Марат Кирсанов казался своим. Слишком своим. И в Чечне он был одновременно с Гранцовым, и даже ранение получил такое же, как Вадим. Слишком много совпадений. Но говорил он искренне и не врал, хотя и мог бы, например, разукрасить свое боевое прошлое. Гранцов по себе знал, как трудно удержаться от небольших преувеличений и домыслов, когда рассказываешь о войне. Тем более, когда речь идет о такой войне, про которую ничего хорошего не расскажешь.
Была в нем еще одна черта, которая понравилась Гранцову. Марат не стеснялся переспрашивать. Правда, немного странно, что взрослый парень, работающий референтом в солидной фирме, не знает значения таких слов, как сафари и петтинг.
В общем, с некоторыми оговорками, сержанта Кирсанова можно было зачислить в резерв самопровозглашенной ГСпН, то есть группы специального назначения, заброшенной сюда с целью выхода в район Сан-Деменцио.
Командир группы, он же и единственный ее боец, Вадим Гранцов после посещения пляжа решил провести рекогносцировку местности. С полотенцем через плечо он бродил по коридорам отеля, читая таблички на стенах и дверях служебных помещений. Особо заинтересовали его технические лифты, пожарные лестницы и мусоропроводы.
Сталкиваясь с обслуживающим персоналом, он начинал улыбаться и говорить по-русски. Персонал сразу избавлялся от счастливой улыбки и довольно неласково указывал бестолковому туристу дорогу на третий этаж.
Он услышал колокол, зовущий к обеду. Остановившись у служебного лифта и любуясь через узкое окно видом на задворки отеля, Гранцов подождал, пока за его спиной прошаркает по коврам последний коридорный юноша. Из ресторана доносились звуки самбы, которые не могли заглушить многоголосый гомон и позвякивание сотен вилок. Вадим еще раз оглянулся и зашагал вниз по узкой винтовой лестнице.
Перед серой дверью с запрещающим знаком он остановился, выждал несколько секунд и бесшумно приоткрыл ее.
Длинное помещение было заставлено рядами черных мешков. В дальнем конце комнаты от стенки к стенке тянулся длинный стол, заваленный разнообразным мусором: пустыми бутылками и банками, коробками и тряпками, газетами и банановой кожурой.
Вадим услышал чьи-то шаги в глубине этого мусороприемника и взлетел по лестнице обратно на площадку перед лифтом.
Он побродил еще немного, перекусил в баре — куриная ножка и стакан колы, все бесплатно — и поднялся к себе в номер. В коридоре он встретил Марата.
— Вы пообедали? — спросил Кирсанов.
— Да.
— Обидно. У меня куча еды осталась. И виски есть. Будете?
— Не сейчас, — ответил Гранцов. — Что-то меня разморило. Ты разбудишь меня, когда на футбол начнешь собираться?
— Есть, — ответил Марат.
Прежде чем заснуть, Гранцов решил разорить фирму Глобо и за ее счет позвонить домой. Телефонистка говорила с ним по-английски, и он, немного запинаясь, продиктовал ей номер Регины.
— Вадим? Я не могу заснуть, жду звонка. Хорошо, что ты позвонил. Как долетел? Как там, не слишком жарко? Где ты устроился? Море близко?
— Привет, — смеясь, проговорил он. — Можно мне вставить словечко?
— Вставляй, — обиженно ответила она.
— Ну, не дуйся. Ты хорошо меня слышишь? У меня все нормально. Только пока я застрял в отеле. В Сан-Деменцио хотел улететь, но нашу группу задержали тут. Как ты?
— Спасибо. У тебя все?
— Что тебе привезти?
— Ананасы и бананы.
За счет фирмы он сумел уговорить жену не капризничать, и к концу разговора ее голос снова потеплел.
— Страшно скучаю, — сказала она.
— Осталось немного, потерпи, — ответил он на прощание.
Положив трубку, он с запоздалым раскаянием подумал, что надо было все-таки предупредить Регину: ее телефон был поставлен на прослушивание. Таким, немного варварским, способом Вадиму полагалось передавать информацию для Деда и «смежников».
Автобус подали к отелю за час до игры, хотя до стадиона можно было бы и пешком дойти минут за двадцать (судя по плану города). Кроме группы «Сафари», на футбол отправились и двое любителей карнавалов: юрист Гурьев с горном, и политолог Нужнов с трещотками. К ним присоединился смуглый незнакомец, чернявый, с висячими усами. Он представился коротко и важно: «Василь из Одессы». Знакомясь, он приподнял белую широкополую шляпу. Костюм на нем был такой же, как на Кирсанове, только цвета голубой мечты.
