Г. Г.: Оно было свободным.
[ «КРАСНЫЙ»]: Вот как? Скажите, пожалуйста, как вы реагируете на прогнозы возвращения «зимы», тоталитарной угрозы, которой сейчас так обеспокоена левая интеллигенция. «Зима» в таком случае должна вызывать у вас, как у художника, определенные надежды? Потому что в искусстве произойдут характерные изменения. Это так?
Г. Г.: В искусстве мне хотелось бы видеть прогресс. В смысле улучшения вкуса.
[ «КРАСНЫЙ»]: Вы так уклончиво отвечаете. Возможно, вы аполитичный человек? Или вы сопереживаете?
Г. Г.: Конечно, сопереживаю. Я, кстати, на выборы ходил.
[ «КРАСНЫЙ»]: А почему вы пошли? Вы всегда ходите, или это был особый случай?
Г. Г.: Нет, всегда хожу.
[ «КРАСНЫЙ»]: Может, вы просто законопослушный человек?
Г. Г.: Я бы сказал, что чувствую гражданскую ответственность.
[ «КРАСНЫЙ»]: То есть вы верите, что ваш голос может что-то изменить?
Г. Г.: После последних выборов в Думу я стал сомневаться.
[ «КРАСНЫЙ»]: Значит, вы находились в оппозиции?
Г. Г.: В общем, да.
[ «КРАСНЫЙ»]: Смотрите, как интересно получается: как гражданин вы против, а как художник – за. Я говорю о тоталитарной угрозе.
Г. Г.: Да, в этом есть противоречие.
[ «КРАСНЫЙ»]: Как же вы с этим живете? Или вы это не анализируете? Знаете, принято считать, что все художники – интуиты. Но, может быть, это просто лень?
Г. Г.: Согласен, лень – это недостойно.
[ «КРАСНЫЙ»]: Это вам присуще? Вы избегаете размышлять?
Г. Г.: Нет. Я не люблю очень напрягаться, но и не думать ни о чем я тоже не могу. Все само собой происходит. Я просто не очень хотел бы, чтобы меня запихнули в какой-нибудь неудобный или скандальный политический контекст. Я думаю, что для художника важны комфортные условия для его занятий. А что там с политикой происходит в этот момент – это уже второстепенно. Вот, например, Веласкес, мой любимый художник, он жил при дворе, и у него не было никаких проблем.
[ «КРАСНЫЙ»]: Но мы с вами можем судить об этом очень приблизительно, жизнь придворного художника была подчинена определенным требованиям. Но все же какие возможности, преимущества могли бы появиться у вас как у художника при возможной диктатуре?
Г. Г.: Я не очень увлекаюсь размышлениями по поводу передела общества и т. д. Я не люблю свинства, хамства и всякого рода несвободу. Люблю прогресс, цивилизацию. Я не интеллектуал, я художник, практик. И у меня одна цель – совершенствование. Прогресс в технике. Идеальные сюжеты, композиции. Цветовые решения. Я об этом думаю. Сейчас у меня столько забот, работы, выставок.
[ «КРАСНЫЙ»]: В Париж и Амстердам вы повезете свою последнюю «морскую» тему?
Г. Г.: Да.
[ «КРАСНЫЙ»]: А вдруг эти работы будут проданы здесь, в Петербурге?
Г. Г.: Вот это как раз проблема. Если они будут проданы, мне нечего будет везти на другие выставки.
[ «КРАСНЫЙ»]: Забавно, чтобы художник не был заинтересован в скорейших продажах работ. Но, насколько я понимаю, в Петербурге у вас гораздо меньше шансов продать свою живопись, чем, например, в Москве. Если это так, почему это происходит?
Г. Г.: Не знаю. Правда не знаю.
[ «КРАСНЫЙ»]: Мне кажется, что тут играют два момента. Поскольку вашей темой является телесность, прежде всего мужская, то в Москве это никого особенно не шокирует, это было уже проработано в опытах московского акционизма, того же Кулика с Бренером. К вам это не имеет никакого отношения, но как факт Москва уже это пережила, и теперь, возможно, ей легче воспринять вас.
Г. Г.: Хотелось бы так думать.
[ «КРАСНЫЙ»]: И второй момент. Москвичи, я имею в виду кураторов, критиков, зачастую видят в петербургском искусстве только один бренд – неоакадемизм. Все остальное воспринимается как творчество талантливых одиночек. Вы думаете о причинах успеха?
Г. Г.: Я, между прочим, не примазывался ни к какому бренду. Это мой бренд. А успех – результат моего труда.
[ «КРАСНЫЙ»]: Многие считают, что машина неоакадемизма давно работает по инерции.
Г. Г.: Как это может быть? Творчество по инерции – толкнули и катится?
[ «КРАСНЫЙ»]: Да, в коммерческом плане. Нашел свое место – и сиди на нем. Вот, например, та же морская тема была уже у вас сколько-то лет назад и сегодня опять возникла.
Г. Г.: Прекрасная, романтическая тема.
[ «КРАСНЫЙ»]: А как вы относитесь к коммерческому искусству и считаете ли свое таковым?
