Не знаю, почему мама так волновалась, что я пихаю тётю Лену, которая ждёт ребёночка? Во-первых, я её не пихала. Во-вторых, нависший над нею из прохода пузатый дяденька пихал её куда сильнее меня. Наверное, пузатый дяденька тоже ждёт ребёночка, да ещё и не одного. Потому что живот у него был куда больше, чем у тёти Лены. И логичнее – то есть справедливее и последовательнее – было бы уступить тёте Лене наше место у окна, но мама сказала тёте Лене, что я очень люблю считать машины за окном. Я хотела сказать, что машины можно считать и с тёти-Лениного места и что я могу разок и обойтись без того, чтобы считать машины, потому что всё равно сбиваюсь очень быстро, потому что столько мыслей, что они совершенно отвлекают от подсчёта машин! И вообще – это мама любит, чтобы я считала машины. Видимо, чтобы я не отвлекала маму от её собственных мыслей. И потому мама, когда мы с ней садимся в трамвай, всегда говорит мне: «Посчитай, сколько зелёненьких машин проедет за окошком и сколько красненьких! А когда доедем – скажешь. Я тоже буду считать – сверимся!» Поскольку я всегда сбиваюсь, то, когда доезжаем, говорю маме: «Десять зелёненьких и три красненьких. Все остальные – беленькие, серенькие и чёрненькие». Как мама проверит? Мама могла бы проверить, только если бы сама считала машинки. А мама точно этого не делает – она только говорит, что тоже будет считать. А сама не считает, а думает. Обычно мама думает о том, что сказать папе и что папа ей не так сказал. Как ответить тётке Ольге на её язвительность и когда она занимала деньги у дедушки, не потому, что дедушка жадный, а потому, что если ты не можешь вернуть дедушке деньги тогда, когда обещал, то надо прийти к нему и сказать: «Папа, я не могу вернуть сегодня, верну через месяц!» – и тогда дедушка будет спокоен и доволен. Дедушка всегда помнит, когда у него заняли деньги. Ещё мама думает о том, почему тётке Ольге дедушка даёт деньги просто так, а ей, маме, в долг. Хотя они обе ему родные дочери. Я иногда тоже размышляю над тем, почему многое из того, что можно моему старшему родному брату, мне нельзя, и наоборот. Потому и сбиваюсь с машинок. А мама их и считать-то не начинает. Это такое дурацкое враньё про машинки. Безобидное, но дурацкое. Хотя, в общем-то, даже полезное. И значит, хорошее. Всё полезное – хорошее. Хотя сами же взрослые любят очень наврать про то, что врать нехорошо.
Сегодня я не собираюсь даже начинать считать машинки, потому что намерена внимательно слушать, о чём говорят мама и тётя Лена. От конечной до конечной много чего полезного от двух взрослых можно подслушать. Ну или хотя бы интересного. Интересное – оно не как полезное. Не всегда хорошее. Но интересное – это жутко интересно!
Мама не предлагает тёте Лене сесть у окошка, потому что я «люблю считать машинки», а у меня не хватает духу сказать: «Мама! Я не буду считать машинки! Пусть тётя Лена, которая ждёт ребёнка, сядет у окошка. Ей будет легче ждать ребёнка у окошка, потому что над ней тогда не будет зависать противный потнючий пузатый дяденька. К тому же я могу пихнуть противного потнючего пузатого дяденьку по этому самому пузу кулаком. А тётя Лена – не может. Потому что я очень хорошо знаю, что то, что можно маленьким детям, нельзя взрослым тётям. И вопиющее наоборот. К тому же ради удовольствия ткнуть такого противного дяденьку по пузу кулаком – а мне в данном случае не будет противно противное, потому что оно для пользы! – я могу совершенно спокойно прикинуться дурой. У меня богатый опыт общения с моим двоюродным братом-дураком. И я уже давно наблюдаю, что дуракам легко прощается то, что не прощается умным. Дураков любят. Дураков защищают. Дуракам – да-да-да! – везёт!» Но ничего такого не говорю. Потому что хотя тётя Лена и подруга мне, но мама мне – мама. И сказать сейчас такое будет примерно таким же предательством, как остаться у бабушки и дедушки, когда мама уезжает. Хочется не уезжать – но уезжаешь. Хочется уступить тёте Лене – но не уступаешь. Потому что за всем тем, чего хочется лично тебе, кроется предательство мамы. Это какое-то странное непреодолимое противоречие! Почему-то всё, что хорошо для тебя лично, предаёт твою маму! С этим иногда практически невозможно жить! Но – ничего, живу! И никаких противных зелёных соплей или значительных таинственных лейкозов у меня нет. Наверное, потому, что я «очень крепкая девочка и с мозгами дружу», как говорит Руслан Михайлович. Вообще-то, я не очень дружу с мозгами, потому что довольно часто с собственными мозгами ссорюсь, но Руслану Михайловичу про это не говорю. В конце концов, как бы я ни ссорилась с собственными мозгами, обычно я с ними мирюсь. Если не мириться ещё и с собственными мозгами – это вообще будет ой! Собственные мозги – это не подружка с соседнего переулка, с которой захотел – играешь, не захотел – общий привет! (Этот «общий привет!» – тоже выражение Руслана Михайловича, когда он хочет кого-то куда-то подальше вежливо послать, он говорит: «Общий привет!» – а когда хочет послать невежливо, говорит иначе, мне так говорить нельзя, как нельзя, например, носить каблуки и красить губы помадой, пока не повзрослею.) Собственные мозги – они всегда с тобой, и потому, хочешь не хочешь, приходится с ними дружить. Так вот, я прекрасно знаю, дружа с собственными мозгами, что это мама хочет уехать, чтобы тётя Оля расстроилась и раскаялась, и что это именно мама хочет сидеть у окошка, чтобы над ней не нависал противный потнючий дядька. А мною, то есть – моими желаниями (которые не мои), она как бы прикрывается. Но это совершенно не важно. Потому что если этого (или чего угодно другого) хочет мама, то каким бы неправильным это ни казалось тебе и твоим мозгам, – то должно быть так, как хочет мама. Это главное. Краеугольное. Какое-то неправильное главное и неверно-краеугольное. Но что поделать?.. Только и остаётся, что «дружить с мозгами», спасибо Руслану Михайловичу и тому, что я с ним регулярно сижу, хотя раньше он сидел без меня.
