соскочит, мамочка!»
Превозмогая боль и желание сжаться где-нибудь в углу и затихнуть, Николай практически наощупь добрался до ворот и отпер их. Теперь ему предстояло отыскать путь из лабиринта железобетонных конструкций и побитых асфальтовых дорог. Но, прежде чем сбежать, горе-телохранитель оглянулся на своего «босса».
Зря.
Виктора затягивало в Диану. Тело мужчины обхватили жгуты кроваво-красных щупалец, имевших то же начало, что и пронзившие его «крючья». Рывок – бёдра орущего во всё горло Эдипова исчезают в недрах будущей матери; рывок – отвратительный хруст ломающихся костей и позвонков перекрывает крики, и умолкший навеки Виктор складывается пополам; ещё один рывок – шантажист почти полностью исчезает в цепких объятиях нерождённого…
Николай в ужасе попятился назад и едва не рухнул вниз, запнувшись о порог, но успел ухватиться за дверной косяк. Бежать! Бежать без оглядки и забыть обо всём увиденном! Что бы и кому бы он ни рассказал о случившемся, его ждёт, в лучшем случае, осмеяние
(«Два здоровых мужика с волыной не смогли справиться с бабой и её пузожителем? Лол!»),
в худшем – больница для душевнобольных или тюрьма.
Лучше же молчать, правда?
***
Десять часов вечера. В любой другой день Диана бы боялась, что из-за угла на неё выскочит грабитель или любая другая разновидность отморозка. Но сегодня она чувствовала – всё, с неё хватит! В синяках, с потёкшим макияжем, перепачканная пылью и грязью, она не реагировала на неодобрительные взгляды восседающих на обшарпанных скамейках бабулек, на склизкие подмигивания парней, а также на понурые взгляды женщин; матери старались прикрыть глаза своим чадам, особенно рьяно – матери дочерей.
«Ой, да пошли вы!»
Вот, наконец, и дом. Лифт приехал быстро. Диана делила кабину с долговязым подслеповатым парнем, уткнувшимся в телефон. Нервы как будто успокоились (ну, или почти успокоились), и женщина из любопытства заглянула из-за плеча попутчика в экран. Судя по всему, он собрался публиковать в соцсети то ли криво написанный белый стих, то ещё какое-нибудь «современное искусство». Будущая мать смогла прочесть лишь отрывок:
Её время пришло:
Пробит Саркофаг.
Щупальца смерти и стены в кровавых пятнах.
Весь мир вокруг – лицо
Того, что было в давнем прошлом.
Вспорото сердце – выжжена земля!
Не моргая, глядит она на небо.
При ней звёзды потускнели.
Измождённость её и медленность шагов
Говорят о смерти тела.
Пламя взгляда
И холод редких слов
Сеют лишь угрозу … и укор.
Все обличия – периоды, полные боли;
Мы лишь можем сожалеть…
Шаги без звука в самом худшем из направлений!
Мысли столбенеют в голове.
Горечь знания
Застряла комом в горле:
Сломанная жизнь – наше бремя.6
– Что бы я ещё хоть раз… – тихо прошипела Диана. Парень улыбнулся. Только непонятно, чему.
Лифт достиг этажа, на котором жила молодая семья, и Диана покинула кабину. Она решила ничего не рассказывать мужу, но и сгорать от чувства стыда в случае чего не станет. Она сделала более чем достаточно. И лучше бы Евгению не пенять ей, когда она потребует распределить обязанности по дому или захочет выйти «развеяться» с подругами…
– Пока, няша! – еле слышно пробормотал «поэт» и помахал вслед. «Няша» ничего не ответила, лишь легонько пихнула маму в бок.
«Покушать бы… Может, по ананасику?»
Пол под табуретом покрылся тонким слоем табачной пыли, ещё немного осталось на Марининых губах и лице. Пальцы и вовсе почернели. У ног валялись пожёванные кусочки фильтра.
Сквозняк аккуратно прикрыл дверь в палату, и теперь свет от автомобилей, зданий и фонарей парка (Москва никогда не спит) в одиночку нёс бремя борьбы с ночной мглой.
Марина чувствовала, что заболевает. Перед эпизодом в заброшке она захотела закурить ещё одну сигарету, но по ходу истории внутри всё сжималось и холодело. Когда рассказ подошёл к концу, трясущиеся пальцы сжимали выпотрошенную сигарету, и ещё одна лежала в складках юбки, словно в гамаке. Там же покоилась и влажная измятая пачка.
– Твою мать… – шумно выдохнула Марина и жадно втянула воздух. Частицы табака не нуждались в особом приглашении и устремились в путь вместе с воздухом. От неожиданности она закашлялась как после первой в жизни затяжки.
– Неприятно, да? – без тени сочувствия произнёс Симеон, когда Марина вернула контроль над своим телом.
Хотя бы относительный.
– Хреново, – честно призналась девушка и с сопением вытерла рот, испачкав лицо в процессе.
– Я ведь не обещал, что будет легко, – мрачно заметил Симеон.
– Конец мог бы быть и лучше, – медсестра попыталась взять себя в руки и звучать строго, но её ещё потряхивало.
– Нужно больше смертей?
– Нужна уверенность, что с женщиной всё будет в порядке.
– Я не уверен, что у кого-то из выживших в принципе может быть всё в порядке. Поглядел бы я на Колю.
– В психушке таких хоть с лопаты ешь. – Медсестра оглядела осунувшееся лицо и длинные худые руки. – Блин, ты же взрослый человек, а тощий, как шкет. Голодаешь? Или на диете?
– Даже не знаю… Назовём это вынужденно-добровольным воздержанием.
– Это такая особо изощрённая форма садомазохизма? Или селфхарма?
– Хотел бы я знать, – улыбнувшись, пациент поёрзал в кровати. Случайно бросив взгляд на следы от сигарет на подоконнике, он задумался, словно что-то вспоминал.
Марина хотела было покинуть тощего рассказчика с задатками шизофреника и пожелать ему счастливого пути в страну По, Лавкрафта и прочих сумеречных эльфов, как вдруг…
– Хочешь ещё одну историю?
«Я после первой ещё не проблевалась, визионер ты хренов!» – подумала девушка, но вслух произнесла другое.
– Только чтобы финал был хорошим. И чтобы с песнями! Как в Диснее!
– «Алых песнопений» не обещаю, – сказочник прищурился и бросил быстрый взгляд на окно, словно школьник, стоявший перед доской и искавший ободрения в лицах друзей. – Но что-то наподобие диснеевского «хэппи-энда» будет. И песня тоже. – Симеон игриво вскинул бровь.
Марина сглотнула и заёрзала на стуле.
– Щас спою!..
Алиса
0. Из глубин мёртвой земли
Портрет теперь спрятан, и твоя судьба
Перестала ужасать…
И не ужасала, возможно.
Скорбит ли мать хотя бы?
Слышишь ли её всхлипы во мраке?
Они нашли… они зачали замену,
Пока ты гниёшь здесь!
Ты должна вернуться к ней, воскреснуть.
Покажи свою боль!
Я хотел бы быть рядом с тобою…
Быть может, моих слов и не хватало…
Что если я мог облегчить твой рок?!
Что если это всё я виноват?!
Разрушены тюрьмы стены.
Я слышу треск костей.
Твой гроб был тебе слишком тесен!
Пусть в теле твоём бьётся сердце!
Пока колдует Королева,
Я отопру врата
