— Черт. — Зандер хлопает себя ладонью по губам. — Черт, простите, отец. Я не хотел... черт возьми, я просто перестану говорить. Ты возьмешь все на себя, — говорит он, подталкивая меня вперед.
— Мне очень жаль, отец. Мы вроде как потеряли Алессандро. Есть ли какой-нибудь способ перенести службу на некоторое время? Всего на час, пока мы будем его искать?
Лицо священника сморщивается в лабиринт глубоких морщин, в траурную маску, лицо, которое сморщилось от сочувствия слишком много раз, чтобы сосчитать.
— Мне очень жаль, моя дорогая. Если бы это был любой другой день недели, я бы, конечно, сказал «Да». Но сегодня суббота, а в придачу еще и канун Нового года. Сегодня у нас две свадьбы. Первые гости прибывают через час. Если Бенджамину необходимо провести религиозную службу, то, боюсь, нам действительно нужно начать прямо сейчас.
— Я не могу быть здесь без него. Я не могу... — Черт, было бы неправильно сидеть здесь на похоронах Бена без Алекса. Эгоистично, но я не думаю, что смогу пройти службу без него. Я не... я не чувствую себя настолько сильной.
— Если ты не останешься, то с Беном здесь никого не будет. Никого из тех, кого он знал, — говорит Зандер, его голос хриплый и неровный. Он борется со своими эмоциями, хотя и делает это великолепно. Его надломленный голос - единственный признак того, что парень борется. И он только что сказал одну вещь, которая позволит мне пройти через всю похоронную службу для маленького мальчика самостоятельно: с Беном здесь никого не будет.
Меня съедает заживо, тот факт, что он был один, когда умер. Сейчас я ничего не могу с этим поделать, но я могу остаться в церкви и быть здесь для него. Я могу остаться с ним, чтобы он не был одинок в этой части своего последнего путешествия.
— Ладно, тогда ты иди, — говорю я Зандеру. — Иди. Найти его. Приведи его на кладбище так быстро, как только сможешь. Ему нужно попрощаться, иначе он никогда не исцелится.
Даже если Зандер найдет Алекса и доставит его на кладбище к похоронам Бена, прощания будет недостаточно. Я знаю, что Алекс может прощаться со своим братом тысячу раз, каждое утро и каждую ночь, пока его губы не потрескаются и не начнут кровоточить от повторения, но это не поможет ему исцелиться. Только время может сделать это, и я понятия не имею, сколько недель, месяцев или лет будет достаточно, чтобы сделать это. И все же он должен быть там. Он будет ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь, если не появится.
Глава 5.
Когда-то в Денни парни играли в дурацкие игры. Делать было почти нечего, кроме как заниматься спортом, смотреть одно и то же семейное игровое шоу на повторе и делать вид, что занимаешься в библиотеке, поэтому, чтобы успокоить отупляющую скуку, мои сокамерники засыпали друг друга целым рядом бессмысленных вопросов. «Ты бы предпочел…» был их фаворитом. Ты бы предпочел, чтобы твой член отсосала Кардашьян или трахнуть Тейлор Свифт в задницу? Выиграть в лотерею и умереть в пятьдесят или дожить до ста, но остаться без гроша в кармане? Во время одного из последних раундов «Ты бы предпочел…», в которые я играл перед тем, как покинуть Денни, Гаррисон Эш спросил меня, что бы я предпочел — быть глухим или слепым?
В то время я думал, что это было легко. Ежу понятно. Я сказал ему, что лучше бы ослеп. В течение нескольких месяцев я умирал от желания играть на гитаре, мои пальцы зудели от желания летать вверх и вниз по грифу инструмента, который я должен был оставить в гараже Гэри Куинси. Все, на что мне приходилось смотреть — это безжизненные серые стены и уродливые лица других тупых ублюдков, с которыми я сидел взаперти. Я совсем забыл, что в мире есть красота. Казалось, что без музыки я потерял частичку своей души, и мысль о том, что я потеряю ее навсегда, была для меня настоящей пыткой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Удивительно, как быстро меняется сознание, когда мир начинает разваливаться на части. Сидя на скамье католической церкви Святой Троицы в Роли, в глубине тишины, которая окутывает затемненные альковы и заглушенные исповедальные шумы. Давление от неё бьется о мои барабанные перепонки, она душит меня... и я не могу не чувствовать облегчения.
