Внешний вид (и документ) особых подозрений у американцев, охраняющих дорогу, не вызвал. А короткое путешествие получилось удачным. Причем гораздо более удачным, чем он предполагал поначалу. Потому что целью он ставил лишь добраться до Читы без особых проблем — и это-то оказалось выполнить нетрудно. А вот дальше…
В гостинице он сразу завалился спать (поскольку несколько раз сказал проверяющим документы, что «совершенно измотался во время поездки на лошадях и просто мечтает выспаться» — и, хотя американцы на «белых людей» вообще внимания не обращали, японцы очень плотно опекали каждого приезжего), а на следующее утро, позавтракав, отправился на вокзал и приобрел билет на поезд до Владивостока. Долго и изощренно ругаясь на нескольких европейских языках по поводу отсутствия билетов до Порт-Артура — а добившись от кассира требуемого ответа, вернулся в гостиницу.
Собственно, больше дел у него в Чите не было: еще за завтраком он не только выяснил, где располагается штаб Семенова, но и познакомился с одним очень интересным (для него) господином: в гостиницу зашел по каким-то своим делам русский генерал, заодно решивший и позавтракать (а возможно, просто здесь позавтракать и решивший — что объяснялось очень даже приличной кухней гостиничного ресторана). И носивший, как ему сообщил вышколенный официант, фамилию Унгерн. Очевидно, иностранцы в гостинице попадались часто, так что официант (вида очень даже «восточного») довольно неплохо знал английский и даже французский — а уж какое он носил звание и какой армии служил, Николай Павлович выяснять не стал. И не стал бежать за генералом, пытаясь прострелить тому башку из «Браунинга»: все же Николай Павлович идиотом точно не был. А был человеком наблюдательным — сразу заметившим, что Унгерна у дверей ресторана ждут двое казаков, и чуть позже заметившим еще шестерых, ожидающих его у входа в гостиницу. В отель: над фасадом висели огромные, чуть ли не в сажень высотой, буквы «Hotel Doowria» — что, по его мнению, демонстрировало явное понимание хозяином заведения того, кто в городе хозяин. Впрочем, ему, скорее всего, было виднее — тем более, что японцы, Читу буквально заполонившие, вроде бы и не возражали…
Вернувшись на вокзал, он очень внимательно изучил расписание, вернул прежний билет, купил билет до Иркутска (с отправлением поздним вечером), сдал чемодан в камеру хранения — а затем сделал то, что повергло следящих за «проезжим иностранцем» японцев в смятение. Николай Павлович кликнул извозчика, заехал в «Фотографию Н. И. Терехова», после коротких переговоров с фотографом вытащил его на улицу (с фотографическим аппаратом) и, провезя того с собой по центру города, запечатлел свой облик на фоне нескольких «красивых» зданий. Порядком испуганный фотограф чуть позже сообщил, что «иностранец возжелал забрать на память несколько фотографий», пообещав изрядную плату за то, что тот изготовит фотопластины сегодня же до ужина.
А Николай Павлович вернулся на вокзал, купил билет первого класса до Харбина, выпил в ресторане стопку водки, на поезде доехал до Атамановского разъезда, затем сел на поезд из Порт-Артура (сунув проводнику, которому пожаловался, что «я жену забыл в поезд посадить», сотенный билет), вернулся. Потратив на этот крюк чуть больше часа (пассажирские поезда как раз на этом разъезде и «встречались»)…
Еще определенную сумму от иностранца получили служащие вокзала: так как поезд на Иркутск отправлялся почти в десять вечера, они позволили зарубежному путешественнику поспать на вокзале. Не на самом вокзале, конечно, а в комнатушке дежурных (сам вокзал на ночь закрывался) — но об этом маленьком гешефте они никому рассказывать не стали. Ну подумаешь, помогли солидному господину сесть в свой поезд без толкучки (из комнатушки вела прямая дверь на перрон, куда пассажиров пускали только за полчаса до отправления поезда)…
А на следующий день он спокойно покинул поезд в Верхнеудинске, прогулялся по улице, зашел к знакомому мастеровому, сунул в «ковровый» саквояж еще пару сотен патронов к своей винтовке — а вечером, в сопровождении трех бурятских «торговцев» (и сам уже в бурятской одежде) спокойно выехал на пленэр. Совершенно спокойно: японские патрули бурятов не задерживали, так как они в город привозили больше половины потребляемых городом дров…
На вопрос Кузнецова «зачем все это было», Николай Павлович спокойно ответил:
— Я же говорил, что вы, большевики, обычные неучи. В эту сторону от Читы находится почти двадцать пять тысяч японцев, а все их снабжение идет из Порт-Артура. Если эти поставки прервать, что японцев будет можно спокойно перестрелять за пару недель. А чтобы их прервать, достаточно взорвать мост перед Атамановским разъездом. Наверное, можно еще много где им нагадить, но здесь удобнее всего: японцы мост даже не охраняют.
