Шел первый послевоенный год. Он многим вселял надежду на лучшую жизнь в будущем. В это время вышло несколько указов правительства, разрешающих ссыльным покидать места ссылки и возвращаться к местам прежнего проживания. Грудзинские были сосланы царским правительством, у них появилась надежда на возвращение в Польшу. Они часто обсуждали в семейном кругу переезд, но каждый раз приходили к выводу, что денег на поездку нет. Елисей Францевич готов был продать дом. Он узнал стоимость продаваемых домов в селе. Покупателей жилья даже за низкие цены не было. За обедом он признался жене, что продать дом им вряд ли удастся.
– Что теперь будем делать? – спросила она, посмотрев на мужа.
– Жить как жили. Что-нибудь придумаем. Знал бы я, где отец намыл золото, обязательно съездил бы, попытал счастья…
В газете «Красноярский рабочий» постоянно печатались объявления с приглашением специалистов для работы на Крайнем Севере. С войны не вернулись многие местные жители. Для поднятия экономики требовались люди разных специальностей. Александр Елисеевич регулярно просматривал газету и увидел объявление: «В Эвенкии требуется начальник управления окружной кинофикации». Не раздумывая, он написал заявление и отправил в Туру. Ответ ждали с нетерпением все Грудзинские. Получив письмо из Эвенкийского окружного Совета народных депутатов, он с волнением распечатывал конверт. Его приглашали на работу начальником управления кинофикации, Лизу – киномехаником. Обещали высокие оклады, подъемные и оплату проезда. В семье появилась надежда скопить деньги на переезд в Польшу.
Собраться в дорогу много времени не потребовалось. Камнем преткновения стала Глаша. Грудзинские оставлять ее у себя не хотели.
– Нам достаточно Вити, – заявили они, – с двумя детьми не справиться.
Александр хотел оставить дочь у Риты, полагая, что Глаша могла бы нянчиться с ее сыном Сашей, которому шел второй год. Маргарита сделала вид, что обиделась за предложение взять няньку и отказалась оставить Глашу у себя.
Александр Елисеевич понимал, что в дальней дороге девочка будет обузой, но он не мог бросить дочь на произвол судьбы и взял с собой.
Стоял теплый август. Народ ходил в легкой одежде. На Глашу надели ватную фуфайку, зная, что на Севере уже холодно. Отец подогнал к дому грузовую автомашину. В кузов погрузили саквояж, тюк с вещами и Глашу. Он и Лиза с ребенком сели в кабину, и машина покатила по деревенской улице. Глаша с грустью смотрела на провожающих – дедушку, бабушку и Витю. Расстояние между ними и удалявшейся машиной все увеличивалось. Витя поднял руку и помахал. Глаша помахала в ответ. У нее комок подкатил к горлу. Она не понимала, почему ее разлучили с близкими ей людьми. «Когда я вновь увижу их? – думала девочка. – Куда мы едем? Что меня ждет впереди?»
Машина катила по пыльной дороге в сторону Енисея. Позади оставалась таежная часть района с возвышающейся над горизонтом горой Колыванихой. Вокруг простиралась лесостепь с редкими березовыми колками. Водитель торопился, кузов подбрасывало на каждой кочке. Пыль клубилась над кузовом, попадая в глаза и рот. Глаша сидела на бауле и держалась руками за борт. Она с облегчением вздохнула, когда машина остановилась у речного вокзала села Сорокино. Отец снял вещи и помог дочери спуститься на землю. Взглянув на ее пыльное лицо и фуфайку, покрытую слоем пыли, произнес:
– Сними фуфайку!
Глаша испугалась: «Неужели будет бить?» – и стала медленно стягивать с плеч тяжелый ватник.
– Шевелись быстрее, коза неповоротливая, – ругался отец. Он взял в руки фуфайку и скомандовал: – Сходи к реке, умойся.
Енисейская вода освежила лицо девочки. Она умылась, сделала несколько глотков холодной воды и направилась к отцу. Он уже успел вытрясти от пыли ее фуфайку.
– Быстро надевай, – произнес он недовольным голосом, – нам надо купить билеты.
На Енисее
По расписанию пароход до Красноярска должен подойти только на следующий день. Подойдя к кассе, Александр Елисеевич обратился к кассиру:
– Три билета третьим классом до Красноярска.
– Билетов третьего класса нет.
– Какие есть?
– Только первого класса и палубные.
Он задумался. Предстоял далекий путь, деньги надо экономить, но плыть более суток на палубе не хотелось.
– Давайте билеты первым классом.
Ночь предстояло провести в здании речного вокзала. Деревянное двухэтажное строение стояло на высоком берегу реки. С балкона, тянувшегося вдоль всего второго этажа, открывалась панорама Енисея. Глаша положила руки на высокие перила и смотрела на острова, разбросанные по реке. На противоположном берегу реки солнце красным заревом заходило за черную тучу над горизонтом. Она не знала, что по примете моряков такой закат означает изменение в погоде. Низко над водой на юг пролетела стая уток. Они торопились улететь подальше от места гнездования в Заполярье, где началось уже похолодание.
Внимание Глаши привлекли две весельные лодки, отошедшие от ближайшего острова. Вскоре она услышала мелодию песни, которая разливалась по простору реки. В ней слышалась грусть, непокорность и вера в счастливую женскую судьбу. Разобрать слова не представлялось возможным, но мелодия запомнилась на всю жизнь. У берега песня смолкла, лодки с разгона выскочили носами на песчаную отмель. В лодках приплыли молодые женщины в разноцветных косынках. Они возвращались с сенокоса. С войны не вернулось много мужчин, и все работы в сельском хозяйстве легли на плечи женщин.
Сегодня островов, которыми любовалась Глаша, нет. Со строительством плотины Красноярской ГЭС участок реки от плотины до Абакана превратился в Красноярское водохранилище.
На следующий день к дебаркадеру причалил двухпалубный колесный пароход «Летчик Алексеев», однотипный с пароходом «Святитель Николай», в котором в Красноярске ныне размещен музей. Пароход следовал по маршруту Абакан – Красноярск. Началась погрузка дров. Паровые котлы парохода работали на дровах, и команда в пути следования несколько раз пополняла их запасы.
Оказавшись в каюте, Глаша пришла в восторг от увиденного. Привыкшая спать на печке, она увидела две кровати, заправленные белоснежным бельем. В углу прикрепленная к перегородке белая раковина с краном над нею манила к себе. Ей захотелось проверить: есть ли в кране вода. Она подошла к раковине и открыла кран. Вода побежала струйкой и, журча, уходила в канализацию.
– Не балуй, – произнес отец.
– Можно я руки помою?
– Мой.
Пароход вздрогнул, затрясся мелкой дрожью, послышались шлепки лопастей колес по воде, и он стал медленно отходить от причала.
– Пойдемте на палубу, – предложил отец, – посмотрим, что там творится.
В носовой части на нижней палубе толпились люди. Около них лежали узлы, баулы, чемоданы, корзины. Одна женщина держала за веревку козу и гладила по шее. Шло великое переселение народа в первый послевоенный год.
– Папа, на козу надо билет покупать? – спросила Глаша.
– Сходи, спроси у хозяйки.
Она не осмелилась пойти одна, опасаясь потерять каюту.
Дул встречный ветер, по небу плыли черные хмурые тучи, закрыв небесное светило, которое еще вчера щедро одаривало землю своим теплом. Пароход вышел на фарватер, и пассажиры разошлись по своим каютам.
Перед Красноярском пароход пришвартовался к дебаркадеру для погрузки дров. На высоком яру стояли бараки, почерневшие от времени, некоторые были выкрашены охрой. Пассажирам разрешили сойти на берег. К удивлению Глаши, на берегу оказалась много детворы. Кто-то под яром нашел помойку с консервными банками из-под американской тушенки. Вся ребятня побежала к месту находки. Они пальцами выковыривали из банок остатки тушенки и с наслаждением облизывали грязные пальцы.
Город встретил Грудзинских высокими кирпичными зданиями с балконами и красивыми карнизами. Глаша, привыкшая жить в одноэтажных деревянных домах, не предполагала, что люди могут жить в таких домах. Отцу удалось купить билеты на последний пароход в заканчивающуюся навигацию. Вновь пришлось взять билеты в каюту первого класса. До отправления парохода оставалось несколько дней. В гостиницах не было мест, с трудом удалось устроить Лизу с ребенком. Александр решил остановиться у знакомых, проживающих на противоположном берегу Енисея. Через реку идти пришлось по понтонному мосту. Отец шел впереди. Его руки были заняты вещами. Дочь плелась позади, постепенно отставая от него. Он останавливался, поджидая ее, ругался и матерился, не понимая, что девочке страшно смотреть на черную воду, бегущую между понтонами. Когда же промежуток воды оказывался слишком широким, она не решалась перепрыгнуть. Отец оставлял поклажу, возвращался, брал дочь за руку, помогал перепрыгнуть и, отвесив крепкий подзатыльник, брал вещи и следовал дальше. Его раздражала и злила медлительность дочери. Так повторялось несколько раз. После каждого подзатыльника в детской душе накапливалась обида, а отец продолжал ругаться нецензурными словами.
