моя бабушка,
ситти, сидела рядом и рассказывала. Она родилась в деревне, которой больше не существует, и жила в доме в Яффе, где сегодня живут евреи. И если однажды у меня родится дочь, я вместе с ней вышью платье: желтые ветки – это апельсиновые рощи. Зеленые треугольники – кипарисы, которые защищают наши деревья от ветра. И голубые волны – Средиземное море.
* * *
В Палестине есть время молитвы, время сбора урожая и время праздников. Летом, когда пшеница обмолочена, а оливки еще зреют на деревьях, в деревнях звенит веселое женское пение, на улицах пахнет печеньем с корицей, кофе и дымом, а люди танцуют до глубокой ночи. Это время свадеб.
До этого в жизни каждой палестинской женщины есть время без названия – волнующий, короткий момент между тем, как быть дочерью, и тем, как стать матерью, между домом родителей и домом мужа. Это время гадания по ладони, волнительных встреч с подругами, а еще мечтаний и планов во внутренних дворах, где женщины просеивают пшеницу. Матери в это время являются самыми близкими, хотя не беспристрастными, союзницами, они собирают сведения о том и другом ухажере, разведывают информацию о других семьях, раскидывают сети по всей округе, чтобы попался тот, кто нужен, хотя он даже не подозревает, что за ним наблюдают на каждом шагу и что его направляют.
Моя мать была мертва. Моя бабушка была стара. Папа был парализован. И у меня не оставалось времени.
* * *
Ты будешь учиться в университете, однажды сказала мне мама. И отец рассказывал мне о Лондоне. Это было в другое время. Когда перед нашими глазами сияло море. Когда Палестина была целой.
Когда-то я хотела стать врачом. Но меня отделяли от этого световые годы. Я продавала сладости. Я была нужна отцу. Пусть даже он не мог признаться в этом. И я любила его. Мой брат Джибриль, напротив, не переставал с ним бороться. Из-за пустяков. Из-за политики. Из-за прошлого, которое невозможно забыть, пока у нас нет будущего. Мне приходилось заставлять Джибриля учиться, как упрямого осла, но в какой-то момент он понял, что хорошие оценки и высшее образование – его единственный способ уйти от отца. Тогда он сможет учиться. Он хотел стать инженером. Строил самолеты. Мастерил самолеты из обрезков дерева и пластиковых пакетов и запускал их над пустырями. В итоге маленький, болезненный Джибриль, которого все уже списали со счетов, окончил школу с такими оценками, что священник предложил ему церковную стипендию. От одного прихода в Торонто. Ему надо лишь сдать экзамены.
Таким образом мой путь был предначертан. Тот, кто уезжает, должен посылать деньги домой. Тот, кто остается, должен помогать отцу. Мне было двадцать три года, все мои подружки уже вышли замуж, а папа с нетерпением ждал внуков, которых я ему подарю.
* * *
Недостатка в кандидатах не было. Наоборот. Некоторые покупатели приходили в магазин не ради нашей пахлавы, а чтобы поглазеть на меня. Я быстро узнавала таких: двое-трое шумных мужчин, окруживших приятеля, более сдержанного. Это был тот человек, семья которого затем выясняла, стоит ли просить меня выйти за него замуж. Меня считали высокомерной, потому что я уже много раз отказывала. Как она смеет, беженка? Она должна быть счастлива, если ей попадется достойный мужчина! Мы жили в Вифлееме уже девятнадцать лет как палестинцы среди палестинцев, но мы все же были «те, из Яффы». И мы гордились этим. Бабушка переживала и тайком гадала мне на кофейной гуще. После этого переживала еще сильнее.
* * *
Неожиданно в моей жизни появился тот самый мужчина. Но отец был против него. Хотя сам нас и познакомил. Случайно. Финики для нашей выпечки мы всегда покупали в Иорданской долине, у Абу Сами, старого знакомого моего отца. Он был торговцем фруктами в Рамле. Его семья тоже была изгнана в 1948 году и оказалась в Иерихоне. В лагере беженцев, расположенном рядом с городом, он обустроил небольшой продуктовый магазин. Сами, его сын, был добродушным великаном. При первой встрече он мог напугать, но потом становилось ясно, что он милый и застенчивый. Когда я увидела его впервые, он снял с крыши автобуса тяжелый мешок с мукой и закинул за спину так, словно мешок был набит перьями. В магазине он аккуратно поставил мешок на пол. Его спокойные глаза улыбнулись мне, однако руку он не протянул, из вежливости. Он понравился мне с первого взгляда. У него были большие ступни, он немного косолапил, а руки как лапы медведя. Когда он шел, его тело раскачивалось из стороны в сторону. Говорил он мало. Зато прекрасно готовил, даже выпечку, мог починить розетку, умел изображать голоса животных и ловить пауков. Он обладал суховатым чувством юмора и шутил, даже когда ему было грустно, просто чтобы рассмешить окружающих. Вообще-то он хотел стать электриком, но не получил образования, а потому работал на своего отца. Возможно, именно это нас и связывало. Мы оба жили в состоянии ожидания. Он был самым преданным человеком из всех, кого я знаю.
– Если я выйду за кого-нибудь замуж, то это будет Сами, – сказала я отцу.
– У него доброе сердце. Но он феллах. Ты – Бишара!
– Мама тоже была из феллахов, и ты женился на ней!
– Это другое дело, она была женщиной!
Я не осмелилась напомнить ему, что с нами стало. Но подозревала, что истинная причина его неприятия Сами в том, что мне придется уехать в семью мужа в Иерихон, как того требует традиция, и тогда папа останется один в Вифлееме. И Джибриль тоже уедет, как только сможет.
Поэтому я обсудила с Сами тайный план: я откажусь от традиционного подарка для новобрачной от его семьи – золотых украшений. А на сэкономленные деньги мы снимем квартиру в Вифлееме. Сами найдем здесь работу, а когда мой папа выйдет на пенсию, мы вдвоем будем управлять кондитерской. В отличие от меня, у Сами было четверо братьев и сестер, которые будут помогать его отцу в Иерихоне. Отец Сами поначалу воспротивился, но Сами убедил его. На Пасху 1967 года Абу Сами приехал в гости со своими сыновьями и официально попросил у отца моей руки. Папа колебался. Я подслушивала у двери и чуть не умерла от волнения. Затем Сами опустился перед ним на колени. Наконец папа сказал то, чего все ждали:
– Да будет их союз благословен!
Я открыла дверь еще до того, как меня позвали, и внесла кофе для всех.
* * *
В начале июня мы пересадили папу из его инвалидного кресла в общее такси. Он отправился в Иерихон, чтобы вместе