Последним пассажиром оказалась девушка, которую привел с собой Ксенофонтов. Ее звали Оксаной Рамирес, она носила рубашку и шорты цвета хаки, ее черные волосы были заплетены в две косички. И была она персональным гидом группы «Сафари».
Как только автобус вырулил за территорию «Глобо Торизмо» и оказался на городской улице, Гранцов посмотрел на часы и понял, что к началу игры они не успеют. Улица была заполнена толпой. Автобус осторожно катился в людском потоке со скоростью ленивого пешехода. Ритмично бухали барабаны, заливалась боевая труба, толпа возбужденно гудела, шаркая по асфальту.
— Прямо Первое Мая, — сказал Кирсанов.
— Так для них это и есть Первое Мая, — сказал Федор Ильич. — Праздник души, именины сердца. Ты посмотри, какие лица просветленные. Можно подумать, никаких забот у них, никаких проблем. И как идут, как идут… Какая силища несметная. Идут и идут, и ничем ты их не остановишь. Так вот посмотришь на них сверху и начнешь понимать, что такое народные массы. Парады всякие, демонстрации трудящихся — это ведь не просто так. В толпе человек силу свою понимает. А те, которые во время парада на трибуне стоят и ручкой машут, те от толпы заряжаются. Говорят, в Советском Союзе отменили парады?
— Отменили вместе с Советским Союзом, — сказал политолог.
— И совершенно напрасно. Это же такой праздник для души. Ты посмотри, какие лица…
— Вы еще увидите их после игры, — сказала Оксана.
— Лучше не видеть, — сказал старик. — Это будут совсем другие люди. Лишь бы наши не проиграли.
— А что тогда? — спросил Марат.
— Тогда гаси свет, сливай воду, — засмеялся Василь. — Разнесут все к чертовой матери.
Над толпой нестройно колыхались бело-зеленые флаги, среди которых Гранцов неожиданно разглядел плывущее над головами разукрашенное распятие. Трехметровый крест был обвит белыми и зелеными лентами.
«Хорошо еще, что не додумались нарядить фигуру на кресте в футбольную форму», подумал Вадим.
— Ничего себе талисман, — повернулся к нему Марат. — Видите?
— Лучше бы не видел.
— Это наши новые евангелисты, — как бы извиняясь, заговорил Ксенофонтов. — Сейчас тут новое поветрие. Все записываются в церковь Крещения, заново крестятся, читают Писание на каждом перекрестке…
— Как-то странно они читают, — заметил Гранцов. — Евангелистам здесь не место. Может быть, у них какое-то другое Писание? Адаптированное?
— А что, Евангелие запрещает футбол? — насмешливо спросил политолог Нужнов. — Я несколько раз читал, ничего такого не встретил.
— А слово «грех» встречалось вам? А «гордыня»? А «гнев»? — Гранцову не хотелось спорить с политологом, но он увидел, что Марат напряженно ждет его ответа, и потому продолжал: — Фанаты уповают на помощь Бога. Они почему-то думают, что Бог предпочтет их. Наверно, из-за того, что они несут над собой такое красивое распятие, Бог позволит кожаному мячу чаще залетать в чужие ворота. Допустим, их команда победит. Чему будут радоваться эти люди? Тому, что они оказались сильнее других людей. Эти люди будут думать, что они лучше своих братьев. Вот в этом — весь спорт. Доказать, что ты лучше другого.
— Что в этом плохого? Это естественное стремление к первенству! — раздраженно перебил его Нужнов. — В каждой стае должен быть лидер.
— Лидер — это должность. Лидер не лучше других, он всего лишь делает свое дело. Но мы не об этом. Мы — о евангелистах. Они, наверно, еще не прочитали, что у Бога нет лучших. Его солнце равно согревает и гениев, и злодеев, и святых, и грешников. Поэтому спорт сам по себе — греховное занятие.
Спорт сеет раздоры между людьми. А людей надо объединять. Спорт — это шоу-бизнес. А там, где шоу и где бизнес, там обязательно и похоть, и обман, и постыдная корысть.
— Ну давайте запретим его, чтобы угодить Богу, — предложил Нужнов.
— Не получится, — с сожалением ответил Вадим. — Рыночная экономика не позволит. Шоу-бизнес — это махина покруче ВПК. А если серьезно, то я ведь не против спорта. Сам люблю посмотреть хороший хоккей, например, или теннис, или даже бокс. Только я за счетом не слежу, просто любуюсь процессом. Так спокойнее. Чистое искусство. Результат не имеет значения.
— Чем можно любоваться в боксе? — спросила Оксана.
— Чем же еще? Человеком.
— Вот вы и попались, — политолог обличительно выставил палец. — Любуетесь боксом, значит, поощряете насилие, то есть грех! Боксеры ненавидят друг друга, значит, вы любуетесь ненавистью!
