Это ведь и его праздник.
Кресло снова скрипнуло, слегка отъехав назад.
– Спасибо, дядя Карэле, – сказал Ивер. – Спасибо, господин Самнери. Я, пожалуй, пойду к себе.
Дверь качнулась туда-сюда, призрак спрятался в скелет, и кабинет опустел. Кондитер поднялся и подошёл к окну, за которым всё ещё лил дождь.
Он подумал, что прошлое тоже бывает видимым и невидимым. Его видимое прошлое – это уютные улочки Пата, и кондитерская, и даже все выдуманные истории о Карэле Карэле, которые так любят пересказывать друг другу его соседи. Невидимое прошлое лежит где-то внизу, как комок бетона в глубине земли – и остаётся только радоваться тому, что в этом мире никто даже не знает, что такое бетон…
В этом мире стоит осень и льёт дождь. Какая разница, что было раньше?
Карэле любил Самайн – время, когда жизнь подходит вплотную к своим границам и вглядывается в темноту, страшась и надеясь увидеть там собственное отражение. Серебристый свет фонарей и тёплые огоньки тыкв, выставленных в окнах, бросали блики на мокрую мостовую. Картина причудливо искажалась бегущими по стеклу водяными струйками, и знакомый уютный Пат превращался в зыбкое, немного зловещее, но прекрасное видение. В Самайн всё становилось немного иным.
Понятно, почему Ивер пытается избавиться от своей невидимости именно теперь, когда его родители в бегах. Ему хочется хоть что-нибудь сделать. Вот только не навредит ли он себе? Карэле нахмурился. Его длинные тонкие пальцы задумчиво постукивали по оранжевому боку тыквы, тёплому от горящей внутри свечи.
Стоило бы с кем-нибудь посоветоваться. Вот только с кем? Карэле перебирал своих многочисленных знакомых, но было не похоже, чтобы кто-нибудь из них имел представление о невидимости.
Наконец он сдался, недовольно вздохнул и, повернув ручку, отворил окно. В кабинет хлынули запахи осенней ночи, мокрых листьев, холодной, уже засыпающей земли. И, конечно, печёной тыквы, непременной принадлежности праздника. Шум дождя разом стал оглушающим. Карэле высунулся в окно, и ветер моментально растрепал его волосы, выдернув из косицы несколько непокорных прядок.
Невидимость призраков, невидимость домовых духов… Что же он всё-таки упустил?
*
– Тебя увижу и слёзы вытру, навстречу выйду, спокойна с виду…
Алли тихонько вздохнула, вытирая полотенцем тарелки. Новая горничная, светловолосая маленькая Нели, была чистоплотна, аккуратна и исполнительна. Но никак не могла избавиться от привычки напевать за работой, причём не всю песню, а только одну фразу. Высокий голосок Нели можно было даже назвать приятным. И всё же Алли раздражали эти обрывки песенок. Они сбивали с мысли – и дальше звучали в её собственной голове.
Кухня, расположенная на третьем этаже дома, была уже почти убрана. Нели домывала посуду, а Мона приводила в порядок содержимое шкафов. Конечно, они справились бы и сами, но сегодня Алли хотелось задержаться в уютном кухонном тепле. Какая-то неоформленная мысль вертелась перед самым носом, и эта мысль была связана с новой горничной.
«Остаётся только надеяться, что она не окажется эльфом-полукровкой или оборотнем», – подумала Алли.
– Тебя увижу и слёзы вытру…
За окном тихо шуршал холодный ночной дождь. В кухне стоял запах пирожков с тыквой, которые традиционно пекли на Самайн. Потому её и вынесли на третий этаж – давным-давно, ещё до рождения Алли. Кухонные запахи не должны были достигать кондитерской, в которой царили изысканные ароматы шоколада, кофе и специй.
Мона встряхнула скатерть, ловко сложила её и убрала в буфет.
– Шли бы вы уже отдыхать, госпожа Алли, – проворчала она. – Вид у вас какой-то усталый.
– Просто задумалась, – улыбнулась ей хозяйка, откладывая полотенце в сторону. – Знать бы ещё, о чём…
Алли вышла из кухни, прошла по тёмному сейчас коридору мимо комнат Моны и Ивера, спустилась по лестнице на второй этаж. На секунду задержалась посередине, размышляя, куда свернуть: налево, в маленькую гостиную, или направо, в спальню. Неожиданно для самой себя зевнула и, внезапно почувствовав, как устала за день, открыла правую дверь.
А песенка Нели так и крутилась у неё в голове.
*
– Что ты здесь делаешь, папа? – воскликнул младший Момс.
Он тяжело шагал вниз по лестнице, а лампа, покачиваясь в его руке, освещала тесную прихожую и Момса-старшего, застигнутого у входной двери. Тот был одет в пальто и держал в руке ключ, собираясь выйти на улицу.
– Я просто решил прогуляться, сынок, – с неубедительной беспечностью отозвался тот, нервно вертя ключ.
– Сейчас? – поразился сын. – В ночь Самайна? В дождь и ветер?
– Ничего страшного, я ненадолго!
Младший Момс поставил лампу на маленький шаткий столик и скрестил свои огромные руки на груди.
– Папа! Что ты от меня скрываешь? Куда ты собрался?
– Неважно, – насупился тот. – Тебе лучше не знать, Азек. Иди спать.
Сын упрямо сжал полные губы.
– Только если ты дашь мне слово, что это никак не связано с Карэле.
Момс-старший растерянно моргнул.
– Иди спать, Азек, – беспомощно повторил он, отступая к двери.
– Значит, всё-таки Карэле! – воскликнул сын. – Папа! Но ты же не хочешь…
Его голос от волнения прервался.
– А если даже и Карэле! – закричал и старший Момс, потеряв терпение.