— Не может быть!
— Я не могу считать охраной двух солдат с винтовками, мы их просто из луков постреляем. Я постреляю, и на разъезде никто ничего не услышит. А вот с семеновцами придется вам разбираться, я не справлюсь. Повстречал я в Чите Унгерна…
— И не убил⁈
— Как всякий садист, этот генерал — трус. Он в ресторан ходит с охраной из восьми казаков. Застрелить бы я его застрелил, но живым бы я оттуда не вышел. Однако ресторанный люд довольно болтлив… найди мне человека, похожего на солидного господина, который сможет выпить за обедом бутылку водки и не упасть — и я этого Унгерна подстрелю. Только мне уже понадобится помощь партизан… нормальных партизан, не разбойников и мародеров. Человек сорок — а если ты таких партизан не найдешь, то я своих людей на работу возьму. Но это будет неправильно.
— Почему?
— Потому что мои люди нужны, чтобы семеновцев убрать в Троицкосавске, и это дело откладывать нельзя.
— Из Троицкосавска убрать?
— А зачем тебе живые семеновцы?
К зачистке Троицкосавска Николай Николаевич подошел «системно», первым делом оборвав «линии снабжения». Что было делом совершенно нетрудным: единственная дорога от Верхнеудинска проходила через Селенгу, которую пересекать нужно было на пароме. А если пароме нет…
Кроме того, дорога проходила через несколько не очень густых, но все же лесов — и внезапно оказалось, что небольшой отряд казаков в такой лесок войти может легко, а вот насчет выйти — стали возникать серьезные проблемы. Очень серьезные, отряд меньше двух десятков человек в таком лесочке просто бесследно исчезал. Абсолютно бесследно, и никто ничего не видел и не слышал: в самом деле, ведь услышать выстрел из лука уже за пару сотню метров практически невозможно. Большие отряды, впрочем, такие лесочки проходили без потерь, но Селенга… Парома – нет, а вплавь реку пересечь… можно, конечно, но когда с противоположного берега по плавунцам лупит пулемет, результат почему-то оказывается крайне далек от ожидаемого.
Некоторым успехом пользовались одиночные гонцы: если они шли достаточно далеко от тракта и Селенгу переплывали в местах, скажем, неожиданных — шанс добраться, скажем, до Новоселенгинска появлялся. Ну а дальше — тут уж как Бог пошлет. Но почему-то бог посылал «убийц и воров» в ад, а местные жители и праздные путешественники, находя бренные останки таких «искателей приключений», всегда читали на прикрепленных к тушкам красивых листах плотной белой бумаги именно эти слова: «вероотступник, убийца и вор». Однако как господь карал вероотступников, было не совсем понятно. То есть понятно: тушки как правило находились приколотыми к земле осиновыми кольями, однако откуда колья брались, было неизвестно. В смысле, как эти колья втыкались в тушки…
Граждане, путешествующие в противоположном направлении (и имеющие какое-либо отношение к чехам, японцам или семеновским казакам) начинали чувствовать некоторое неудобство отойдя всего верст на тридцать от Верхнеудинска. Там, в широкой лощине между невысокими сопками, неосторожный путешественник мог столкнуться с летящей из покрывающих сопки зарослей кустарника пулей. А осторожный, идущий не по дороге, а в некотором отдалении — с небольшой, но отнюдь не менее неприятной стрелой из спрятанного в траве или в кустах самострела. Да и с пулей мог встретиться при переходе через речку Оронгой. Неширокая была речка, и не очень глубокая — но мост через нее очень невовремя сгорел, а берега покрыты такими густыми кустами…
