Г. Г.: Сейчас не понятно, кто такой рядовой зритель.
[ «КРАСНЫЙ»]: Тот, кто ходит у вас под окнами.
Г. Г.: А откуда у него деньги, чтобы покупать живопись? Людей, которые покупают искусство, нельзя рассматривать как рядовых зрителей, обывателей. Если у них появился интерес к коллекционированию, значит, они элитарны.
[ «КРАСНЫЙ»]: Это финансовая ситуация нашей страны, но вас ведь покупают и на Западе. Насколько я знаю, потребители русского искусства на Западе – люди среднего достатка, те самые обыватели. Там человек может иногда потратить полторы тысячи долларов на картину. Возможно, вы находитесь в другой ценовой категории?
Г. Г.: Да, у меня цены выше. И еще мои работы находятся в руках разных знаменитостей в Париже, Берлине, Нью-Йорке, Лондоне. Вы спрашиваете, кому адресовано мое искусство? Я же сразу сказал, что работаю для себя, в свое удовольствие. Не с целью очаровать рядового потребителя. Для себя, понимаете?
[ «КРАСНЫЙ»]: Возвращаясь к вашему успеху на Западе… Мне рассказывали знакомые, что в прошлом году на берлинском Арт-форуме вас активно поддержала гомосексуальная пресса. Это так?
Г. Г.: Нет, это не так. Действительно, у меня взял интервью гомосексуальный еженедельник «Сергей», но западной прессы обо мне в прошлом году в принципе было очень много. Вся пресса анонсировала эту огромную ярмарку современного искусства, и многие в качестве иллюстрации Арт-форума использовали мое произведение. Ни одну работу тогда не купили, но мы, я имею в виду галерею, были самые успешные в смысле публикаций.
[ «КРАСНЫЙ»]: Я спросила об этом вот почему. Не видят ли вас здесь и на Западе в разных ипостасях? Если западные зрители и исследователи видят в вашем творчестве гомосексуальную тему, а у нас ценятся ваши аллюзии на советское искусство с имперскими замашками, не противоречит ли одно другому?
Г. Г.: Надеюсь, что это не так. Фашизм и гомосексуальность, действительно, противоречащие вещи.
[ «КРАСНЫЙ»]: Не фашизм в чистом виде. Я имею в виду имперские черты вашего искусства, которые наверняка оценены в Москве.
Г. Г.: Имперский стиль и дух мне очень симпатичен. Я бы с удовольствием построил империю.
[ «КРАСНЫЙ»]: Вы такие вещи говорите…
Г. Г.: Это умозрительно. Я не буду этим заниматься, не беспокойтесь.
[ «КРАСНЫЙ»]: У меня возникло ощущение, что вам должно быть дискомфортно на родине. Вы не думали уехать?
Г. Г.: Я много путешествовал, жил подолгу в разных местах в Берлине, Лондоне, Амстердаме, Мадриде, Нью-Йорке. Мне везде было очень хорошо. Художнику необходимо путешествовать профессионально. Прадо, Британский музей-галерея Уффици – это нельзя не видеть художнику. Но уезжать я не собираюсь. Петербург меня вдохновляет. Я как-то ночью оказался у разведенного моста – засиделся допоздна в гостях, поехал домой на остров и оказался на улице у Дворцового моста. Таксист сказал, что не будет сидеть со мной целый час и попросил выйти из машины. Выла метель, холод. И это произвело на меня тогда сильное впечатление – неземная красота в сочетании с ужасным дискомфортом. Есть это в Петербурге. И я подумал: как я провожу время? И с тех пор перестал даже ненадолго уезжать из Петербурга.
[ «КРАСНЫЙ»]: Но вы говорили, что вам по душе имперское, антиквариат, роскошь. И на вас такое впечатление произвел контраст красоты и дискомфорта?
Г. Г.: Я хотел только подчеркнуть силу красоты. Что даже мороз и холод не способны ее умалить. Да, я люблю разные города, Берлин, Мадрид. Но ведь если переезжать, нужно будет начинать все сначала, вы же понимаете. Художник принадлежит своей стране, культуре.
[ «КРАСНЫЙ»]: Да что вы?! Художники постоянно мигрируют.
Г. Г.: Но здесь я чувствую себя человеком, а там я один из миллиона неудачников.
[ «КРАСНЫЙ»]: Но вы же там успешны.
Г. Г.: Может быть, мной интересуются и покупают мои работы потому, что я русский художник, а если бы я жил в Берлине…
[ «КРАСНЫЙ»]: Вы же от этого не стали бы менее русским. Ну, вот Шемякин уехал…
Г. Г.: Он не художник вообще.
[ «КРАСНЫЙ»]: То есть настоящие художники родину не предают?
Г. Г.: Нет, таких нет.
«Георгий Гурьянов о Тимуре Новикове»
Интервью Георгия Гурьянова Марине Павловой (апрель 2005 года, галерея Д-137)Интервью не было напечатано ранее по разным, независящим от нас причинам технического и… мистического толка.
