И вот теперь он в госпитале.
Днем к нему приходил Корягин. Командир дивизиона сначала переговорил с врачом.
Врач заявил:
— Полное нервное истощение. Не спать сто ночей подряд да еще каких ночей! Этак, знаете ли… А тут еще контузия, небольшая, но все-таки контузия. Думаю, что месяц, а может, больше придется ему провести у нас.
Войдя в палату, где находился Новосельцев, Корягин обнял его и, хмуря брови, притворно сердито произнес:
— Слушай, старший лейтенант, мое приказание. До полного излечения запрещаю думать и разговаривать о военных делах. Читай книги, которые успокаивают нервную систему.
— Таких нет.
— Есть, Виктор, есть, — усмехнулся Корягин. — Есть такие, что, как прочтешь страницу, в сон клонит. А тебе надо спать и спать. Сон лечит нервы. Завтра принесу тебе гитару. Забавляй госпитальных девчат, ухаживай за ними, но не очень. Не забывай кое о ком.
— Понятно, — улыбнулся Новосельцев.
Корягин пытался шутить, но удавалось это ему не очень хорошо: давила усталость. Новосельцев это видел и понимал, что Корягину сейчас не до шуток.
— Приказ ваш, товарищ капитан-лейтенант, выполню, постараюсь войти в норму досрочно, — сказал Виктор. — Передайте привет друзьям.
Корягин потер виски, тряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли, встал и протянул руку.
— Ну и хорошо, — сказал он. — Дисциплина нужна и в лечении.
После ухода Корягина Новосельцев взял в библиотеке наугад книгу, вышел на веранду, но так и не раскрыл ее, все глядел на бухту.
Не думать о боевых делах… Легко сказать. А о чем же думать? О довоенной жизни? Но она как-то стушевалась за эти два года, отошла в далекое прошлое. Да и ничего существенного в его довоенной жизни не было, она только начиналась.
Трубку у Новосельцева отобрал врач и разрешил курить только легкий табак. Достав кисет, он скрутил цигарку и закурил.
— Ага, вот ты где! — женский голос прозвучал весело и звонко.
В беседку вошла Лина, вдова лейтенанта Крутова.
— Я сразу догадалась, где ты, — сказала она, уже более сдержанно. — Захожу в палату, а тебя нет. А ведь час уже поздний. Ты что же нарушаешь распорядок? Бросай папиросу, и пойдем. Тебе надо принять теплую морскую ванну, во-вторых, укол, в-третьих, порошок.
Новосельцев протянул ей руку.
— Посиди, Линочка, минутку.
— Минутку можно, — согласилась она.
— Как живешь, Лина?
Она вздохнула:
— Живу потому, что жить надо. Зачем, Витя, спрашиваешь? В работе только и забываюсь. Во время апрельских боев очень много раненых было, дни и ночи проводила в операционной. Столько страданий видела, что свое горе как-то забывалось. А сейчас затишье, работы меньше, и опять тоска. Теперь девчат некоторых подменяю: которой на свидание надо, а тут дежурство, ну я и остаюсь вместо нее. С людьми горе легче переносить…
Новосельцеву хотелось сказать ей что-то ласковое, ободряющее, но нужные слова не приходили, да и понимал он, что словами тут не поможешь.
Он встал, положил ей на плечо руку и сказал:
— Пойдем, Линочка. Делай уколы, давай пилюли.
Всю ночь Новосельцев не мог заснуть. Ворочался, вставал, курил, снова ложился. Он думал о своих боевых друзьях: что они, как там сейчас в море. Он готов был сию же минуту бежать из госпиталя туда, к ним. Потом ему вспомнился лейтенант Букреев, которого ему прислали помощником и от которого он постарался избавиться. Сейчас ему казалось, что сделал это зря. Букреев теперь помощник на тральщике и считается храбрым моряком.
Уже под утро подумал: «Не сплю оттого, что просто не привык по ночам спать. Ничего, привыкну… После войны, если останусь жив…»
Он вспомнил совет Корягина. Включил свет, раскрыл книгу.
На рассвете, выйдя из палаты, Новосельцев увидел входящие в бухту мотоботы, сейнеры, сторожевые катера и облегченно вздохнул: благополучно вернулись ребята от берега Малой земли. И вдруг он почувствовал, как нестерпимо хочется ему спать.
Вернувшись в палату, лег и крепко заснул.
Проснулся в полдень. Но без ощущения свежести. Надев халат, Новосельцев вышел из палаты в аллею.
Ходил до тех пор, пока его не вызвали к врачу.
После обеда, прихватив с собой книгу, отправился в беседку. И только принялся читать, как услышал знакомый басок:
— Эгей, Новосельцев, где ты, отзовись!
— Здесь я! Сюда, товарищ замполит!
Бородихин подошел к нему, хлопнул по плечу, отступил на шаг.
— А ну-ка, дай рассмотрю, какой ты есть кандидат партии? Нос заострился, глаза запали, но глаза ничего, можно сказать, даже веселые… Виноват я перед тобой. Следовало раньше дать тебе отдых. Теперь остается одно — лечиться и лечиться. Между нами говоря, — понизил он голос, — чувствую что скоро рванем вперед. А пока стоим на месте, обеспечиваем только Малую землю — обойдемся без тебя. Когда пойдем вперед — без тебя не обойтись. К тому времени ты обязан быть в строю.
— А скоро — вперед?
— Не раньше, чем через месяц. Поэтому укладывайся в месяц, лечись на полную катушку, выполняй все предписания. Уразумел?
Виктор кивнул головой.
Бородихин вдруг спохватился:
— Ой, что это я болтаю с тобой о том, о чем не положено с больным! Все, больше ни слова.
— Скажите хоть, кто командует моим катером?
— На этот вопрос отвечу. Никто. Катер приказано поставить на ремонт. Механик говорит, что недели две-три придется повозиться.
— А кто командует конвоем?
— Хватит, не скажу. А вот это тебя должно обрадовать, — он вынул из кармана письмо, сложенное треугольником. — Это не во вред здоровью. Рулевой мотобота утром передал мне, говорит, что от одной дивчины с Малой земли.
— Так что же вы молчали до сих пор? — вскричал Новосельцев, торопливо разворачивая письмо.
— Читай, а я пока покурю.
Виктор торопливо читал, чувствуя на себе взгляд замполита.
— Не во вред здоровью? — усмехнулся Бородихин.
— Не во вред, наоборот!
— От Тани?
— От нее.
Новосельцев спрятал письмо в карман халата, весело блеснул глазами:
— Новость хорошую сообщила Таня. Помните, я говорил как-то о своем друге Николае Глушецком? Рано похоронили, оказывается! Таня пишет, что он жив, только тяжело ранен, эвакуирован на Большую землю.
— Как же, помню. Но в нашем госпитале его нет, вероятно, увезли дальше. А что еще пишет?
— На Малой земле снайперы действуют вовсю! Каждый день десятки гитлеровцев отправляют на тот свет! И еще пишет, что во всех частях проводятся смотры художественной самодеятельности.
— Под огнем, — покачал головой замполит. — Ну и братва там!
— Он помолчал немного, потом спросил: — Напишешь ей, что лежишь в госпитале?
— А стоит ли?
— Пожалуй, не стоит. Не надо расстраивать. Ей и без того несладко. А может быть, тебе хочется, чтобы она приехала проведать тебя? Это можно устроить.
— Пока не надо, — торопливо отозвался Новосельцев. — А вообще подумаю.
Глянув на часы, замполит поднялся.
— Засиделся… Сегодня же у меня семинар агитаторов. Всех благ тебе. Бывай.
Когда он ушел, Новосельцев снова вынул письмо. Таня писала о том, что очень и очень любит его, тоскует. Хотя бы скорее стали они мужем и женой.
За два года войны он впервые получил от нее такое письмо. Не то что раньше: «Сейчас война, не до любви». Значит, что-то произошло, если случилась такая перемена в ее убеждениях. Виктор был склонен видеть причину в том, что Тане невыносимо тяжело на Малой земле, где даже закаленным матросам подчас невмоготу.
«Родная моя Танюша, — думал он, — что тебе приходится переносить. Как я буду беречь тебя!»
Выйдя из беседки, он побежал разыскивать бумагу и чернила, чтобы написать ответное письмо.
Ночь опять была бессонной. Виктор вставал, зажигал свет, читал и в который раз садился за письмо.
Под утро заснул. Когда проснулся, сразу взялся перечитывать то, что написал ночью. Остался доволен. Смастерил конверт, запечатал и надписал: «Малая земля, лично снайперу Татьяне Левидовой». А сверху приписал: «Срочно».
Насвистывая, он подошел к зеркалу, причесался. Подмигнул себе, улыбнулся и тут же испуганно закрыл рот: какая уж тут улыбка без зубов.
«Ну и вид, — огорчился Виктор, — на люди стыдно показаться, а если покажешься, то рта не раскрывай. Тоже мне жених!»
Он отправился разыскивать зубного врача.
К концу дня пришел Школьников. Он принес с собой гитару.
— Вручаю тебе подругу моряка, — весело сказал он, протягивая ее Виктору. — Замполит поручил передать тебе и велел играть не менее часу каждый день и петь.
— Вот только с пением вряд ли что получится, — возразил Виктор.
— Это почему же?
Новосельцев приподнял верхнюю губу.
— Ах да, — спохватился Школьников, — у тебя ж зубы выбиты. Не беда. Пока и так можно, потом вставят металлические.
