дети.
– Парни просто хотят убедить себя, что, если они думают обо мне, когда дрочат, это ерунда. В конце концов, я больше женщина, чем женщина. Я женственность, дистиллированная до беспримесного состояния, самая грудастая эссенция.
– Думаю, большинство из них скучает по девушкам больше, чем понимает, как с этим справляться.
– Прекрасно, но не моя проблема. Неужели я думаю, что все они хотят мне отсосать? Нет. Неужели я думаю, что никто из них не отказался бы от того, чтобы я у них отсосал? Ладно. – Он повернулся лицом к Эдди: – Все снял?
Тот обмакнул палец в воду и вытер Лео уголок глаза:
– Только тут чуть-чуть.
Большой рукой Эдди обхватил Лео затылок и поцеловал.
Тот отпрянул:
– Кто-нибудь может войти.
– Кто-нибудь всегда входит.
Эдди считал, что Лео слишком стесняется их отношений. В лагере сложилось несколько пар, настоящих, и по большому счету их терпели, пока они соблюдали некое подобие приличий, для чего в переполненном лагере установилась довольно низкая планка. Были и другого рода отношения, например разбившиеся на пары обычные, бесполые, как старые девы, привязанные друг другу мужчины. Или серьезные отношения, основой которых служил исключительно совместный паек. Или чисто сексуальные связи между голубыми, между голубыми и петухами, между уступчивыми петухами. Те обменивались всяческими любезностями, разнообразными видами любви. Были еще мрачные, непонятные дружеские отношения, заканчивавшиеся недоразумениями, обидами и драками.
– После войны, – сказал Эдди, – я хочу первым делом найти комнату, чистую комнату, где не пахнет парашей…
– Сегодня больше обычного, правда?
– …Чистую комнату с кроватью, с чистыми простынями, с дверью, которая запирается и отпирается, и провести с тобой целую ночь. Я хочу быть совсем голым и не хочу спешить.
Лео потрепал его по щеке:
– Звучит заманчиво.
– И следующую ночь, и потом.
Хамбл, Англия
Ноябрь 1943 г.
Пять месяцев спустя после отплытия Джейми из Сан-Франциско
– Тебя искали, – сказала одна летчица, когда Мэриен села обедать в столовой Хамбла.
Она проглотила кусок запеканки из картошки и капусты.
– Кто?
В сентябре Мэриен несколько недель провела в Уайт Уолтеме, обучаясь летать на тяжелых двухмоторных самолетах класса-4, но потом ее вернули не в Ратклифф, а направили в Хамбл, в женский пятнадцатый отряд авиатранспортной службы недалеко от Саутгемптона, возле заводов Викерса «Супермарин», где «спитфайры» и двухмоторные истребители появлялись с постоянством яиц в курятнике. Город был симпатично занятный. Аэродром, затянутый промышленным смогом и окруженный заградительными аэростатами, располагался между рекой Хамбл и заливом Саутгемптон Уотер.
– Не знаю, – ответила девушка. – Я не видела. Нэнси просила меня передать.
– А где Нэнси?
– По-моему, улетела в Белфаст. Кажется, он приходил утром. Смелый, наверное, твой парень.
– У меня нет парня. Что-нибудь еще? Имя?
– Дай подумать. – Пытаясь вспомнить, девушка подняла глаза к потолку. – Нет, это все.
Другая летчица поздоровалась с ними и села. Мэриен задумчиво ела, не слушая разговор. Будь за столом Рут, она бы не позволила Мэриен уйти в себя, но Рут откомандировали в Уайт Уолтем, как раз когда Мэриен оттуда уехала, а по завершении курса отправили обратно в Ратклифф. Они опять оказались в антифазе, в основном по логистическим причинам, хотя относились к своей длительной разлуке по-разному. Рут писала Мэриен длинные письма, полные зашифрованной тоски и более откровенных упреков в, как она выражалась, стоицизме. Ответы Мэриен были краткими, деловыми, большей частью про полеты. Разумеется, Мэриен скучала по Рут. Но она заперла чувства на ключ. В соответствии со своей природой она продолжала жить дальше и думать о другом. Конечно, на Рут давило и беспокойство об Эдди. Скоро стало известно: он в немецком лагере для военнопленных. А потом пришла открытка Красного Креста от него самого, где говорилось, что он в шталаге «Люфт-1», больше ничего.
После обеда набежали облака, и около трех метеослужба отпустила летчиц до завтра. Мэриен уехала на мопеде. Большинство девушек жили в маленьких кирпичных коттеджах, но Мэриен выбрала гостиницу «Полигон» в Саутгемптоне, в семи милях. Ей хотелось держаться на расстоянии от отряда, иметь некое подобие личного пространства.
