Герцог Огасто, которого до сей поры я видела всего один раз, приблизился к нам, и мы с Харлем принялись кланяться, наперебой желая ему доброго дня. Он некоторое время рассматривал нас, точно не в силах припомнить, где раньше видел наши лица, но затем рассеянный взгляд его упал на мои волосы, выбившиеся из-под чепца.
– Племянница лекаря! – произнес он, едва заметно улыбнувшись. – Ты сменила наряд. Я не сразу узнал тебя, рыжая девочка. Что ты делаешь в таком диком месте? И кто это с тобой?
– Ваша светлость, я Харль Лорнас, – торопливо произнес мой юный спутник, еще раз поклонившись. – Моя матушка, Эрмина Лорнас, состоит при госпоже Вейдене. Я вызвался помочь господину лекарю, и тот сказал, что я могу пойти вместе с его племянницей…
– Мы собираем лекарственные травы, ваша светлость, – перебила я речь Харля, с которого сталось бы наврать с три короба, раз уж он приплел сюда дядюшку Абсалома, знать не знавшего ни о каком Харле Лорнасе. – Осталось не так уж много времени до наступления холодов, и нужно сделать запасы на зиму.
По лицу герцога нельзя было с уверенностью сказать, что он меня слышит, – взгляд его все то время, что я говорила, был направлен куда-то вдаль. При свете дня он казался еще красивее, каждая черточка его лица смотрелась одновременно и резче, и тоньше. Теперь я поняла, что герцог молод, куда моложе, чем мне подумалось во время нашей первой встречи, – ему сравнялось не более тридцати лет. На своем гнедом тонконогом коне он сидел уверенно, и в каждом его движении сквозили изящество, сила и ловкость, свойственные тем, кто учился искусству наездника с самого раннего детства. Он совсем не походил на предводителя жестоких наемников, но в том, что этот мужчина привык повелевать и приказывать, сомневаться не приходилось.
– Стало быть, господин лекарь выполняет свои обязанности с похвальным рвением, – задумчиво произнес господин Огасто, а затем пристально посмотрел на меня, отчего мои колени подкосились. – Но все же мне не хотелось бы, чтобы с тобой, племянница лекаря, случилась какая-нибудь беда. Даже в мирное время милых девочек подстерегает немало опасностей, особенно если их волосы так ярко горят на солнце. Вот, держи за свои труды, – он бросил на землю пригоршню монет, блеснувших медью и серебром. – Возвращайся поскорее к своему дядюшке. Думаю, ему хватит тех трав, что ты уже собрала.
– Ваша светлость, – едва слышно промолвила я, покраснев. – Вы чересчур милостивы и щедры ко мне. Мой труд не так уж тяжел…
– Судя по твоим рукам, Фейн, он не так уж и легок, – мягко ответил господин Огасто, отворачиваясь от нас, и спустя несколько мгновений его конь уже скакал прочь.
Я невольно бросила взгляд на свои руки и увидела, что впопыхах собрала целую охапку злой старой крапивы, из-за которой моя кожа уже покрылась большими алыми волдырями. Только теперь я ощутила, как жгутся листья, и с проклятиями отшвырнула крапиву. Харль тем временем уже собирал монеты, припав к земле, как ящерица.
– Эй, ты что это задумал? – вскричала я и оттолкнула его, позабыв о том, что мальчишка-то повыше меня положением будет. – Его светлость наградил меня, а не тебя, болтуна и сплетника!
Все-таки нам с Харлем суждено было подраться в первый день своего знакомства. Сил я не жалела, и не потребовалось много времени на то, чтобы Харль наконец-то проникся своеобразным уважением ко мне и запросил мировую.
– Я тебе не какая-то трусливая местная девчонка, боящаяся глаза поднять от земли! – прошипела я, отряхивая юбку. – Уж не избалованному сынку придворной клуши со мной тягаться!
– Еще бы! – проворчал Харль, отплевываясь от мусора, набившегося ему в рот, когда я возила его лицом по земле. – Бродячие собаки кусачи!
Итак, начало нашей дружбе было положено – слишком уж много лишнего мы друг другу наболтали, чтобы не желать в душе перемирия. Да и странная встреча с герцогом смущала наши умы.
– Что скажешь, Харль, – с беспокойством произнесла я, когда впереди показались ворота дома его светлости. – Не выйдет ли из этой встречи беды? Часто ли господин Огасто ведет такие разговоры со слугами?
