Уральцеву было странно, что в такое время можно чувствовать себя отдыхающим. Что может быть чудеснее купания в море, прогулок по лесу, сна на свежем воздухе!
Все знали, что эта жизнь не надолго. В любой момент могут вызвать в отдел кадров. Каждый день несколько человек уезжали из Пшады. Ну, а пока… Уральцев просыпался рано утром и шел к морю. После завтрака отправлялся в лес. В конце дня — опять к морю.
Среди офицеров было немало участников боев на Малой земле. Часто они собирались вместе, говорили о пережитом.
Только сейчас Уральцев начинал понимать, какой славной страницей войдет Малая земля в историю Отечественной войны, и профессиональное чувство журналиста заставляло его записывать и записывать все, что слышал от других. Иногда он задумывался над тем, правильно ли поступил, уйдя из газеты на должность замполита командира роты разведчиков. Журналист видит многое. Замполит знает только свою роту, немного о своей бригаде, а уж о других бригадах, о моряках — только понаслышке. Теперь у него крепло желание вернуться в газету.
А вообще-то Уральцев гордился тем, что был разведчиком, и испытывал то, что журналист не испытывает. Даже один выход за передний край с десятком разведчиков, когда встречаешься с противником лицом к лицу, стоит многих интервью журналиста. Чтобы понять душу солдата, моральные силы, двигающие его на подвиг, на самопожертвование, надо быть с ним рядом, делать то, что делает он.
И в минуты таких раздумий Уральцев тосковал по своей роте. Он перебирал в памяти имена разведчиков, и ему казалось, что о каждом из них можно очень тепло написать. Как жаль, что бригады уже нет. Санинструктор Лосев рассказал ему еще в госпитале о героической смерти Глушецкого, о том, что почти все разведчики погибли, а бригаду пришлось расформировать.
Однажды во время завтрака офицерам объявили, чтобы никто не отлучался: должны приехать член Военного совета генерал Колонин и начальник политотдела полковник Брежнев.
Через час к сараям подъехал «виллис». Невысокий, плотно сложенный генерал был в кителе, застегнутом на все пуговицы. Полковник был одет полегче — в гимнастерку. Он чуть выше генерала, из-под широких темных бровей смотрят внимательные глаза.
Поздоровавшись, генерал спросил:
— Как живется?
— Как на курорте, — послышались голоса.
Генерал и полковник многих офицеров знали в лицо, встречались с ними во время боев на Малой земле. Завязался непринужденный разговор. Кто-то заметил, что хоть и хорошо в Пшаде, а на фронте куда лучше.
— Это почему же? — прищурился генерал.
— Там кормят жирнее!
Все рассмеялись. Колонин переглянулся с Брежневым и заметил:
— Думаю, что не успеете тут отощать. Времени не хватит.
Все поняли намек. Значит, что-то готовится и в резерве долго держать не будут.
Брежнев остановил свой взгляд на Уральцеве, чуть сдвинул брови.
— Лицо ваше знакомо, — сказал он, — а вот фамилию не припомню.
— Капитан Уральцев, был на Малой земле замполитом роты разведчиков в бригаде Громова, — доложил Уральцев.
— Помню, помню. Вы были со своими разведчиками на приеме в Военном совете двадцать третьего февраля. Так ведь?
— Так, — подтвердил Уральцев.
Брежнев опять чуть сдвинул брови.
— Читал статьи и очерки в газетах за подписью Уральцева. Вы писали?
Уральцев подтвердил и сказал, что ранее работал в газете.
— А почему ушли с этой работы? Впрочем, давайте продолжим разговор завтра. Приходите ко мне в одиннадцать. — Брежнев повернулся к другому офицеру: — Как здоровье? Давно из госпиталя?
Колонин и Брежнев уехали через час. Об истинной цели их приезда никто не узнал. Но все догадывались, что назревают какие-то перемены. Да и пора. На всех фронтах продвижение вперед, а здесь затишье.
После обеда почти все пошли на берег. Пошел и Уральцев. Сегодня, может быть, в последний раз искупается в море…
Лежа на камнях, он размышлял о предстоящей встрече с начальником политотдела. Как ответить ему на вопрос о причине ухода из газеты?
Конечно, прежде всего он покинул редакцию оттого, что сам хотел побывать в горниле войны, испытать то, что испытывает простой солдат. А потом, в этом он боялся пока признаться даже себе самому, потом он будет писать о войне большую книгу. Была и еще причина, впрочем, не причина, а обстоятельства, побудившие его уйти из газеты. Ему пришлось быть свидетелем проигранного боя. Виноват в этом был командир полка, не сумевший действовать в соответствии с обстановкой. Вернувшись в редакцию, Уральцев по горячим впечатлениям написал корреспонденцию: «Почему был проигран бой за село Н?» Досталось же в ней тому командиру полка. Но корреспонденция в газету не пошла.
