И хотя фатта-до здесь и не пахло, он простил эту подлянку с лагерем. В конце концов, они имеют право использовать естественный отбор. И когда ему предложили пройти обучение, он легко согласился, полагая, что теперь-то начнется что-то серьезное.
Первый курс «обучения» занял неделю. Брат Кир слушал лекции, молился, пел гимны. Все остальное время он таскал тюки с грязным бельем в прачечной. Спать ложился за полночь, вставал в полшестого. Родители были недовольны, но наставники предупреждали его о такой реакции, и он не спорил. О чем можно спорить с физическими родителями, если они даже слышать не хотят о родителях истинных?
После первого курса не было смысла отказываться от второго. Второй курс занял три недели, и он предпочел ночевать в общаге вместе с некоторыми другими учениками. Гимны он пел, уже не заглядывая в бумажку и не вникая в смысл текста. Кормили их национальными блюдами — маринованная морковь, тертая свекла, жидкая рисовая каша. Хлеба не было, зато вволю давали чеснока и сырой воды. Свободного времени не оставалось, и Марат занимался растяжкой и набивкой [6], не прекращая разучивания новых гимнов и молитв, в компании других учеников. Те смотрели на него с недоумением и завистью — обессиленные национальной кухней, они еле переставляли ноги, а брат Кир отжимался на кулаках, как заведенный.
Его упражнения не остались в тайне от руководства. На третий, четырехмесячный курс, его отправили в учебный центр, где молитвы и чеснок дополнялись утренним кроссом и вечерними спаррингами. Там подобрались бойцы из самых разных школ. Вот где Марату пригодился накопленный опыт. Он легко распознавал стиль противника, легко просчитывал его ходы и бил по самым уязвимым местам. К концу обучения он считался непобедимым. Его мечта сбылась, но к фатта-до его так и не подпустили. И он уже был готов все бросить, но руководство наградило его. Община отправила Марата Кирсанова на семинар в Крым.
Там собрали непобедимых. Им выдали черные кимоно и выстроили в спортзале. Вы хотели видеть фатта-до в действии? Сейчас вы его увидите. Непобедимые чуть не лопались от счастья. Пришел инструктор в белом кимоно и по очереди отлупил каждого. Отстирывая свою куртку от крови, брат Кир заметил на ней старые бурые пятна. Видно, предшественник поленился при стирке.
Вернувшись в город, Марат узнал, что из института его давно отчислили. Родители пытались воздействовать криком и слезами, но ничего не добились. (Он видел их только один раз, когда зашел домой за вещами). Теперь он тренировался с мастерами по два-три часа каждый день, а все остальное время бродил по городу, охраняя группу рядовых членов секты.
Его новое положение имело определенные преимущества. После рабочего дня и вечерних ритуалов, после скудного ужина охранник перед сном получал женщину из группы. В команде Марата на четверых охранников приходилось семь девчонок примерно его возраста, три малолетки и шесть старух лет тридцати-сорока. Они ложились с ним по очереди, и он не замечал разницы. Так было заведено во всех укомплектованных группах. Если кому-то из женщин случалось забеременеть, ее выдавали замуж за мужчину из числа обучающихся и переводили на хозяйственные работы. Но такое происходило крайне редко, и только с новенькими. Хозработы считались чем-то вроде каторги, поэтому боевые подруги сами старались избежать нежелательных последствий.
Иногда группа отправлялась колесить по стране, и Марат ездил с ними, не запоминая названий городов. В памяти сохранились только гимны и молитвы, они сверкали в пустоте, которую уже ничем не хотелось заполнить… Он не мог запомнить даже имен своих подопечных. Они торговали женьшенем, открытками, всякой чепухой, выпрашивая у прохожих деньги на «благотворительные цели». Больше всего Марата удивляло то, что даже небогато одетые люди все-таки давали деньги. За день набегала приличная сумма. И без охраны тут не обойтись.
Однажды в Саратове, где секта была на «гастролях», уличные сборщики мелочи попали в поле зрения местных отморозков. Те дали им поработать несколько дней, понаблюдали, а потом пришли за выручкой. Если бы они не начали сразу драться, им бы отдали всё — вместе с остатками товара. А так — Марату пришлось защищать изможденных попрошаек. Несколько оппонентов попали в больницу, откуда, впрочем, постарались поскорее сбежать. А Кирсанов угодил в камеру. В эту же ночь секта в полном составе испарилась, бросив доблестного охранника.
