несется следом.
Хлопает дверь, отрезая нас от внешнего мира. Мы остаемся наедине, и только убедившись в том, что Ян затих, отстраняюсь.
* * *
Весь день бесцельно слоняюсь по дому. Игорь Владимирович из города не вернулся. Остался в московской квартире. Злой и раздраженный сообщил, что приедет только после того, как уладит возникшие в психбольнице проблемы.
Ян долго спит. Периодически проверяю, как он, и к вечеру замечаю тревожные симптомы: озноб, беспокойный сон, частое дыхание и горячий лоб.
Градусник, который удается отыскать не сразу, выдает тридцать девять и пять. Заболел, как я и предполагала…
Иду на кухню, щелкаю кнопкой электрочайника и достаю из аптечки жаропонижающее. Моя возня в общей сложности занимает от силы минут десять, но я корю себя за нерасторопность.
Когда прихожу в спальню, обнаруживаю абсолютную темноту и Яна, соорудившего из одеяла плотный кокон.
— Эй, так не пойдет.
Возвращаю приглушенный свет бра. Оставляю на прикроватной тумбочке чай с лимоном, таблетки и бутылку воды.
— Придется избавиться от этого, — тяну одеяло на себя, но Ян, пребывая в состоянии полудремы, упрямо хватается за него пальцами.
Проявляю настойчивость и отбираю возможность греться.
— Холодно, — сипит недовольно.
— Вставай, — аккуратно тормошу его.
Приподнимается на локтях. Не без усилий открывает глаза. Поворачивает кисть и бросает осоловевший взгляд сперва на часы, а потом на меня.
— Выпей лекарство, у тебя жар, — пока он плохо соображает, заставляю принять таблетку.
— Арсеньева… — садится и хмурится, явно что-то прокручивая в голове.
— Это надо снять, ну-ка, приподними руки, — пользуясь очередной заминкой, ловко стаскиваю с него пропитавшийся потом свитер. — Ни в коем случае нельзя греться при высокой температуре, — поясняю свои действия, отчаянно при этом краснея.
По идее его надо раздеть полностью, но я не думаю, что мне хватит смелости.
— Чай.
— Свет…
— Выпьешь — и я выключу, — подношу кружку к пересохшим губам и совсем ни к месту думаю о том, как смертельно по нему скучала.
Глоток. Второй. Еще.
Все бы ничего, но он смотрит на меня так пристально, что от этого даже ладони, которыми держу чашку, трясутся.
— Ложись. Совсем плохо? — отмечаю бледность кожных покровов и некоторую дезориентацию.
Неопределенно мотнув головой, укладывается на подушку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вздохнув, как и обещала, выключаю свет.
Комната снова погружается во мрак, и только узкая полоска света из коридора слегка подсвечивает окружающее нас пространство.
На кухне снова завариваю чай с лимоном, после чего иду в ванную.
Помню как-то в детстве я особенно сильно простудилась… Мама тогда две ночи без сна со мной просидела. Переживала страшно. Отпаивала травами и делала мне холодные компрессы. Легче становилось точно…
Возвращаюсь в спальню с мокрыми хлопчатобумажными салфетками в руках и снова опускаюсь на кровать.
— Давай так попробуем, — прикладываю охлаждающий компресс к пылающему жаром лбу. Обтираю тело тонким полотенцем, смоченным в холодной воде.
Сколько раз это делаю — не знаю. Параллельно заставляю Яна много пить и не разрешаю укрываться одеялом, игнорируя его недовольство. По ощущениям температура то падает, то вновь поднимается. И так мы с ней воюем всю ночь.
— Куда? — он вдруг резко перехватывает мое запястье, когда я собираюсь встать с постели.
— Я…
В растерянности замираю.
— Иди… ко мне, — произносит хрипло, не оставляя шанса на побег.
— Мнеее надо на кухню, — пищу, пытаясь оказать сопротивление.
— Нет, сюда иди, — отвечает он сонно и настырно тянет к себе, вынуждая лечь рядом.
Сохраняя дистанцию, укладываюсь на подушку, однако уже в следующую секунду взволнованно краснею, потому что Ян придвигается ближе, и я попадаю в плен его рук.
— Арсеньева… — стискивает так крепко, что того и гляди захрустят мои несчастные косточки.
— Спи, все хорошо, — дернувшись влево, непроизвольно прикрываю глаза, когда он шумно тянет воздух, утыкаясь носом в изгиб моей шеи.
— Ты пахнешь раем, Арсеньева…
Господи, помоги мне!
Пахнешь раем!
— Эээто все температура, — поясняю сдавленным шепотом.
— Пустишь туда моих демонов?
У него явно горячка. Бредит.
— Пускай они поживут там.
— Спи… — все, что могу произнести в ответ.
— Впусти их, — повторяет настойчиво.
Вновь вспоминаю кладбище.
Как теперь избавиться от жутких картинок той ночи — не представляю. Так и вижу его там. Одного посреди могил.
Он ведь мог замерзнуть насмерть.
А его слова про Алису. Про дом…
Как же это страшно! Как больно!
«Ты и его хоронить без меня хотел? М? Чтобы как в прошлый… раз… крест увидел и все?»
Меня холодный пот прошибает. Я вдруг представила, что это случилось бы. Что ничего не подозревающий Ян мог прийти на кладбище и обнаружить рядом с сестрой…
Нет, даже думать об этом невыносимо.
—
Ты теперь внутри навсегда, Отравила кровь мою вирусом, Но понятно было уже тогда Плюс на минус останется минусом. Не взрасти в пустыне цветам, Не пролиться дождю на сухую траву Там, где выжжено все дотла Ничего уже не найдут… Не дышу, пока слушаю незнакомые мне строчки. Кто написал их, не знаю. Головой понимаю, что Ян сейчас не совсем в себе, но ничего с собой поделать не могу.
— А еще… — давлю осторожно.
— М? — отзывается спросонья.
— Еще почитай что-нибудь, — тихонько выпрашиваю.
— Ммм… — мычит неопределенно.
— Черные простыни, бледная кожа Мы с этой девочкой так не похожи Грела костром зимнюю стужу Я ей зачем-то тогда был нужен Дикий, пустой, сплошные изъяны, Шрамы снаружи и внутри шрамы, Мертвый в душе, сердцем калека, Только лишь с ней был живым человеком.
