А за два дня пути (верхами) от Оронгоя до Селенги тоже слишком часто стали встречаться вещи совсем уже неожиданные — из которых самыми «неожиданными» были деревянные одноразовые пушки-картечницы, стреляющие щебенкой.
Иван Алексеевич, насмотревшись на «чудеса фортификации», не удержался и поинтересовался у Николая Павловича:
— Как вам только в голову приходит такое? Это же делается просто, а результат невероятный! — он все же поборол себя и обращался к «подполковнику» теперь исключительно на «вы».
— Я же сколько раз вам говорил: учиться надо. Все эти самострелы и картечницы деревянные люди очень давно придумали. Самострелы русские мужики еще веке в семнадцатом на зверя ставили, пушки деревянные — это вроде бы китайцы придумали, когда с британцами воевали. Да и то, думаю, они тоже старые изобретения применили…
— А вот вы драку устроили между американцами и чехами…
— Это тоже не новое изобретение. Те же британцы такое постоянно проделывают в колониях. Нанимают за копеечку небольшую какого-нибудь мелкого местного вояку, тот на соседа нападает. Затевается общая драка, два княжества остаются без войск — и тут британцы приходят и всех мирят. Очень задорого мирят. Но у меня на чеха просто денег не было, пришлось самому чеха изобразить…
— Вы как думаете, когда семеновцы побегут из Троицкосавска? Я чего спрашиваю-то: мы тут посовещались, решили, что вы правы: выпускать их живыми будет неправильно. Но и партизаны здесь долго ждать не смогут, так что нужно им в нужное время подойти.
— Иван Алексеевич, мне все ваши партизаны очень не по нраву. Я вам говорил, что с разбойниками у меня разговор короткий будет, и мне плевать, семеновец он или красный большевик. И с семеновцами буряты сами справятся, они их уже давно с нетерпением ждут. А вот когда дождутся… еще раз скажу: хороших, честных воинов из партизан мы с удовольствием возьмем для очистки от врагов Верхнеудинска и Читы. А разбойники — пусть бегут отсюда без оглядки…
В конце августа в Троицкосавске стало очень грустно насчет пожрать. Со стороны Китая прекратилась торговля, а со стороны России — вообще почти никакой связи не осталось. Хотя все же сидящим в городе казакам и удалось «послать весточку на большую землю»: несколько гонцов просочились в Верхнеудинск. И информация настолько рассердила атамана Семенова, что он лично возглавил поход на город силами двух срочно перевезенных из-под Читы полков. И эти полки дошли причем без малейших проблем, до Оронгоя…
Николай Павлович в процессе очередной беседы с Иваном Алексеевичем заметил:
— Вы делаете большую ошибку, считая Семенова садистом и трусом. Он как раз не трус, но вот умишком господь его обделил. И он показной жестокостью маскирует свои ошибки, которые делает постоянно.
— И какую же ошибку он совершил, идя двумя полками на Троицкосавск?
— Большую, я бы даже сказал, огромную. Больше половины солдат в его полках — насильно мобилизованные, причем не убегают они исключительно потому, что Семенова боятся. А идут за ним в том числе и потому, что он своей храбростью их вдохновляет.
— И в чем же тут ошибка?
— В показной храбрости, на которой в основной степени держится дисциплина в полках. Вон, обратите внимание: атаман этот впереди едет на лихом коне…
— И что?
— А вот сейчас он с коня упадет с простреленной башкой… упал. И что? Все тут же остановились. Не бросились в атаку на наши кусты, а просто стоят и смотрят. Погодите вы прятаться, это мы успеем… если потребуется, в чем я сомневаюсь. Ага, казаки его осмотрели, убедились, что атамана у них больше нет. Хотя нужно быть полным идиотом, чтобы надеяться, что атаман, у которого башка его пустая вообще взорвалась, может остаться в живых… всё, смотрите: последний эскадрон уже повернул и поскакал откуда пришел. Еще один… Вот теперь можно идти прятаться: все же пара эскадронов законченных мерзавцев попробует нас найти.
— А если найдут?
