Он провел пилой по затвердевшей коре, потянул к себе, но руки его задрожали, и пила со звоном упала.
«Нет, так не годится, — подумал старик, — коли пилить, так пилить, а то что же такое получается? Я не смогу спилить посаженное мною дерево, другой не сможет, а где же проводить дорогу, где строить новые дома? Что сейчас главнее для кишлака? Орешина или улица? Конечно, улица. Значит, надо пилить».
И он снова взялся за пилу, приговаривая в лад:
— Да, старина, что-то уж больно ты завозился. Ну, берись же, старик, тяни. Руки-то чего дрожат? Да тяни же!
Он с силой двинул пилу вперед, она задела за какой-то сук, зазвенела и переломилась. Тяжело дыша, старик растерянно огляделся по сторонам и вышел со двора.
В правлении колхоза сидели Абдуджалил и председатель кишлачного Совета, рассматривали бумаги.
— Входите, входите, — пригласил садовника председатель и густо покраснел.
— Абдуджалил! — забыв поздороваться, начал старик. — Подавай машину, переезжаю!
— Вот и давно бы так! — обрадовался тот. — Сейчас пришлем людей и машину.
За какой-то час все вещи садовника были уложены и перевезены в новый дом. В опустевшем старом доме остался один хозяин. Виновато смотрел он на орешину, сидя на своем любимом месте у столба веранды. И еще бы он, наверное, долго сидел так, но тут вернулся из интерната Мамадали. И то ли от радости, то ли от горькой стариковской обиды блеснули на глазах садовника прозрачные слезинки.
— А, ты уже здесь, сынок, — сказал Гулямкадыр-ата, пряча лицо в ворот халата, — а я тебя дожидаюсь. Выходит, плов теперь будем готовить в новом доме. Знаешь, в каком?
— А я давно уже знаю, — выпалил Мамадали и, будто выдав какую-то тайну, покрылся румянцем. — Мне Абдуджалил-ака показывал. До чего хороший!
— Ну что ж, тогда веди туда деда.
Новый дом был действительно хорош. Просторный двор, высокая веранда, большие светлые комнаты.
Старый человек впервые готовил для себя и внука плов в новом доме и невольно прислушивался к реву бульдозера возле своего старого жилья и, чтобы не заразить ребенка собственной тревогой, чуть слышно напевал свое любимое «Иду ли средь садов зеленых…». А рев бульдозера слышался даже и ночью.
… На прошлой неделе повел Мамадали своего деда по новой улице. Как ни упирался старик, а не смог он отказать внуку. Новая дорога пролегла ровной широкой лентой, под ногами похрустывал гравий.
Чем ближе подходил Гулямкадыр-ата к тому месту, где прежде стоял его старый дом, тем сильнее билось его сердце. Вон на том месте был айван. Все сглажено с землей. А от арыка не осталось и следа. Но что это? Вроде бы новый арык прорыли?
Старик глянул вверх по каналу и замер… На краю дороги стояло чем-то знакомое громадное дерево, гордо разбросав широкие ветви. У его корней примостилась новенькая голубая скамеечка. Почему же раньше не замечал он этого дерева? Да ведь это орешина! Его старая орешина!
— Рахмат, спасибо… — только и сумел сказать садовник, обняв внука за плечи. А тот осторожно поддерживал деда.
В глазах старика блестели слезы. Теперь он их не прятал.
Честь
Она проснулась от страха — какие-то люди гнались за ней, обвиняли ее, потом она увидела мать — та тоже показывала на нее и смеялась вместе со всеми…
Зумрад не сразу очнулась от сна, но постепенно страх ушел, и она увидела себя в своей комнате: вставать еще рано было — она легла после ночной смены, но постель Муниры была уже пуста, простыни, подушка смяты — видно, только что поднялась.
Зумрад надела халатик, откинула за спину длинные темные волосы и вышла в сад. Под навесом из виноградных лоз спала мать — тетушка Рисолат. За садом шаткая деревянная лесенка вела вниз, к речке Боз-су. На берегу Мунира, подоткнув подол платья, обмывала свои красивые ноги.
— Что ты так рано? — Она смотрела на Зумрад сквозь влажные волосы, свесившиеся на лицо. — А я вчера ждала, ждала тебя… Поговорить хотелось…
— Да? — машинально ответила Зумрад: она стояла на валуне, смотрела на желтоватую бурливую воду арыка, на возникавшие то и дело, быстро уносившиеся воронки и думала о своем.
— Вчера он… ну, Карим, снова приходил, — увезу, говорит, тебя в Гулистан. Дали ему, оказывается, хорошую квартиру.
— Разве тесно тебе у нас? — спросила Зумрад.
Мунира легко вздохнула.
— Не понимаешь ты ничего. Да и не слушаешь меня… Ну и ладно. Дело-то не в квартире.
— А в чем же тогда? Ты ведь говорила — не любишь его?
— Так это было когда… А вчера он мне показался другим. Трудно сказать… — Мунира подсела ближе к Зумрад, смотрела, как та умывается, и щебетала: —Знаешь, говорит, что никого нет у него, кроме меня, что только на мне женится, ни на ком больше. Здорово, правда? Потом мы еще гуляли, долго-долго…
— Целовались, наверное?
Мунира засмеялась радостно.
— Верно, а ты откуда знаешь? Бедненький! Представляешь — он весь так дрожал, так бледнел, я чуть не умерла от смеха.
— А тот, Закир, что с ним?
— Инженер-то? Ой, да что может быть с ним? Сходили два раза в кино, да и только. Ну, что скажешь — ехать мне?
— Куда?
— Господи, да в Гулистан же, вот глупенькая!
— Смотри, будь осторожна, не пожалеть бы потом!
— Вот заладила: будь осторожна, будь осторожна! — Мунира презрительно сморщила носик. — Что ж, по-твоему, мне так и оставаться старой девой? Смотри, мне девятнадцать уже, а старых дев все парни боятся…
Подруги часто спорили, но ни разу не поссорились всерьез — слишком разные были, чтоб до настоящей ссоры дошло. С полгода уже, как жили они вместе, в доме матери Зумрад. Обе работали в одном автопарке, водили троллейбусы, но подружились только недавно — на вечеринке, где встречали в одной компании Новый год, и сошлись так, что со стороны казалось — водой не разольешь, все свободное время вместе проводили.
Мунира была сирота — отец умер рано, она его и не помнила, мать скончалась четыре года назад, а других родственников у нее не осталось. Но она тянулась к людям, веселая была, радостная, и вечно переполнена какими-то событиями, мыслями или новостями, и всегда спешила все рассказать: что на сердце, то и на языке. Тетушка Рисолат сразу полюбила ее и, видя, что подруги все свое время проводят вместе, предложила Мунире перебраться к ним: что ей одной жить в пустом родительском доме — трудно, да и скучно, и обидит кто, не ровен час.
Мунира легко согласилась.
Подруги не были похожи и внешне, но стройная, рыженькая, веснушчатая Мунира нравилась Зумрад, нравились ее большие чистые глаза небесной голубизны. И обижаться она не умела, и скучно с ней никогда не бывало: казалось, она вся начинена словами — с трудом успевает выпаливать. Сколько вечеров они проговорили допоздна, вспоминая знакомых, и разные случаи, и книги, и кино, и всякое другое… Зумрад знала: вернись она вчера пораньше, пока Мунира не заснула еще, та ей не дала бы спать до утра, все рассказывала бы о Кариме. А она бы слушала и переживала за подругу.
Сейчас она сидела над желтым быстрым потоком, слушала Муниру, думала, сравнивала ее с собой… Но та уже говорила о другом:
— Пойдем сегодня на концерт Караклаич, хорошо?
— Есть билеты? Откуда у тебя?
— Билетов нет пока, но Карим будет нас ждать. Обещал…
— Опять Карим! Зачем морочишь ему голову?
Мунира усмехнулась.
— Сам виноват. Пусть не ходит за мной!
И тут они увидели незнакомого человека у калитки. Зумрад бросила подруге:
— Сходи узнай, что ему нужно.
А сама через сад побежала в дом-привести себя в порядок.
Мать куда-то вышла уже — видно, за хлебом.
Вернулась Мунира:
— Тебя спрашивает.
— Да кто же он?
— Не знаю. Говорит, важное дело. Но вы разве незнакомы?
— Первый раз вижу его.
— Ах вот как, первый, значит? — Мунира подмигнула с видом заговорщика. — Ну конечно, раз важное дело, значит, правда незнакомый, как я сразу не поняла. А он ничего себе, приятный, только, может, староват немного для тебя. Зато с портфелем.
— Ну тебя, замолчи, пожалуйста! — попросила Зумрад. Чего-то испугалась она, тревога непонятная вошла в душу, и плохой сон сразу вспомнился.
— Идем, а то заждался поди, — торопила Мунира.
Зумрад вышла к незнакомцу, поздоровалась, пригласила его войти в дом.
— Так это вы — Зумрад? Мне нужно поговорить с вами.
— Садитесь, пожалуйста.
— Простите… — незнакомец замялся. — Простите, но, если можно, я хотел бы говорить с вами наедине.
Зумрад глянула на Муниру.
— Это моя подруга, у меня нет от нее секретов. Можете говорить обо всем.
— Я понимаю вас, — незнакомец улыбнулся, — но все же очень прошу…
Мунира поднялась и вышла из комнаты.
— Еще раз прошу извинить меня, — продолжал мужчина, — но то, о чем я буду говорить, касается только вас.
