Наверху в домике связистов знакомимся с Василием Солдатенковым. Высокий, стройный, совсем как юноша,
Василий вспоминает свой недавний отпуск, Подмосковье, жену, маленькую дочь и не может прийти в себя от необычной встречи.
— Надо же,— не устает повторять он,— живем рядом, а встретились на самом краешке нашей земли...
Впервые за весь поход мы отдыхаем на берегу под надежной крышей, а на рассвете звон будильника возвращает нас к морю. Густой туман, совсем окутавший Сюркум, сулит ослабление ветра. Часа через четыре маяк напоминает о себе лишь гортанным голосом наутофона, подающего туманные сигналы. Лодку трясет при каждой встрече с волной, но вдруг клубы дождевых туч рассекает молния и на нас выливается такой поток, что теперь приходится отливать за борт совсем пресную воду. Несколько часов, в сплошном грохоте грозы лодка упрямо идет вперед, и вскоре мы обнаруживаем, что волны исчезают. Когда надоевший полуостров наконец кончается и мы подворачиваем к югу, ощущаем легкое дуновение попутного ветра...
После короткого знакомства с обширной Советской Гаванью и городом все как будто сразу изменилось, и мы ощутили теплое дыхание Японского моря. В сумерках среди редких туч показалась долгожданная и уже довольно яркая луна. В темноте высадились на берег. Быстро вскипятили воду, заполнили чаем термосы и банки и начали ночное плавание. Берег, обрывистый и угрюмый, подсвеченный луной, тянулся на почтительном расстоянии. Когда скрылось за горизонтом ночное светило, мы различали берег при свете звезд, а по шуму прибоя догадывались, что там могло ожидать нас в случае аварийной высадки: галечный пляж или отвесные скалы. Только к вечеру нового дня семибалльный юго-восточный ветер загнал нас на отстой в реку Тахтинку, приустьевый бар которой нам удалось преодолеть без особых помех. Впервые за сутки мы прошли более ста километров...
Днем 17 августа перевалили «экватор» нашего маршрута. После мыса Золотой потянулось по правому борту побережье Приморского края. Усилившийся попутный ветер не позволил войти нам в устье Самарги — да мы просто не могли его отыскать на песчаной косе, окутанной пенистым валом прибоя. Ночь погнала нас прочь от берега, и к утру мы с опозданием обнаружили коварный поворот ветра. С трудом выгребая к берегу, вошли в речку Светлую и в поселке узнали, что сутки назад в Приморье объявлена тайфунная опасность. В балке лесозаготовителей, где мы укрылись от грянувшего внезапно проливного дождя, пьем чай и, поглядывая в окошко, ожидаем резкого подъема воды в реке.
— Вот почему мы не встретили ни одного судна... Да и поворот ветра говорил о том, что тайфун пошел на Курилы,— запоздало объясняю я перемену в погоде. И, словно подтверждая реальность своего существования, тайфун набросил на поселок непроглядную пелену ливня. Кутаясь в дождевик, в проеме двери возник высокий молодой человек:
— Это вы на лодке идете во Владивосток? Без мотора и паруса?
Не дождавшись ответа, юноша побежал к лодке и, осмотрев ее, возвратился. Преподаватель физкультуры в поселковой школе, он, казалось, был обескуражен тем, что мы идем только на веслах...
Только к вечеру улеглась непогода, а утром, сплавившись по притихшей речке, мы встретили в море лишь трехбалльную зыбь, напоминавшую о прошедшем тайфуне. Через сорок часов МАХ-4 оказалась в ста пятидесяти километрах от Светлой. Не получив за все это время очередного прогноза — опять пустынно было в прибрежной полосе,— мы приткнулись к берегу у селения Великая Кема, где за грядой беспорядочно разбросанных в море камней нашлось закрытое от ветра место. Были и другие веские причины для остановки: кончилась пресная вода. Да и опыт общения с тайфуном научил нас осторожности...
Шел, а точнее, заканчивался двадцатый день нашего перехода.
По синим волнам океана
Долину, окруженную остроконечными лесистыми сопками, со стороны моря ограждала высокая галечная коса, за которой билась в поисках выхода река Великая Кема. Мощный накат в шторм замывал устье, заставляя реку петлять вдоль косы и находить промоину, совсем незаметную с моря. Не будь этих сопок да морской воды цвета синего кобальта — не отличить этот распадок от черноморской долины где-нибудь в районе Туапсе. В этот день, жаркий, с кристально-прозрачным воздухом, мы словно заново открыли для себя этот удивительный, насыщенный синевой цвет моря. Высадившись на берег, мы уже не отыскивали приметы сходства со знакомыми ландшафтами, а, напротив, радовались именно этой природе: огромным листьям дуба, лиане пахучего лимонника, развесистому, с длинными иглами кедру, маньчжурскому ореху. Уже в сумерках полностью осушили лодку, развесили для просушки многострадальные одеяло и спальник. На длинном, выбеленном прибоем стволе лиственницы я разложил свои поварские припасы, а Евгений отправился за водой к крайней избе. Через час он возвратился вместе с крепким молодцеватым человеком, который хоть и был в возрасте, но на старика никак не походил.