Георгий Гурьянов: Нет же такого однозначного, монолитного человека…
Марина Павлова: Но однозначные люди, наверно, они и не становятся личностями, потому что их ничего не терзает.
Г.Г.: Да, конечно. Ну, что – энергия, задор, веселье, хулиганство. А еще мне казалось, что Тимур понимает меня, как никто другой. С полуслова. Я знаю, что я ошибался. И последнее время были доказательства того, что он вообще не понимает меня, и вообще видел мир по-другому. Но ведь это тоже очень интересно. Что сказать?… Ну, то, что мы прекрасно дополняли друг друга, мне кажется. Ну, если работали вместе. В принципе, работа – это развлечение. В общем смысле…
М.П.: А когда вы в первый раз с ним столкнулись?
Г.Г.: Это давно было. Познакомились мы, это было еще в конце семидесятых. Я увидел его впервые у моего приятеля художника Сотникова. Он произвел, конечно, очень странное впечатление: с такой колоритной внешностью, с необычным профилем – он показался мне таким Бесом или Демоном. В первый раз.
М.П.: Говорят, он умел захватывать людей. Обращать их, скажем так, в свою веру?
Г.Г.: В принципе, он умел добиваться своей цели. И если он чего-то хотел, то он это получал. Так или иначе.
М.П.: А как вам кажется, что его сделало человеком, который смог оттянуть на Петербург лидерство на тот период очень надолго?
Г.Г.: Талант, безусловно. И одаренность. Он видел дальше, чем другие и черпал больше. Ну, и восточная хитрость, дипломатичность.
М.П.: То есть такой стратег?
Г.Г.: Стратег – абсолютно! Главное достоинство, одно из. Стратег и манипулятор.
М.П.: Говорят, он рассказчик был великолепный.
Г.Г.: Рассказчик – безусловно. Я ненавижу, когда рассказывают фильмы, но Тимура было не остановить. Он мог пересказывать фильм дольше, чем тот реально длится во времени. «Строгого юношу» или «Доктора Мабузе» он пересказывал очень часто и долго. И это можно было слушать – вот о чем мы говорим. Я бы никому не позволил пересказывать фильмы… Это – хорошо подвешенный язык еще, наверное… Он мог выиграть спор с человеком, который лучше его знает, лучше знает предмет, нежели Новиков… Но при этом он такой импровизатор и такой находчивый, что мог положить на лопатки кого угодно в аргументах, в споре.
М.П.: А насчет «Новой Академии»?
Г.Г.: А что насчет «Новой Академии»?
М.П.: Вы как воспринимаете созданное им такое направление, школу, почему именно эта идея возникла?
Г.Г.: Потому что это – прекрасная идея… Как Новиков объяснял, что это экологическая идея поддержания прекрасной традиции в океане хаоса модернизма. Я так к этому отношусь тоже.
М.П.: Вы это рассматриваете как какой-то его концептуальный шаг, как жестко продуманную идею?
Г.Г.: Безусловно. Жестко продуманная идея, абсолютна революционная. На фоне того, что имелось на тот момент в современном мировом искусстве – эта идея даже не революционная, а модернистская, я бы так сказал. Когда кругом дегенеративное и отвратительное, то прекрасный образ становится запрещенным… Понимаете, о чем я сейчас говорю? Об оппозиции.
М.П.: Тимуру свойственно было находиться в оппозиции?
Г.Г.: Конечно. Хотя ему было свойственно и все остальное тоже – как приспособленчество, успех… и вот еще важно – использовать ситуацию в свою пользу. Я во многом был категорически не согласен с ним.
М.П.: Но при этом вам было комфортно с ним работать?
Г.Г.: Да, конечно. Поспорить…
М.П.: А вот то, что связано, допустим, с группой «Кино»… Он ведь тоже, как понимаю, принимал какое-то участие?
Г.Г.: Ну, да. Он тусовался, был рядом. Был художником группы «Кино», официально им в «Рок-клубе» числился. И всегда хотел на сцену. Еще очень хотел быть знаменитым и успешным, конечно. Не упускал никакой, ни одной возможности, чтобы выйти на сцену и там посверкать. Его теория была: не важно, что ты там делаешь на сцене, как ты исполняешь ту или иную функцию, главное – ты засветился, и это уже работает на тебя. С этим я не очень согласен, конечно. Что можно наблюдать на примере Бугаева – что толку оттого, что он постоял на сцене с одним коллективом, другим – мне кажется, что лучше он от этого все равно не стал.
М.П.: Тимур как художник? Как вы его воспринимаете?
Г.Г.: Очень самобытный художник. Прекрасный глаз, отличный критицизм… Тимур – теоретик, конечно.
М.П.: Как вы считаете, с уходом Тимура возник вакуум в арт-среде?
Г.Г.: Конечно, возник, безусловно, возник. Ну, не то чтобы жизнь остановилась, это тоже не так.