— Не будем подрывать авторитет командира среди личного состава, — заявил редактор, возвращая Уральцеву статью.
Посчитав столь лаконичный довод редактора обидным, Уральцев подал рапорт о том, чтобы его отправили на передовую политруком роты.
Сейчас ему вспомнился разговор с Николаем Глушецким во время знакомства.
— Почему же вы ушли из газеты? — спросил тогда Глушецкий.
— Решил сам повоевать, а не только описывать воюющих.
— Когда грохочут пушки, молчат музы. Так, что ли?
— Не совсем…
Больше Уральцев ничего не сказал.
Полгода был он политруком в роте автоматчиков на Сталинградском фронте, четыре месяца — замполитом в роте разведчиков на Малой земле. Меньше года. Но какую роль сыграли эти трудные месяцы в его жизни! Как изменили они его представления о людях, о самом себе. Он сам в себе открывал такие черты характера, о существовании которых не мог и предполагать. Видимо, война раскрывает человека без остатка, заставляя его задуматься о себе, о своем месте в жизни.
А все-таки что он скажет Брежневу?
И Уральцев решил: «Скажу все как было».
Рано утром на попутной машине Уральцев вместе с десятком других резервистов отправился в Фальшивый Геленджик, где находился политотдел 18-й армии. Прихватили с собой вещевые мешки — весь фронтовой пожиток.
Политотдел размещался в двухэтажном деревянном доме с замысловатой башенкой на крыше. Сначала Уральцев зашел к инструктору отдела кадров. Тот сказал, что личное дело Уральцева он еще утром отнес начальнику политотдела Брежневу, и, пожимая плечами, заметил:
— А на какую должность вас будут сватать — мне неведомо. Может быть, полковник просто хочет с вами побеседовать.
До назначенного времени оставался еще час. Уральцев вышел во двор. На скамейке под деревом сидели три офицера и молча курили. Уральцев подсел к ним, а вещмешок положил на землю. Офицеры покосились на него, но ничего не сказали.
Вскоре из дома вышел невысокий круглолицый майор. В одной руке он держал пилотку, а другой вытирал пот с лица. Рот его был растянут в улыбке, а в серых глазах веселое удивление.
Медленно подойдя к скамейке, он устало опустился на нее и выдохнул:
— Снизили в звании и на Малую землю посылают…
— Чего же улыбаешься? — заметил усатый майор, сидевший рядом с Уральцевым.
— Дайте-ка, братцы, закурить.
Закурив, майор несколько мгновений молчал, видимо, о чем-то размышлял.
— Удивительное состояние, — заговорил он, разводя руками.
— Наказали меня. И здорово наказали. А вот не чувствую подавленности. Наоборот, горы готов своротить.
— Это потому, что избежал штрафной роты, — заметил усатый майор.
— Нет, не потому. Понимаете, так поговорил со мной полковник… Ну, прямо до самого сердца пронял. И теперь я знаю, что я такое был и каким мне надо быть. И отругал он меня, как надо, и дал почувствовать, что я есть человек нужный…
— Будем считать, что тебе повезло, — сказал усатый майор, вставая и подавая ему руку. — Что ж, прощай. Желаю тебе удачи на Малой земле.
Два других офицера поднялись тоже, подали бывшему майору руки, ободряюще похлопали по плечу и пошли следом за усатым.
Уральцев искоса посмотрел на «потерпевшего».
«Интересно бы знать, что за история приключилась с ним», — подумал он, но, глянув на часы, увидел, что времени для разговора нет. Через пятнадцать минут надо быть у Брежнева.
В коридоре Уральцев поставил вещмешок на подоконник. Когда часы показали одиннадцать, он постучал в дверь кабинета.
— Заходите, — послышалось за дверью.
Полковник стоял у окна и держал в руках раскрытую газету. Увидев Уральцева, он шагнул ему навстречу, протянул руку, чуть улыбнулся и сказал:
— Садитесь, поговорим.
Но сам не сел, а, положив газету на стол, заходил по комнате, взмахивая руками при каждом шаге.
— Прошу извинить за то, что буду ходить, — сказал Брежнев, снова чуть улыбнувшись. — С вашим личным делом я познакомился.
Конечно же, прежде всего он спросил о том, почему Уральцев ушел из военной газеты. Когда Уральцев рассказал, Брежнев в задумчивости произнес:
