То есть предыдущее поколение любило секс и торговлю, тогда как нынешнее любит болтовню и пьянство.
Чехов, будучи врачом и ёбарем, хотя и хилым (не верите? – читайте его честную биографию), поставил в своей повестушке правильный диагноз обществу. Сделал он это умышленно или подсознательно – роли не играет. Рисуя болтливых бесхребетных интеллигентов в чавкающей дорожной грязью провинции, он пытается найти причину этой тоскливой и ничтожной жизни. Так что Чехов написал эту повесть без секса не по легкомыслию, а по врачебной интуиции, поставив ему диагноз: без секса вам всем уготовано сумасшествие и смерть.
А вот моя панацея: чтобы сделать мир счастливым, надо из палаты № 6 сделать палату № 69.
Цена изнасилования[122]
Return to Sender (2015)
Красавица-медсестра (Rosamund Pike) живёт одна в доме и не испытывает интереса к мужчинам (почему? – создатели фильма объяснить не соизволили), хотя подруги пытаются её знакомить с самцами.
Так, днём она впускает себе в дом парня, которого она по ошибке приняла за очередного претендента, заочно сосватанного подругами и который должен был явится к ней приблизительно в то же время. Но оказалось, что это был совершенно другой, шатавшийся вокруг её дома увалень. Парень её насилует, причём вроде бы в зад, распластав её на животе. Затем он убегает, но счастливца ловят и сажают в тюрягу.
После происшедшего у изнасилованной никто не хочет покупать дом, который она в то время продавала, так как никто не хочет жить в доме, где насилуют. А если бы она заболела раком, то покупатели тоже бы отказались от дома, где живёт раковая больная? – Сомневаюсь. Народная психология такова: пусть мрёт от рака, но не выживает от изнасилования.
И тут возникает затейливый поворот сюжета: «изнасилованная и покинутая» пишет письмо в тюрьму своему насильнику. Письмо возвращается, но она его снова отправляет, и так несколько раз, пока насильник, наконец, не отвечает.
Потом она начитает ездить к нему на свидания в тюрьму. Он кается и просит прощения (за своё наслаждение, испытанное при изнасиловании), их поначалу сдержанные разговоры продолжаются, но вскоре превращаются в откровенный флирт.
Насильника выпускают раньше, и он по приглашению своей «жертвы», у которой до сих пор нет мужика, является к её дому и по её просьбе чинит разные наружные неполадки, забивая гвозди и закручивая шурупы. Она на него смотрит влюблённым взглядом, а насильник явно мечтает ебать уже по закону, с её согласия.
Однажды перед началом очередной плотницкой работы некогда изнасилованная предлагает некогда былому насильнику лимонад, от которого тот вскоре теряет сознание, а когда обретает его вновь, он находит себя привязанным к кровати и с отрезанной рукой и членом.
Баба отомстила.
Жаль, не показывается, что она сделала с его членом. Наверно, заглотала и съела.
В процессе фильма режиссёр, сценарист и вся их гопкомпания умышленно создают впечатление, что изнасилованная влюбляется в своего насильника. Но ведь такого американская мораль позволить не может. Насильников надо убивать.
Тем более, героиня сообщает кастрированному: когда ты меня насиловал, я думала, он (ныне отрезанный) уже внутри или нет? – настолько я потеряла всякую там чувствительность.
Вопрос: зачем понадобилось создателям фильма вести зрителя по ложному (?) пути, на котором «изнасилованная влюбляется в своего насильника»? Уж не хотели ли они намекнуть, что она отрезала ему член именно потому, что почувствовала свою влюблённость в своего насильника? Уж не поэтому ли она решила отрезать ему член, чтобы самой не лечь под него? Она уподобилась отцу Сергию, что отрубил себе палец, чтобы не соблазниться женщиной? А ей рубить у себя нечего, вот она и отрезала член у потенциального любовника.
Или создатели фильма вели зрителя по этому пути, так как он им казался не таким уж неправдоподобным, а даже тайно желаемым, и поворот в самом конце, где изнасилованная мстит насильнику, оказывается неожиданным для зрителя, подготовленного к начинающейся любовной связи, и даже шокированного ходом событий, то есть ненормальным ходом событий, а именно – местью.
Да и вообще, по христианской традиции изнасилованная должна не только простить своего насильники, но и возлюбить (врага своего).
Так что месть насильнику в фильме воспринимается не торжеством справедливости, а как неоправданная жестокость, даже если насилуют такую красавицу, как Rosamund Pike.
Во второй серии Rosamund будет отсиживать срок в тюрьме, а её любимый насильник будет ей писать письма и приходить на свидания. А когда её выпустят на поруки, то они признаются во взаимной страсти, и насильник за неимением члена, будет её fist fuck[123] оставшейся рукой, а возлюбленная будет втайне радоваться, что отрезала ему член, но горько сожалеть, что у него теперь только одна рука. Но зато благодаря засунутой по локоть руке, она обретёт потерянную было чувствительность в самом важном месте.
Закадычные враги[124]
Best of Enemies (2015)
В период президентских выборов Никсона в 1968 году самая хилая телестанция АВС (по сравнению с силачами CBS и NBC) выскочила в передовики благодаря своей смелости: они устроили дебаты между интеллектуалами-острословами – ярчайшими умами того времени, идеологическими врагами: консерватором William Е Buckley Jr. и либералом (а точнее, либертином) Gore Vidal. Истории этой десятки диспутов, которые с трепетом слушали и смотрели миллионы человек, посвящён сей документальный фильм.
Гор Видал наслаждался как с женщинами, так и с мужчинами и открыто провозглашал в своих романах и выступлениях, что бисексуальность присуща всем. Его оппонент, католик Билл Бакли был женатым гетеросексуалом, в чём Видал уничижительно и громогласно сомневался, намекая на его латентную гомосексуальность, чем вызывал у Бакли дополнительную злобу.
Диспуты Бакли и Видала, их ненависть друг к другу происходили из-за того, что один хотел, чтобы весь мир был построен по его красноречивому представлению, а второй – по его, не менее красноречивому. Им и в голову не приходило, что жизни по обоим представлениям могут мирно сосуществовать бок о бок, если они не будут посягать друг на друга.
Непримиримая полярность взглядов Бакли и Видала на политику, мораль, секс и прочие насущные темы повела мою мысль в направлении поиска практической возможности сосуществования противоположных образов мышления и жизни. Пока максимальная возможность для этого называется «демократией» но и она весьма далека от оптимальности: цензура и преследование инакомыслия существует, если не на государственном уровне, то в умах многих людей.
Происходит это из-за неизбывной амбивалентности чувств, которые подавляются или перенаправляются, чтобы одно выявилось, а второе перевоплотилось, ибо в обществе они никогда не выполняются оба: например, у мужчины существует желание быть верным жене и желание ей изменить. У него побеждает какое-либо одно желание и подавленное мучит его и вылезает каким-нибудь монстриком психосоматического недуга.
Или есть мужчины, которые проповедуют верность в браке, а сами тайно изменяют своим жёнам. Такая реализация амбивалентности порицается обществом, и такого человека называют двуличным, лицемерным, лживым.
Как бы там ни было, у всякого человека существуют два противоположных желания, но общество не позволяет им обоим осуществиться без того, чтобы не наказать за них стыдом, угрызением совести, неврозом или, подчас, уголовным преследованием.
Моя давняя идея, которая с течением времени принимает всё более определённые формы, состоит в том, чтобы обеспечить законную, морально допустимую реализацию амбивалентных чувств, двух противоположных желаний, с пользой как для общества, так и для психики человека.
Осуществляется это с помощью разнесения в пространстве выполнения амбивалентных желаний. Создаётся независимая территория, которую я называл «Загон свободы». На его территории устанавливают законы, потворствующие выполнению желаний, выполнять которые запрещено на прочей территории.
Вот разительный пример: мужчина, желающий купить женщину, будет преступником в Нью-Йорке, где проституция запрещена, но пребудет законопослушным гражданином во Франкфурте, где проституция разрешена. В Нью-Йорке он будет испытывать страх, вину и угрызения совести, тогда как в Франкфурте он будет удовлетворять свои желания со спокойной совестью, уверенный в своей правоте.
А вот пример разграничения выполнения одного и того же желания во времени: мужчина, совокупляющийся со своей любовницей, действует в пределах современной морали в США, однако, после того, как он женился на другой женщине, совокупление с той же любовницей уже будет аморальным и начнёт угнетать совесть мужчины. Как сделать так, чтобы с течением времени нормальное желание не переименовывалось в предосудительное, и, возникнув, всегда могло бы беззаботно удовлетворяться?