Никто не спрашивает меня, могут ли они что-нибудь сделать для меня.
Не знаю. Как насчет того, чтобы вернуть к жизни моего мертвого младшего брата?
Никто не дает мне дурацких гребаных советов о том, как ориентироваться в опасной местности горя и потерь, и когда это, бл*дь, пройдет.
Думаешь, что я бывал здесь раньше? Думаешь, что я сидел и ел ту же самую горькую пищу, что и сам Мрачный Жнец? Мы же лучшие гребаные друзья, придурок.
Никто не спрашивает, все ли со мной в порядке.
Нет, конечно, я нихрена не в порядке. Да что с тобой такое, черт возьми? На какой планете я действительно буду в полном порядке?
Если я глух к бесконечным вопросам и тошнотворной жалости в их голосах, то мне не нужно сдерживать свой гнев. Мне не нужно заставлять себя проглатывать свои гневные ответы, когда они горят в задней части моего горла, как наполненные кислотой волдыри.
Я так долго общался с людьми, притворяясь, что меня не существует, что теперь они все терзаются сочувствием и чувством вины, изо всех сил стараясь проверить меня, и я не знаю, как справиться с их вниманием. Мне это не нужно. Мне это нихрена не нужно. Мне нужно, чтобы все это исчезло, чтобы никогда, бл*дь, этого не случилось. Мне нужно... Боже, больше всего на свете мне нужна Сильвер.
Укол вины щемит мне грудь. Я должен быть с ней прямо сейчас. Она уже отправилась в квартиру, разыскивая меня, но меня там нет. Если бы я остался, она бы отговорила меня сойти с карниза. Ее прекрасные голубые глаза встретились бы с моими, и я пошел бы с ней, хотя бы для того, чтобы остановить ее страдания во время очередных проклятых похорон. Мне нужно было выбраться оттуда, прежде, чем я увижу ее в траурном платье, и мое собственное чувство долга начнет действовать.
Я не мог, бл*дь, сидеть на скамье перед удручающе пустой Пресвитерианской церковью, тупо уставившись на гроб, зная, что в нем лежит безжизненное, холодное тело Бена. Мне потребовались бы самые последние запасы энергии и то немногое, что осталось от моей воли к жизни, чтобы пройти через такую службу, а мне нужно и то, и другое, чтобы завтра утром не броситься в озеро Кушман.
Как просто было бы позволить чистой ледяной воде затопить меня, наполнить и утащить вниз, в темноту? Кажется, это вполне логичное решение проблемы, с которой я сейчас столкнулся. Мне очень больно. Я страдаю сверх всякой меры, которую испытывал раньше. Если бы я опустился ниже неподвижной зеркальной поверхности озера и позволил терпеливым водам забрать меня, тогда все было бы кончено. Больше никакой боли. Больше никаких страданий.
Только…
Самоубийство никогда не будет для меня вариантом. Нет, пока Сильвер дышит. Я знаю, каково это — быть брошенным, выживать после того, как кто-то, кого ты любишь, пробивает свой билет в путешествие в один конец. Это судьба хуже смерти — существовать в мире, где человек, которого ты любишь, решил, что лучше умереть, чем остаться и любить тебя в ответ. Это не просто. Это никогда не бывает просто. Но именно так это и ощущается, черт возьми.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мою мать преследовали ее призраки. В последние два-три года перед смертью она не знала ни минуты покоя. Черный пес всегда склонялся над ней, оскалив зубы, не давая подняться ни на секунду. И несмотря на все это, она старалась. Она просыпалась каждое утро и заставляла себя встать с постели, она пыталась. В большинстве случаев ей это не удавалось. Она была очень сердита. Одержима манией. У нее начались галлюцинации, она брыкалась и кричала. Усталость заставила ее сунуть ствол пистолета в рот, а отчаяние заставило нажать на курок. Мне потребовалось много времени, чтобы понять: то, что она сделала в тот день, вовсе не означает, что она недостаточно любит меня. Просто боль и бесконечная, бездонная агония от того, что она жива, были слишком велики, чтобы она смогла преодолеть их.
