— Все равно никаких гарантий. Вот если бы Инна Владимировна приехала сама.
Но при маме о клинике нельзя даже заикаться — она считает ее своим страшным позорным прошлым, домом скорби, и ни за что не захочет ехать туда…
Между тем вечерело. Солнце уже сильно склонилось к западу. Глядя на пламенеющую полоску заката, я так глубоко погрузилась в мысли о своих бедах, что не сразу обратила внимание на звук подъехавшего к дому автомобиля. Только услышав сигнал, я поняла, что приехали ко мне. Подумав ровно мгновение, я поднялась и пошла открывать. У ворот стояла машина Влада.
Значит, он все понял! Я испытала самую обыкновенную радость — простую, земную, женскую. И Влад, будто угадав мое настроение, вышел из машины и на глазах у всей нашей улицы обнял меня. Еще сегодня утром он не решился бы на такое!
Мне было очень хорошо стоять рядом с ним, ощущать на плечах его руки, близко-близко видеть глаза, чувствовать дыхание.
— Я приехал к тебе насовсем… если не прогонишь, — произнес он тихо.
Я улыбнулась:
— Не прогоню.
Больше мы не говорили об этом — объятие у калитки лучше всяких слов скрепило наш будущий союз.
Потом, сидя на террасе и поглощая привезенную Владом черешню, я деловито строила планы на будущее. Медовый месяц мы проведем в Испании. А в Москве поселимся на Ленинском проспекте.
— Ты знаешь, мама ведь не совсем здорова. Я не собиралась говорить об этом сейчас. Но все равно придется, позже или раньше — какая разница?
— Ты имеешь в виду ангину?
— Нет, я имею в виду другое.
И дальше стала объяснять, что именно я имею в виду. Если вдруг его испугает мамина болезнь…
— Наташ, — прервал Влад мою речь. — Послушай, я сейчас скажу тебе кое-что, только ты не волнуйся. Я сначала не мог понять…
— Господи, ты о чем?
Оказывается, он весь день сегодня разыскивал меня. Был у нас дома, заезжал в офис и, отчаявшись, позвонил маме в больницу.
— Она говорила со мной как-то странно. Сказала, что тебя теперь трудно будет застать, со дня на день ты улетаешь в Ганновер, чтоб заменить там Алексея. Только тогда он сможет вернуться в Москву.
— А она не сказала, что я на даче?
— Нет, про дачу я сам догадался. А она все про Ганновер, про Лешу, про его неприятности.
— Скажи, она была спокойна?
— Нет. Если бы я не знал Инну Владимировну, пожалуй, назвал бы ее манеру агрессивной, но…
— Дай мне, пожалуйста, телефон, — перебила я.
Но тут же поняла, что не смогу воспользоваться телефоном Влада — я не знаю на память номера Лешки. Боже мой, что он натворил! Одним расхлябанным жестом перечеркнул годы моего кропотливого титанического труда — позвонил и рассказал маме про квартиру. Я старалась уберечь ее от малейшего негатива, а он без предисловий выплеснул все.
Я бросилась в комнату и вытащила из сумки телефон. Так и есть! Сначала Лешка позвонил мне — вот его номер на определителе, а не дозвонившись, подступился к матери. Наверное, подумал, что это даже лучше: пусть она уговаривает меня судиться с Глебом Мажаровым.
— О! Натали! — развязно приветствовал меня брат. — Я тут тебе обзвонился.
— Да? — отозвалась я холодно. — А еще кому ты обзвонился?
— Ну, матери позвонил, — сознался он немного воровато. — А чего, нельзя?
— И выложил все без утайки?!
Лешка промолчал.
— Ты до стресса ее довел. — Я уже не могла сдерживаться, говорила все громче и громче, почти кричала. — Стресс, врач сказал, на девяносто пять процентов заканчивается рецидивом.
— Да брось ерундой страдать. — Лешка усмехнулся. — Мать в здравом уме и твердой памяти. Чего ты наговариваешь на нее?!
Я понимала, что дальнейшие разговоры бессмысленны. В прошлый раз, когда с мамой случилось несчастье, брат посоветовал определить ее в интернат. По мнению Лешки, лечение душевных болезней — выброшенные на ветер деньги и время. И сейчас от него никакой помощи не дождешься. Какая там помощь, даже наоборот!
— Значит, так, или ты приезжаешь в Москву и разбираешься с Мажаровым, или я отдаю ему ключи.
— Наталь, ты чего?
— А ты чего?
— Меня, ты понимаешь, не отпускают с работы. Босс отъехал на пару недель, а без него никто этого сделать не может.
— Я все сказала. И запомни: мне не до тебя. Сейчас непонятно, что с мамой. И еще у меня одно известие — я выхожу замуж.
— Поздравляю. — Лешка окончательно скис. — Надеюсь, твой жених — человек порядочный.
— А сам-то ты порядочный?! Если да — немедленно приезжай в Москву и улаживай свои дела сам!
Отжав связь, я еще несколько минут стояла посреди комнаты и жадно, как рыба, выброшенная на берег, хватала воздух ртом. Ну и свинья же у меня братец! Ну и эгоист! Только и думает, что о себе.
— Наташ, иди ужинать! — крикнул Влад с террасы.
И я горячо поблагодарила судьбу за то, что Влад оказался рядом. Вдвоем пережить горе гораздо легче.
Он поил меня чаем, подкладывал в тарелку бутерброды, уговаривал поесть, успокоиться, подождать завтрашнего дня, гладил мои руки и волосы. Я глотала чай пополам с собственными слезами, сгорая от ненависти к Лешке, от боли за мать и странной болезненной нежности к Владику. Чем я смогу отплатить ему за любовь и заботу? А вдруг ничем? Изо всех сил я прислушивалась к своему сердцу, но в нем бушевали иные чувства.
Ночью мы долго лежали без сна, слушали соловья и опять, но уже гораздо осторожнее, чем поначалу, мечтали о будущем. В какой-то момент я почти успокоилась. Влад был так ласков, едва ли не раньше меня угадывал любое мое желание. Мне тоже хотелось сделать что-то хорошее для него. И я знала, что надо сделать. Просто остаться рядом.
Утром мы приехали к маме в больницу. Дело обстояло еще хуже, чем можно было предположить. Вчера вечером с мамой случился нервный припадок. Вела она себя так, что перепуганному персоналу пришлось обратиться в психиатрическое отделение, благо у них в больнице имеется и такое. В психиатрическом отделении приемные дни вторник с десяти до четырнадцати и четверг с пятнадцати до девятнадцати. Мы все же попытались проникнуть туда, но никто не вышел на наш звонок.
— Теперь только после праздников, — объяснила проходящая мимо медсестра.
Мы молча вышли из больницы и вернулись на дачу.
Остатки праздничных дней прошли для меня в адских мучениях. То я бросалась на клумбы, то пыталась развести костер и сжечь мусор, оставшийся после зимы, то вдруг вспоминала о Владе и неслась готовить обед. Ни одно дело не получалось довести до конца — все падало из рук, не клеилось, не сходилось. Однако, за что бы я ни бралась, постоянно помнила о телефоне и с интервалом в двадцать минут набирала номер музыкального доктора. Абонент все время был недоступен.