Трое суток он молчал, не отвечая ни на какие вопросы. Это раздражало дознавателя, но, с другой стороны, облегчало его работу. Задержанного направили на психиатрическое обследование, а когда Марат вернулся в изолятор, его уже поджидал капитан из военкомата. «Ты ни в чем не виноват, — сказал капитан, — но тебя могут посадить ни за что. Есть вариант. Ты подписываешь контракт и отправляешься в Чечню. Заработаешь неплохие бабки». «А где это, Чечня?» — совершенно искренне спросил Марат.
Ему еще долго казалось, что все это снится. Незнакомый город, чужие лица. Запах кирзы и хлорки в холодной казарме. Его новые спутники суетились, получая обмундирование и тут же обмениваясь им, чтобы подобрать нужный размер. Марат равнодушно натянул солдатское «хэбэ», подвернув слишком длинные рукава. Ему выдали какие-то деньги. Он не знал, что с ними делать, и легко одолжил их соседу по койке.
Команда, в которую он попал, была не простой. В нее набрались мужики 30–40 лет, все, как говорится, «уволенные из органов». Бывшие оперативники, гаишники, участковые легко согласились на сделку: добросовестная служба могла стереть неприятные детали их прошлого. Они знали, на что идут, и понимали, куда едут. Поэтому и набрали в свой взвод немного крепкой молодежи из следственного изолятора — какая же армия без «молодых»?
Марат быстро занял особое положение в команде благодаря своей лошадиной выносливости. Его назначили пулеметчиком, и он носился по горам со своим ПК, обмотанный крест-накрест патронными лентами, как матрос революции.
Наставление он выучил почти наизусть, и сам удивился, какой цепкой стала его память. Правда, он не мог вспомнить того, что забыл. Но все новое впечатывалось в его промытые мозги четко и прочно, как почтовый штемпель на белом конверте…
Голос Гранцова вернул его к действительности:
— Ты что так ощетинился? Неприятная встреча?
— Если б знал, что это Ромкина работа, я бы сюда не поехал, — признался Марат. — Козлы они все.
— Помнишь поговорку насчет паршивой овцы? Вот то-то и оно.
— Да неприятно. Получается, я ему что-то должен.
— Не ты ему, а он тебе. Они вырвали у тебя кусок жизни, а теперь просто накладывают дорогую заплатку на дыру. Ничего ты не должен. И точка. Пошли домой, скоро обед.
Марат хоть и помылся под душем на пляже, но так и не смог стряхнуть с ног весь песок и, вернувшись в номер, первым делом побежал в ванную. Держа одну ступню под струей воды, он услышал стук в дверь и голос Федора Ильича:
— Маратик, ты в ресторан спустишься, или тебе в номер подать? Ваши все уже пируют, с гидами знакомятся. Присоединишься?
— Нет! — крикнул Марат через дверь. — Если можно, здесь поем.
— Можно, все можно!
— А Вадим Андреевич тоже со всеми пирует?
— Не видел, не могу сказать с полной уверенностью. Но в номере его нет. Тебе какое мясо заказать?
— Все равно.
— Морепродукты? Местная экзотика?
— Да все равно, дядя Федя, все равно.
Марат разделся и встал под душ. Ему казалось, что белоснежный песок въелся в его кожу, и смыть его можно было только горячей струей и жесткой мочалкой.
— А вино какое хочешь, Маратик? — не унимался услужливый старик.
«Достал!» хотелось ответить Маратику, но он сдержался и прокричал:
— Виски! Коробка сигар! И еще хочу шоколадную брюнетку с голубыми глазами и маленькой грудью! Все, дядя Федя, дай спокойно помыться!
Кожа на плечах подозрительно почесывалась, и Марат подумал, что все-таки обгорел на солнце. Он вышел из ванной и, не одеваясь, повалился на пол.
«Зря я согласился встречаться с Ромкой», думал он, изучая узор на циновке. «Ему от меня что-то надо. Ничего он не получит. Ничего. Только бы не сломаться при первой же встрече. Не поддаваться на его психологические приемчики. Что бы он ни предлагал — отказать во всем. И точка. И больше не пить. Ни виски, ни пива. И не курить. И бегать по утрам, как раньше».
Он вспомнил, как когда-то начинал день с пробежки. В любую погоду. В любом состоянии. Независимо от того, как провел ночь. Иногда он выбегал из дома с закрытыми глазами, и, наматывая круг за кругом по школьному стадиону, чуть ли не видел сны. Три километра трусцой — это пятнадцать кругов. Потом пять серий по тридцать отжиманий. Потом подтягивания. Потом домой и снова в постель, досматривать сны…
