Генка стал двигаться в ней, сопя и постанывая, и ей стало так несказанно сладостно, что она едва не потеряла сознание. А темп его движений учащался.
Кажется, кто-то кричал. И стонал в голос. Возможно, это была она. Или Генка. Потому что двое слились воедино, и было уже не разобрать, одно это существо или два. Да и не имело это никакого значения…
Потом Генка изогнулся, на секунду застыл и тоненько, по-мальчишечьи как-то застонал, содрогнувшись всем телом и вызвав у нее дрожь. А еще через мгновение мир внутри ее взорвался горячей волною, и больше она ничего не чувствовала…
* * *
– А это что? – Она указала пальчиком на валявшуюся на полу рубаху Генки с красным пятном на груди.
– Это малиновое варенье, – усмехнулся он. – Неплохая задумка, а? Я достаю пистолет, дабы застрелить твоего обидчика; тот, естественно, начинает сопротивляться, и в результате борьбы получается так, что он выстреливает в меня в упор. Я умираю, а он, напуганный до смерти, скрывается из гостиницы, побросав все свои вещи и документы. Как тебе?
– Здорово!
После того, что случилось, она смотрела на Генку иными глазами. Из товарища и друга, возможно, единственного, он превратился теперь в ее единственного мужчину и повелителя…
– Итак, наш улов, – Генка посмотрел на выпотрошенный чемодан надворного советника Сысоева, – составляет примерно около восьмисот рублей ценными бумагами и дорогими безделицами, которые нам надлежит покудова припрятать и до поры не трогать… Плюс документы на имя Арнольда Артамоновича Сысоева, которые со временем нам также могут пригодиться. – Он весело посмотрел на Ксюху и подытожил: – Весьма неплохо, а?
– А что мы будем делать дальше? – спросила Ксюша.
– Покамест то же самое. Надо сколотить достаточный капитал, чтобы открыть собственное дело в Москве. – Генка мечтательно потянулся. – Или в Петербурге…
Он не думал о собственном ремесле, домике с садом и спокойной и размеренной семейной жизни с Ксюшей. Ему нравилось то, чем они занимались сейчас. То есть разводкой простофиль и откровенным мошенничеством. А почему бы и нет? Деньги были хорошими и легкими, эта легкость притягивала, а заводить собственное дело означало трудиться. А какой же нормальный человек поменяет воздушные деньги на трудные, пусть даже и при наличии небольшого, как считал Генка, но риска. К тому же рисковать Генке начинало нравиться. А иначе скучновато было жить. А с риском и большими деньгами – весело!
По-другому можно было сформулировать так: зачем жить, если не рисковать и не веселиться?
Подспудно и немного иначе, но примерно так же стала мыслить и Ксюша.
Разумеется, она была бы не против собственного уютного домика с красивым яблоневым садом, но с одним условием: рядом с ней непременно должен быть Генка. С чем она не желала мириться, так это день и ночь работать в гостинице и пресмыкаться перед постояльцами, среди которых попадались как капризные, так и скандальные, а то и вовсе мерзкие типы, и, главное, едва ли не каждый из них хотел заполучить от нее нежности. А этим, кроме Генки, делиться она ни с кем не собиралась.
А Геннадий начинал уже мыслить масштабно. Он подумывал о развитии тандема с Ксюшей.
Почему бы не попробовать гастролировать в паре с ней по крупным губернским городам, а возможно, и по обеим столицам?
Она будет снимать нумер в лучшей городской гостинице, завлекать своим цветущим видом и кажущейся доступностью какого-нибудь богатенького господина, который не прочь завести на стороне ни к чему не обязывающий романчик с молоденькой красоткой. А в самый неподходящий момент в ее нумере объявляется разъяренный «брат» или даже «супруг» и примется учинять скандал «насильнику». А поскольку огласка в таком роде вряд ли кому-нибудь нужна, то «насильник» примется откупаться от него наличными деньгами, ценными бумагами или драгоценностями. Или, нечаянно «убив» Генку, потеряет голову и скроется с места преступления, побросав при этом ценные вещи, деньги и прочее багажное барахло.
Весело? Несомненно.
Но покуда надлежало «работать» здесь…
Как-то после очередной аферы с клюнувшим на Ксению господином, нечаянно «застрелившим» ее «брата» и сбежавшим из гостиницы в мгновение ока, оставив аферистам в бешеной и неистовой спешке свой багаж с довольно большой суммой наличных денег, Ксения спросила Генку:
– Помнишь, ты мне рассказывал про театр? Что это что-то необъяснимое и волшебное?
– Ну, помню, – хмуро отвечал Генка.
– А ты не мог бы… сводить меня туда?
Геннадий искоса посмотрел на Ксюху:
– Для того чтобы идти в театр, тебя надобно соответственно приодеть. Но если мы сейчас накупим тебе разных нарядов, у дядьки сразу возникнет резонный вопрос: «Откуда деньги?» И что мы ему скажем на это? Что мы их выиграли в лотерею?.. Или заполучили солидный куш на ипподроме? – с сарказмом добавил Генка. – Или что мы с тобой занялись…
– Не надо ничего покупать, – перебила его Ксюша. – У меня все есть…
Они прошли в ее комнатку, после чего Ксения заставила Генку отвернуться и долго затем шуршала юбками и платьем. А когда разрешила ему обернуться, то изумленному взору парня предстала молодая и прехорошенькая барышня в дорогом прекрасном платье с оборками и цветами, модной шляпке из сарацинской соломки и атласных туфельках с большими бантами.
Она заметила его восхищенный взгляд и осталась довольна произведенным эффектом.
– Откуда это у тебя? – спросил пораженный Генка.
– Это подарок отчима, – ответила Ксения и покружилась перед взором парня. – Тебе нравится?
Это было не то слово. Ксюха выглядела настоящей барышней, с которой не только что в театр не зазорно было пойти, но и в самый дорогой московский ресторан.
– Хороший, верно, у тебя был отчим, – заметил Геннадий. – Заботливый и не жадный.
– Хороший, – не раздумывая, согласилась Ксения-Капа. Ведь о покойниках, как говорится, либо хорошо, либо ничего…
В Императорском Малом театре на Петровской площади давали пьесу Островского «На всякого мудреца довольно простоты».
Свое первое посещение Малого и состоявшийся спектакль Капа-Ксения запомнит на всю жизнь. Конечно, она не знала ни одного актера, что играли на этой сцене. Слышала, правда, из разговоров постояльцев, что Садовский «уже не тот и ему давно пора бы оставить сцену», что Федотова, как всегда, хороша, а Дмитриевский «в четвертом акте перепутал слова в монологе», а Шумский «был слишком медлителен»…
Она и понятия не имела, что в спектакле занят самый цвет Малого театра, актеры, имена которых станут бессмертными. Ксения просто как вошла в здание театра, так в нем и растворилась.
Это и правда было волшебство. Она забыла, кто она и что. Забыла, где и с кем. Она была и здесь, рядом с Генкой, тоже завороженно следящим за ходом спектакля, – и там, на сцене, вернее, в той жизни и в том мире, который представляли актеры.
Они и правда были великолепны: молодой Вильде, исполнявший роль Глумова; Таланова в роли его матери, Пров Садовский в роли богатого барина Нила Мамаева, Шумский в роли очень важного старикана Крутицкого, Федотова в роли милой Машеньки, Дмитриевский в роли пустозвона Голутвина…
Весь спектакль Ксения просидела не шелохнувшись, проникаясь идеей, заложенной в самом названии, и сюжетом.
А был он таков.
В Москве, после реформ государя императора Александра Второго, открывших новые возможности для умных и предприимчивых людей, главный герой пьесы Егор Дмитриевич Глумов сообщает матери, что ему хочется иметь в обществе вес, для чего он намерен делать себе карьеру путем знакомств в высшем московском свете. Глумов быстро окручивает сановника Мамаева и, пользуясь его расположением, знакомится с важным господином в чине Крутицким, которому тоже нравится. Он умеет нравиться нужным людям, этот Глумов, в том числе и супруге Мамаева.
Скоро он становится у всех на слуху, как весьма достойный и перспективный молодой человек. Его принимают в «общество» и даже рекомендуют в качестве жениха Машеньке, невесте с двухсоттысячным приданым и племяннице богатой и весьма влиятельной вдовы Турусиной. Параллельно Глумов работает над пустым и глупым трактатом его превосходительства генерала Крутицкого, написанным в духе «великого Ломоносова», и небезуспешно.
Первый звоночек, предвещавший беду, звучит тогда, когда к Глумову приходит жена Мамаева, которую он влюбил в себя. Она требует объяснений относительно слухов касательно женитьбы Глумова на Машеньке. Изовравшись вконец, Глумов кое-как успокаивает ее, но в его отсутствие она находит его дневник, где он пишет честно и откровенно все о людях, с которыми сводит знакомства.
Дневник приводит Мамаеву в ярость. Она уносит его с собой. А потом появляется статья «Как выходят в люди» с портретом Глумова и выдержками из его дневника.
Общество, в которое стал вхож Глумов, изгоняет его. Но он, кому уже нечего терять, не уходит и принимается обличать присутствующих уже вслух. И удивительное дело – с ним соглашаются. Ведь и сами они такие же, как он…