– Признаться, никогда раньше не слыхал, чтобы он хоть кого-то называл здесь по имени, не считая госпожи Вейдены, – отвечал Харль, также морщивший лоб от размышлений. – Не знаю, что и думать. Но он был щедр с тобой и, стало быть, не разгневался, хоть ты заговорила с ним без его дозволения. Другой господин непременно приказал бы отхлестать тебя той самой крапивой да удержал бы половину жалованья…
– Вот и славно, что я служу доброму герцогу Огасто, а не какому-то вздорному извергу, – хмыкнула я. К тому времени у меня получилось выпытать у Харля, что семейство Лорнасов и по меркам Таммельна не имеет отношения к настоящей знати, оттого матушка моего случайного приятеля весьма дорожит своим местом при герцогине. После того как волей судьбы дядюшка Абсалом стал личным лекарем его светлости, не такая уж высокая ступенька отделяла меня от мальчишки, и я не собиралась это упускать из виду.
Весь оставшийся день я готовила снадобья для дядюшки, так и не признавшись ему в том, что видела герцога. Мне подумалось, что дядя Абсалом, узнав о моем разговоре с его светлостью, запретит мне ходить на окрестные поля, и я никогда больше не смогу повстречать господина Огасто при столь располагающих к беседе обстоятельствах. А повстречать его и вновь услышать, как он называет меня по имени, стало моей самой жгучей и тайной мечтой. Много ли надо девушке, чтобы поверить, будто ее чувства получат ответ? Мне с лихвой хватило того, что господин Огасто вспомнил меня и мое имя, а затем заметил ожоги от крапивы на моих руках.
Казалось, сама судьба благоприятствует тому, чтобы мы еще раз повстречались: дядюшка Абсалом решил, что мне следует как можно реже показываться на глаза ее светлости – мои манеры были грубы, а язык невоздержан. Дядя не раз говаривал, что тяготы жизни куда сильнее огрубляют юных людей, нежели зрелых, – так оно и вышло. Если новоиспеченный придворный лекарь с легкостью избавился от вульгарных замашек, приобретенных под влиянием бедственных обстоятельств жизни, то ко мне они прилипли намертво. Разумеется, дядюшка пытался привить мне навыки вежливого обхождения с благородными особами, но иллюзий не питал и трезво полагал, что времена, когда глаза герцогини и ее придворных дам не будут оскорблены моим присутствием, наступят нескоро. Сам он проводил в покоях госпожи Вейдены бо́льшую часть дня, мне же изобретательно находил другие занятия. Я с нетерпением ждала того момента, когда дядюшка удовлетворится количеством сора, в который я перетирала высушенные травы, и отправит меня за новой охапкой чертополоха.
Для моего недавнего знакомца, Харля Лорнаса, наш разговор не остался просто мимолетным впечатлением – он частенько пробирался в дядюшкину лабораторию и с интересом следил за тем, как по стеклянным трубкам течет коричневая мутная жидкость. Его матушка, насколько я поняла, до сих пор не разгадала тайну исчезновений сына, чем тот был необычайно доволен.
Как-то раз он проболтался, что с утра видел, как господин Огасто покинул дворец в одиночку. Я горячо взмолилась всем богам в надежде, что у меня получится вновь попасть на тот пустырь, где мы встретились с его светлостью, и кто-то из небожителей, любящих пособлять людским безумствам, не остался равнодушным к моим просьбам. Дядюшка Абсалом в тот день и впрямь решил, что успокоительная настойка пустырника не окажется вредным излишеством в этом суетном дому. Ни разу до того я не радовалась так, выслушивая его сварливые указания! Схватив корзину, я ринулась к черному ходу из дворца, дорогу к которому уже могла найти и без Харля. Неизвестно, что подумали прочие слуги о том, почему племянница лекаря с ошалевшим видом перепрыгивает через три ступеньки, но меня это не волновало – все мысли мои были о господине Огасто.
Сбылось проклятие гадалки – я совсем позабыла о том, что герцог женат, да и мысль о разнице в нашем происхождении я старательно отгоняла, внушая себе, что истинная любовь не ведает преград. Все время мне вспоминалось, как джеркана обещала мне любовь знатного таинственного господина, и этого мне оказалось достаточно – госпожи Вейдены словно не существовало в моем мире грез. Да, она была красивее меня, и в каждом взмахе ее ресниц заключалась утонченная, возвышенная прелесть, которой отродясь не имелось в моем открытом, простом лице, но во мне достало безрассудства, чтобы посчитать, будто герцог откликнется на мои пылкие, искренние чувства, так отличающиеся от сдержанной нежности герцогини. Спроси кто у меня в ту пору – готова ли я снести позор, таиться, обманывать, забыть о гордости – и я ответила бы утвердительно, ни секунды не задумываясь. Впервые в жизни я влюбилась, и чувство, о котором ранее размышляла с опаской, показалось мне прекрасным и мучительным одновременно.