Г. Г.: Я считаю, что из-под пера художника должны сыпаться золотые монеты. Если этого не происходит, грош ему цена.
[ «КРАСНЫЙ»]: А Ван Гог как же?
Г. Г.: Ван Гог – ужасная бездарь. Я очень не люблю импрессионизм и модернизм весь. Это задурачивание и без того недалеких людей.
[ «КРАСНЫЙ»]: Понятно. Но вернемся к морской романтике. Возможно, я к другому поколению принадлежу, но, простите, она не вызывает у меня положительных эмоций. В последнее время армейско-флотская тема просто режет глаз. Вы пройдитесь по городу – кругом рекламные щиты, на которых изображен Путин около строя войск. И мне кажется, что никакая романтика в наше время с флотом не ассоциируется. Вы исходите из других умозаключений?
Г. Г.: Да, из идеалистических.
[ «КРАСНЫЙ»]: Но ведь ваше искусство оказывается настолько тематически созвучно с номенклатурным пиаром! Вы не видите таких аналогий?
Г. Г.: Я считаю, что это роскошная тема. Армия, флот – это все очень увлекательно.
[ «КРАСНЫЙ»]: Но кроме исполнения есть еще и содержание. Вы можете назвать причину вашей лояльности? Что вас привлекает? Вы сами служили?
Г. Г.: Не служил. Но военная форма привлекает, безусловно.
[ «КРАСНЫЙ»]: Считается, что форма – это обезличивающая потеря индивидуальности.
Г. Г.: Любая мужская одежда всегда униформа. Так или иначе.
[ «КРАСНЫЙ»]: Не скажите. В последнее время мужчины очень даже задумываются над тем, как они выглядят и как одеваются. Программа общества потребления диктует разнообразие. А форма – уравниловка.
Г. Г.: Нет, не уравниловка. Почему индивидуальность обязательно должна проявляться в одежде?
[ «КРАСНЫЙ»]: Ваш выбор в пользу строя?
Г. Г.: Да. Хотя сейчас, если вы заметили, у меня нет ни одной военной картины.
[ «КРАСНЫЙ»]: Я вижу на вашем условном «корабле» много знакомых лиц, ваших друзей, коллег. Цой, Каспарян. В основу серии лег реальный случай?
Г. Г.: Такие вопросы просто невозможны! Я отказываюсь комментировать изображение. У меня нет для вас никаких развлекательных историй. Вот живопись, и все, что вам придет в голову, – это все ваше. Я делаю только то, что я хочу и что я считаю нужным.
[ «КРАСНЫЙ»]: Есть что-то, что вы никогда не будете изображать?
Г. Г.: Наверняка есть. Говно не буду изображать. Зачем я должен делать что-то мне не нравящееся и никому не нужное? Что мне не нравится? Хамство, панибратство и беспорядок.
[ «КРАСНЫЙ»]: Я прочитала, что когда-то вы очень трепетно относились к собственной внешности. С годами острее воспринимаете неизбежные изменения?
Г. Г.: Я стараюсь об этом не думать.
[ «КРАСНЫЙ»]: Потому что это вас не беспокоит?
Г. Г.: Странный вопрос, разве я так плохо выгляжу? Я и сейчас трепетно отношусь к своей внешности.
[ «КРАСНЫЙ»]: Вам свойственен нарциссизм?
Г. Г.: Почему нет?
[ «КРАСНЫЙ»]: Это свойство художника или ваше личное качество?
Г. Г.: И то, и другое. Я был такой красивый, что мне было трудно отвлечься от своего отражения в зеркале. А что касается творчества, то старость, болезнь, уродства – не мои темы. В двух словах можно сказать, что я работаю над созданием шедевров. Это моя амбиция, она меня движет.
[ «КРАСНЫЙ»]: Поскольку вы много лет изображаете идеальное мужское тело, скажите, восприятие мужской наготы в обществе стало более либеральным?
Г. Г.: Думаю, да. Из этих двух работ (Гурьянов показывает на изображения гимнаста на брусьях и борьбы обнаженных мужчин) проблемна скорее первая. Потому что она цитирует работу Лени Рифеншталь – фашистское искусство. Я об этом беспокоюсь.
[ «КРАСНЫЙ»]: Потому что чья-то интерпретация может поставить вас в неудобные рамки?
Г. Г.: Я не хотел бы оказаться в полной изоляции. Если меня перестанут приглашать на выставки, участвовать в разных проектах.
[ «КРАСНЫЙ»]: Но я говорю о другом. Ведь для обывателя мужская нагота по-прежнему скандальна. Разве нет?
Г. Г.: Вы предлагаете мне размышлять о том, как угодить обывателю?
[ «КРАСНЫЙ»]: А кто является потребителем вашего искусства? Некие элиты?
Г. Г.: Да.
[ «КРАСНЫЙ»]: Но согласитесь, с одной стороны, реализм – искусство, понятное массам. Вот тут изображены два обнаженных мужчины. Что тут непонятного? Это же не какая-нибудь неочевидная по смыслу абстракция или концептуальная работа. Почему тогда ваш потребитель элитен? Рядовой зритель не может оценить вашу тему?