Неторопливо проезжая по Саутгемптону, уклоняясь от темно-зеленых джипов и грузовиков, полных американцев, которых прибывало все больше и больше, она думала, может, ее посетитель – Джейми. По сведениям Мэриен, он находился в Тихом океане, но она ничего не слышала о нем уже больше месяца. Последнее его письмо Мэриен получила из Папуа – Новой Гвинеи, где Джейми заживо пожирали москиты и он гнил от плесени. «Это что касается рая», – писал брат. Казалось, он свободно маневрирует по войне. Может, министерство ВМС решило, что художник нужен в Европе для фиксации скорого наступления. Всех американцев, собирающихся в Британии в расползшихся по всему южному побережью лагерях, несомненно, пошлют в дело, вопрос ближайшего времени.
В середине лета Мэриен получила от Сары Фэи-Скотт конверт из крафтовой бумаги, где обнаружила экземпляр «Лайфа» с закладкой на рисунке Джейми и короткой открыткой:
Мы никогда не встречались, но я старый друг Вашего брата и слышала о Вас достаточно, чтобы хотеть подружиться и с Вами. Я так рада, что он навестил меня, когда в прошлом месяце был проездом в Сиэтле. Он попросил меня переслать Вам этот журнал – тут его рисунок, который видели миллионы, хотя я уверена, Вы узнаете его руку за милю. Моя мать, кстати, передает Вам наилучшие пожелания. Она называет Вас «силой», что в ее устах высшая похвала.
Мэриен удивилась, почему Джейми не рассказал ей о том, что виделся с Сарой, может, затерялось письмо. Она рассматривала рисунок: Р-4 приземляется на какой-то богом забытый пятачок в Беринговом море. Тема не Джейми, но исполнение его: слегка искривленная перспектива, уверенность, с какой он наметил облака, нависающую белую вершину вулкана, отражения на затопленной взлетной полосе. Хорошо сделан самолет: точно, но не дотошно. Летчику Мэриен не позавидовала. В ее бытность на Аляске на Алеутских островах имелось совсем немного мест для посадки, и уж точно не в такой глуши, как в Адаке или на Атту – туда вообще незачем летать. Климат гибельный, небо вполне могло оказаться прямым входом в загробную жизнь.
Когда Мэриен доехала до окраины Саутгемптона, было всего четыре, но солнце уже садилось. Поставив мопед, она пошла к вращающимся дверям гостиницы «Полигон», когда кто-то сзади схватил ее за руку.
Калеб. Калеб в военной форме. Она вцепилась в него:
– Что ты здесь делаешь?
– Не знаю, слышала ли ты, но идет война.
Она его оттолкнула.
– Но здесь! Так, значит, ты приходил утром! Почему не оставил записки?
– Я передал сообщение.
– Та, которая его взялась передать, даже не смогла вспомнить твое имя, просто сказала, что меня «искали». О! – воскликнула Мэриен, сама себя перебив. – Твои волосы!
Конечно, на фронте ему в любом случае отрезали бы косу, но ей это не приходило в голову. Мэриен стащила с Калеба пилотку и потрогала короткие волосы:
– Я подумала, может, Джейми.
– Ах. – Похоже, он не обиделся на ее невысказанное разочарование. – Он в Англии?
– Насколько мне известно, в Тихом океане. До того был на Аляске. – Она рассматривала его. Кроме стрижки и сильного загара, он – удивительно – не изменился с их последней встречи, когда они обнимались в грязи за хижиной. – Я рада тебя видеть.
– Я не смог вспомнить, кто из нас на кого злился, и решил рискнуть.
– Не я.
– И не я.
Они улыбнулись. Сверху донесся гул двигателя. Мэриен задрала голову. «Спит», едва различимый на темнеющем небе.
– Ты женился на той девушке? Учительнице?
– Нет.
Она кивком приняла новость, испытав меньше облегчения, чем ожидала.
– Пойдем в гостиницу. – Когда они шли ко входу, Мэриен добавила: – Почему-то я знала, что с тобой все в порядке. Расскажи, где ты был.
– Алжир, Тунис, Сицилия. Теперь вот здесь.
– Неудивительно, что так загорел. В таких-то краях.
– Как Джейми? – спросил Калеб.
– Он военный художник. Ты знал про такое? Рисует и пишет для флота.
Они прошли во вращающуюся дверь. Калеб направился к массивному кожаному дивану.
– Он кое-что рассказывал мне, когда мы виделись последний раз. Почти можно надеяться, дяде Сэму нужны рисунки.
– И не говори. Иногда я помалкиваю, так как боюсь, это не очень прилично.