— Семенихин Иван Филиппович,— представился наш гость.— Вот угощайтесь приморским медком, а лимонник — дар таежный.
— А это плоды с огорода,— добавляет Евгений и высыпает на песок картофель, огурцы, морковь.
Я тут же рассовываю все по банкам и закоулкам в носу лодки. Потом разливаю суп по мискам, слежу за чаем и прислушиваюсь к разговору об охотничьих делах, об обширном хозяйстве Ивана Филипповича и его сыновей. Вскоре появляются и сыновья с женами. У костра становится оживленно. Потом молодые уходят — идет сенокосная страда, и предстоит ранний подъем,— а мы продолжаем слушать рассказ о таежной жизни. Прощаясь, Семенихин просит:
— Вы уж напишите, как дойдете. Ей-богу, душа болеть будет. Надо же решиться на такое...— как-то сокрушенно, по-стариковски добавляет он.
И я вспомнил: всюду сетовали, что уж очень рискованное у нас плавание. Вот и бывалый человек сорвался на нотку жалости. Что это? Осторожность или печальная память борьбы со стихиями, которую несут в себе люди, с малых лет живущие у этого моря?..
Луна заливает светом притихшую гладь моря, теплое дыхание его заметно ослабевает, и на берег вместе с запахами горных лесов опускается густой туман. Лишь к вечеру следующего дня после тихой лунной ночи мы ненадолго прерываем гребной марафон и пытаемся подойти к берегу вскипятить чай: два жарких дня опустошили наши термосы и банки. Незаметная в море зыбь оборачивается у берега крутым накатом. А как не хочется уходить в ночь на залитой лодке и ежиться от холода в мокрой одежде...
— А почему бы не спросить кипятку на судне,— предлагаю Евгению,— смотри, на якоре стоит танкер.
— Сколько это займет времени?
— Не больше часа, да и прогноз нам нужен,— бросаю самый убедительный аргумент и тут же думаю: «Давненько я не поднимался на корабль по штормтрапу— похоже, другого случая и не предвидится». Танкер медленно кланяется зыби, и о подходе к борту нечего думать. Вот разве что стать на бакштов, то есть на конец, поданный с кормы танкера. Но Смургис упрямится:
— Нет, я останусь в лодке и подрейфую. А тебя сумеем высадить на борт.
Лодка разворачивается кормой. Гремя посудой, готовлюсь к высадке. Стоя на прогибающемся настиле кокпита, улавливаю момент, передаю посуду вахтенному, а сам цепляюсь за леера. Капитан танкера «Борисоглебск» Михаил Артемьевич Апасов встречает меня на шкафуте. Знакомимся. О маршруте говорим недолго.
— А что же капитан? — кивает Апасов на МАХ-4 под бортом.
Поднявшись на мостик, включаем палубную трансляцию:
— Капитан танкера просит капитана МАХ-4 подняться на борт.
Тут уже Евгению крыть нечем, и через минуту он крепит лодку к штормтрапу под кормовым срезом и вскоре появляется на палубе. Пока пьем кофе в капитанской каюте, приносят прогноз и факсимильную карту синоптической ситуации в северной части Тихого океана. С Апасовым мы колдуем с координатами депрессий, прокладываем маршруты движения циклонов.
— А вы разбираетесь как заправский синоптик.
— Все же я — бывший моряк и штурман вдобавок...
— Ничего себе, бывшие моряки,— уже обращаясь к нам обоим, перебивает меня Апасов.— Вы же по морю полтысячи миль прошли...
Прогноз оказывается благоприятным, и мы выходим на ют. Капитан, отведя меня в сторону, доверительно говорит:
— А может, останетесь, все-таки ночь.
— Но какая ночь! Грести сейчас лучше, чем днем.
Прямо перед нами протянулась до самого горизонта лунная дорожка, изломанная зыбью. Мы разворачиваемся. Над рейдом могучим басом заревел туманный горн. Прощальные гудки, резонируя с эхом от скал, бередят душу...
За шестьдесят пять часов почти непрерывного плавания мы одолели 150 миль и к следующей полуночи вошли в бухту Ольга. Отсюда Евгений обещал связаться с дирекцией краеведческого музея и условиться о дне прибытия во Владивосток. Мне казалось, что это будет последняя ночь на берегу. Но неожиданно на второй день пути от Ольги нас настиг попутный штормовой ветер. Мы повернули к берегу и долго шли за полосой рифов, окаймляющих побережье. Лодку основательно залило, и, чтобы обсушиться, мы стали за спасительным мелководьем в районе Заповедного, где приютились домики биостанции ДВНЦ. Потом ринулись поперек бегущих с востока валов, намереваясь выйти с попутным ветром к мысу Поворотный у самой Находки. В какой-то неуловимый момент нас накрыло волной. В дискуссию с Евгением о поведении затопленной лодки на штормовой волне я не вступил, хотя было самое время. Борта лодки еще возвышались над водой. Евгений стал предельно внимателен, и — прощай Поворотный! — пришлось лечь на курс по волне прямо на безымянный остров с отметкой высоты «51».