Кстати, краеугольное – это как основоположное. (Если, на время поссорившись с собственными мозгами, предположить, что краеугольное неверно, то и основоположение окажется изначально ошибочным, и значит, и всё остальное… Но вот в этом месте надо снова резко с собственными мозгами помириться-задружиться и принять их главенствование, как принимаешь главенствование мамы – потому что не может быть иначе, и точка! И расслабиться, и даже наплевать!) Это «краеугольное» в принципе (принцип – это то, на что идёт дедушка со своими фиксированными днями отдачи занятых у него денег или извещения о неотдаче занятых у него денег, то есть принцип – это свободно выдумываемая прихоть) так же непонятно, как «стволовая клетка», но так же важно, как всё главное. Вот «главное» – это понятное слово. Главное – это главное. Это основное. Вот что основное, то есть – главное, в манной каше? Молоко? Нет. Сливочное масло? Ничуть! Вода? Ха-ха-ха! Главное в манной каше – манная крупа. Потому что, будь у вас и молоко, и сливочное масло, и вода, – у вас не будет манной каши, пока у вас не будет манной крупы. Так и с мамой. Мама – это главное. Без мамы каши не сваришь. Потому чего хочет мама – того хочешь ты. Особенно если тебе шесть лет и ты дружишь с мозгами.
Мама с тётей Леной говорят много, и всё о каком-то непонятном. Сперва о понятном. О том, что тёти-Ленина свекровь недовольна и вообще сволочь (про «сволочь» говорит моя мама, тётя Лена такого не говорит, хотя я чувствую, как чувственная девочка, что тётя Лена не любит свою свекровь, потому что тёти-Ленина свекровь не любит тётю Лену). Вообще-то, как я к своим шести, дружа с мозгами, уже поняла: все свекрови – сволочи. Это краеугольная манная крупа. Свекровь – это мать твоего мужа. Мать твоего мужа не может любить тебя. Потому что до тебя твой муж любил, как и любой человек, дружащий с мозгами, только свою маму. А потом появляешься ты. И твой муж – который сын свекрови, – начинает любить тебя. И понятно, что свекровь ревнует. Как ревнует моя мама, когда я говорю ей, что очень люблю тётю Олю. Понятно, что мама делает вид, что ей приятно, что я люблю тётю Олю. Но так же понятно, что мама всего лишь делает вид. Поэтому маме потом надо шепнуть, что её-то ты любишь куда больше тёти Оли, а тёте Оле такое говоришь из хитрости (хотя и тётю Олю любишь по правде, и понятно, что хитрости в говоримом маме больше, чем в говоримом про любовь тёте Оле). А мужчины, когда они мужья, частенько не дружат с мозгами и потому просто любят своих жён, а своим мамам ничего такого хитрого не говорят. Вот свекрови и бесятся. Сходят с ума. Перестают дружить с мозгами и уже почти никогда с ними не мирятся. Где-то их понять можно. Потому что это, наверное, ужасно, когда твой родной, собственный, принадлежащий только тебе ребёнок начинает кого-то любить больше, чем тебя. Не знаю, только предполагаю. У меня же нет детей. И будут ещё не скоро. (Надеюсь, что и к тому времени всё ещё не перестану дружить с мозгами.) Ну и понятно, что чем больше у них, свекровиных сыновей, жён – тем больше свекрови расстраиваются, потому что получается, что их собственный родной сын предаёт их не один раз, а несколько. Как-то так… А может быть, совсем не так. Не знаю. Вот мама Игоря с Советской Армии, когда я ей сказала, что выйду за Игоря замуж, когда вырасту, потому что он готовит и мне не надо будет готовить, а только приходить с работы и тут же играть с нашей с Игорем дочкой в кукольный домик, совсем не разозлилась, а только улыбнулась и сказала, что я очень умная девочка. Впрочем, возможно, она соврала – взрослые постоянно врут. И когда я действительно вырасту и выйду за её сына замуж, она тут же поссорится с мозгами до такой степени, что даже врать не сможет, и будет меня ненавидеть за то, что сын её предал. Хотя, казалось бы, при чём здесь я? Чтобы как-то маму Игоря спровоцировать (это такое слово про то, как заставить кого-то говорить правду и делать все остальные глупости), я ей сказала, что ещё выйду замуж за Серёжку, родители которого снимают дачу напротив нашего дедушкиного-бабушкиного дома, потому что он умный и читает мне на английском, и Игорь будет нам и нашим общим детям готовить, а Серёжка будет нам и нашим общим детям читать книги, то мама Игоря не только не разозлилась, а ещё больше заулыбалась и сказала: «Ты даже умнее, чем я могла бы подумать!» Или, опять же, врала ещё больше. Или сказала так потому, что у неё ни одного мужа нет. Ну, или самый невозможный вариант: она умная. Что со взрослыми случается крайне редко.
