физической силой. Несмотря на свою полноту, Махин был очень подвижен и слыл замечательным наездником»[113].
Штабная молодежь скептически относилась к старшим офицерам, и прежде всего к самому командующему армией — генералу А.А. Брусилову. Махин даже завел особое дело под названием «Сатирикон», в которое подшивал казавшиеся штабным офицерам забавными документы Брусилова. П. С. Махрову запомнился документ, рассылавшийся командирам корпусов, включавший «ряд указаний, как следует действовать при атаке противника в предстоящем контрнаступлении. Подобные инструкции периодически посылались Брусиловым старшим войсковым начальникам. По существу, это были всем известные азбучные истины, но облеченные в витиеватую форму и снабженные выражениями: “наиэнергичнейше”, “до неприступности” и т. д.
В оперативном отделении такие приказы Брусилова юмористами — капитаном Махиным и Костанди — были окрещены названием “очередное поручение воину перед боем”.
Писались они или самим командующим армией, или по его приказанию Ломновским и Стоговым, которые проекты их творчества представляли Брусилову на утверждение. Так было и в данном случае с наказом, составленным Стоговым»[114].
О настроениях в штабе свидетельствует и другой пример. Служивший там же капитан Л. В. Костанди на вопрос П.С. Махрова о ходе дел в армии ответил: «Старушка барахтается в объятии злодея»[115]. Под старушкой подразумевалась 8-я армия, а под злодеем — Брусилов.
Над одним из написанных эзоповым языком писем самолюбивого Брусилова в штаб фронта «офицеры Генерального штаба хохотали самым беззастенчивым образом, а капитан Махин потирал руки от удовольствия, имея возможность подшить этот документ в дело исторического архива под названием “Сатирикон”»[116].
Недовольство молодых офицеров было небезосновательным. Связано оно со странностями командования армией Брусиловым и его окружением, с угодливостью командующего перед вышестоящими, с игнорированием предложений офицеров и с несоответствующими задачами, которые им порой поручали. К примеру, Махину однажды поручили перевозить лошадь барона К.-Г.-Э. Маннергейма[117]. Офицеры возмущались помпезными встречами, которые Брусилов готовил в штабе армии для императора или для своих родственников. Работников штаба интересовали причины выдвижения Брусилова. «В конце концов, приходили к заключению, как это предполагал капитан Махин, что карьере Брусилова мог оказать содействие вел[икий] кн[язь] Николай Николаевич, выдвинувший этого “лукавого царедворца” еще в мирное время с должности начальника Офицерской кав[алерийской] школы начальником 2-й гвардейской кав[алерийской] дивизии»[118].
Своими оценками штабные работники делились с товарищами по службе Генерального штаба, приезжавшими с передовой. Одним из них был будущий вождь Белого движения на Юге России генерал А.И. Деникин. Как вспоминал П.С. Махров, «мы — офицеры оперативного отделения — очень любили Деникина. Он часто приезжал к нам в штаб, заходил запросто в наш вагон поезда, чтобы отдохнуть после боев, и по нескольку часов непринужденно, просто, беседовал с нами, как товарищ по мундиру Генерального штаба.
Мы с ним «отводили душу» в откровенных рассказах о некоторых трагикомических случаях брусиловских приказаний, которые капитан Махин подшивал в особое дело для архива под заглавием “Сатирикон”»[119].
Сменивший Брусилова в марте 1916 г. на посту командующего генерал А.М. Каледин также воспринимался в штабе критически. «Махин с долей иронии заметил: “Да этот сфинкс почище Брусилова. Тот хоть эзоповским языком, да говорил, что ему нужно”»[120].
Недоброжелатель Махина М.В. Агапов впоследствии пересказал свидетельство генерала Б.С. Стеллецкого: «Снова встретились только во время Первой мировой войны. Оба были “связистами” (служба связи). В 1916 г. Махин оказался в Киеве, куда приехал то ли по службе, то ли в отпуск или подлечиться. Здесь в офицерском собрании[121] у него произошла острая стычка с одним офицером, который крайне нелицеприятно высказался о режиме, заявив, что ответственность за военные неудачи, в первую очередь, лежит на неспособных правителях. Махин почувствовал себя крайне оскорбленным подобными заявлениями и хотел донести об этом случае в разведывательное отделение. Ведь произошедшее задело его чувства как монархиста и “исправного” офицера. Другим офицерам едва удалось отговорить его от подачи заявления»[122].
Вполне возможно, что недоброжелатель, прикрывшись чужими словами, которые невозможно проверить, попросту пытался оклеветать Махина. Тем не менее Агапов настаивал, что «почти во всем слова Б. Стеллецкого совпадают с тем, что рассказывал б[ывший] генерал [В.В.] Крейтер. Я с ним не был знаком и даже никогда его не видел, но о том, что он говорил о Махине, слышал, по большей части, от генерала В.Н. Колюбакина, а также от прочих. Со слов Колюбакина и других, Крейтер стал свидетелем инцидента в киевском офицерском собрании, что и предопределило его отношение к Махину»[123].
24 марта 1916 г. Махин был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, а в августе получил Высочайшее благоволение «за отлично-усердную службу и труды»[124]. В июле-августе 1916 г. он нес службу в Луцке, постоянно находясь под огнем неприятеля. 15 августа 1916 г. был произведен в подполковники, а с 17 сентября занимал должности штаб-офицера для поручений управления обер-квартирмейстера штаба XLVII армейского корпуса[125] и штаб-офицера для поручений управления генерал-квартир-мейстера штаба 6-й армии.
Журналист С.Л. Поляков-Литовцев вспоминал о своей встрече с Махиным в конце 1916 г. в Румынии: «Этот простой и храбрый офицер мне очень понравился, я бывал рад каждый раз, когда он в автомобиле брал меня в поездки по фронту. У нас даже завязалось приятельство. Но от мысли, что рядом со мною, в казачьей форме, сидит тайный эсер! я был далек за тысячу верст. Помню, я заботился о том, как бы его случайно не шокировать моими конституционно-демократическими убеждениями»[126].
С 3 декабря 1916 г. Махин — штаб-офицер для поручений по авиации при отделе генерал-квартирмейстера штаба 6-й армии. В конце года он был награжден мечами и бантом к ордену Св. Анны 3-й степени.
4 марта 1917 г. Махина назначили помощником старшего адъютанта отдела генерал-квартирмейстера штаба 6-й армии. 17 мая в результате тайного голосования офицеров и солдат отдела его избрали в состав дисциплинарного суда. С 29 мая Махин был допущен к должности старшего адъютанта военно-цензурного отделения того же отдела. С 27 июля назначен исполняющим должность начальника штаба 3-й стрелковой дивизии[127]. Эту должность он занимал до 9 декабря 1917 г., когда получил назначение начальником отделения управления генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта.
По аттестации от 29 августа 1917 г., составленной временно командующим 3-й стрелковой дивизией, Махин «службу знает и любит ее. Трудную обязанность начальника штаба выполняет образцово. Работает с большой энергией, уверенно и продуктивно, вникая в суть дела. В обстановке быстро и отлично разбирается, проявляя широкую инициативу.
Неся обязанности начальника штаба, не раз во время боевых операций проявлял отличное