— Я в семь лет у себя в саду так прятался, что меня даже бабушка Андама меня найти не могла. А тут лучшие охотники тайник строили. К тому же казаки побоятся пешком сюда идти, а на коне к нам вообще не подъехать. Так, всё, сидим тихо-тихо. И думаем, как будем очищать от врагов Верхнеудинск. Просто думаем, а кто чего придумает — обсудим уже завтра…
Глава 5
Николай Павлович с Иваном Алексеевичем очень много времени проводил в беседах. Большевик (оказавшийся, кроме всего прочего, «главным» от красных в Забайкалье), рассказывал много интересного, что помогало «горному подполковнику» разобраться в том, что происходит в России — но в основном ему самому приходилось «ума вкладывать» представителю «нового поколения», настолько дремуч (с точки зрения Андреева) был «красный вождь». А основной причиной, по которой он «нянчился» в мужиком, было то, что Кузнецов, по сути, спас ему жизнь или, по крайней мере, здоровье: когда в Верхнеудинске проходила зачистка чехов, с некоторыми не сильно пьяными «военнопленными» пришлось и в перестрелки вступить. И когда у Николая Павловича внезапно закончились патроны в двух его револьверах, как раз Кузнецов, выскочивший откуда-то и начавший палить из своего револьвера в чехов, отвлек их и позволил подполковнику свои перезарядить. Большевик стрелял, мягко говоря, не очень метко — то есть вообще ни в кого попасть не смог — но чехов он отвлек…
А теперь Андреев и Кузнецов обсуждали, как очистить от семеновцев… сначала все же Троицкосавск. Там сидели (и уже начали голодать) чуть больше тысячи казаков и, что сильно не нравилось подполковнику, почти четыре сотни чехов:
— Ну, половину казаков все же можно оставить в живых: они мобилизованные и особо в безобразиях участия не принимали. А вот чехи живыми оттуда выйти не должны…
— А это почему? Если они из города уйдут, то какой нам до них дело будет?
— Чехи нарушили закон.
— Сейчас все закон нарушают…
— Они сдались в плен, и Россия им гарантировала за это жизнь. Это — закон в любой войне: пленные неприкосновенны. Но они взбунтовались, начали убивать жителей России — и теперь они вне закона. Поэтому права на жизнь у них больше нет, и мы обязаны это подтвердить. А вот как это сделать…
— Но ты же подполковник, придумай как.
— Ты меня ни с кем не спутал? Я горный инженер, обер-бергмейстер. Меня училии строить железные дороги и мосты, рудники и заводы — а брать города меня не учили. То есть почти не учили.
— И что же делать?
— Послушай, Иван Алексеевич, вот ты у большевиков главный. А раз главный, то должен думать, принимать решения и командовать.
— Но меня тоже не учили брать…
— Тогда давай так договоримся: ты теперь не будешь главным, а главным мы назначаем меня. И ты тогда будешь слушать мои команды.
— Договорились, а делать-то что?
— Кто знает, сколько у казаков в Троицкосавске наших? То есть бурят и монголов?
— Ну… я не знаю, но думаю, что нисколько. Китайцы есть, их два полных эскадрона, а бурятов Семенов всех за Читу давно уже увел: понимал, сволочь, что против своих они воевать не станут. Думал, их сагитировать?
— Агитировать ты их потом будешь, когда мы всех интервентов уничтожим. А сейчас работу делать нужно. У тебя среди твоих большевиков казаки есть?
— Нет.
— А солдаты, которые на войне были? Только мне нужны такие, кто награды за свою службу получал.
— В Иркутске есть один с георгиевской медалью, а здесь… трое с медалью «За храбрость» вроде…
— Тащи их сюда, для них как раз работенка имеется…
Селенгинские буряты за последние пять лет очень сильно поменяли образ жизни. И более всего поменяли за последние два года, но вовсе не революция стала тому причиной. Просто в результате войны у них появилось много современного оружия (в основном, почему-то, японские «Арисаки»). Ружья у них и раньше были: коров пасти в местах, где волки встречаются чуть ли не чаще собак, без ружья никак нельзя — но Арисака была удобнее берданки. А в последнее время и с патронами к ним проблем не стало: хотя японцы их и не продавали, но обильно снабжали боеприпасами тех же семеновцев — а какой казак откажется от денег? А в последнее время и на продукты они патроны с удовольствием меняли (кстати, именно по этой причине даже в «окруженном» Троицкосавске казаки бурятов, приходящих в город, не трогали и даже защищали их от чехов).
