Современные веяния не коснулись провинциальной жизни. Сонные барские дома с привычными анфиладами комнат, в сени садов, жили жизнью своих дедов и прадедов, удовлетворяясь досугом в виде сезонных закруток урожая да ежегодного придворного календаря.
После малой гостиной – небольшое помещение, которое, судя по всему, отделяло одну часть дома от другой. Возможно, в гостиной оставляли посетителей в ожидании дальнейшего приема, здесь же, судя по высоким зеркалам в пол, можно было привести себя в порядок и проследовать дальше. И зеркала, и альков с диванчиком чистенькие, ни следа пыли и разрухи.
Маг, раз уж выдалась возможность, внимательно себя осмотрел. Да уж, Андрей Сергеевич, в таком виде вас в приличное общество и не подумали бы пустить. Воротник съехал, уложенный пробор растрепался, и нитка вон торчит. Андрей со вздохом, как мог, привел себя в порядок и приосанился, глядя на себя вполоборота. Вот теперь можно и в бой.
Он было потянулся, чтобы поправить цепочку часов, да по старой привычке глянуть время, но застыл. За широкими двойными дверьми впереди послышался женский плач.
Андрей метнулся вперед, одной рукой распахивая дверь, на второй заставил загореться пламя. За дверью в приглушенном свете ламп стоял большой, наполовину накрытый к ужину стол. Так вот где столовая – правильно Наденька сначала сказала. У стены темной громадиной притаилась ель. Сейчас без освещения она скорее выглядела угрожающе, нежели празднично.
– Ну-ну, – шептали откуда-то из темного угла под аккомпанемент тихих всхлипываний. – Сейчас мы во всем разберемся…
Возле покрытой дивной красоты изразцами печи, прижавшись друг к другу словно два замерзших воробышка, сидели девушки в одинаковых темных платьях со сбившимися передниками. Скорее всего, горничные.
– Прошу прощения, если напугал, – Андрей старался, чтобы его голос звучал как можно мягче. – Меня зовут Андрей Сергеевич Голицын, маг-дознаватель. Я пришел помочь.
Одна из барышень прижалась ближе к другой, вторая строго насупилась. Они переглянулись, будто без слов о чем-то договаривались. В конце концов, та, что со строгим взглядом, аккуратно поднялась и помогла встать второй.
Оправив платья, обе девушки неловко поклонились. Теперь было видно, что они были разного роста. Та, что пониже, смотрела на Андрея с интересом, та, что повыше, – строго. Девушки были похожи друг на друга, как сестры.
– Меня зовут Груня, – представилась та, что повыше. По всей видимости, старшая. – А это Дуня. Мы горничными при доме состоим.
– Позвольте спросить, барышни, что вы здесь делаете?
– Мы ужин накрывали, – начала старшая, – а потом…
– Потом сморило! – подала голос младшая, которой явно не было ведомо стеснение. – Так спать захотелось, аж жуть. Потом просыпаемся, а вокруг темным-темно…
– А зала вся в пыли и грязи, будто несколько лет не убирались.
– А потом зал как по волшебству снова стал обычным, правильно?
Груня и Дуня быстро закивали.
– Так и было, Христом Богом клянусь, – произнесла та, что пониже, плаксивым голосом и перекрестилась. Угадывалась в ней какая-то неприятная нервозность. Груня покосилась на сестру, кивнула, но креститься не стала.
– Идемте со мной, – кивнул Андрей в сторону выхода. – Вам ничего не угрожает, слово офицера. В малой гостиной нас ждут Остин и Праскевья Федоровна.
Воссоединение происходило бурно, экономка охала и причитала, расспрашивала и осматривала своих подопечных, Остин же как будто успокоился.
Вкратце пересказав их с Надей историю, Андрей перешел к сути:
– Расскажите, кто еще был в особняке в тот вечер?
– Так вы… Капитан-дознаватель и в самом деле наша барышня? – не удержалась от вопроса экономка.
Где-то в глубине дома послышался женский крик, а затем выстрел.
– Наденька! – охнула Праскевья Федоровна, но Андрей уже бежал в холл.
Ковер заглушал осторожные шаги Нади, но она все равно боязливо оглядывалась на дверь, за которой только что исчез маг. Последние несколько ступеней она пролетела, будто за ней гнались мамаевы полчища. Одно она точно знала: ей необходимо было подняться на второй этаж. И вот, взлетев наверх, она застыла в нерешительности, дивясь произошедшим изменениям.
Чудесные метаморфозы этого этажа не коснулись совершенно. Здесь было грязно и темно, и Надя вмиг пожалела о том, что не взяла с собой если не фонарик с магическим огнем, то хотя бы штабс-фельдфебеля.
Темные коридоры навевали смутные воспоминания из детства – как когда Надя тайком ночью пробиралась сюда, к Овальному залу. Под властью какого-то смутного воспоминания, она прошла вперед к чуть приоткрытой двери. Отчего-то в голове вновь всплыло воспоминание о голосах. Они спорили… А она вот так же сквозь щель в двери пыталась расслышать хоть слово. Двое взрослых, мама и… Второго она припомнить никак не могла. Надя тряхнула головой. Сквозь щель просачивался лунный свет зимней ночи. Она подставила пальцы под расплавленное серебро, завороженная этим видом, и сама не поняла, как оказалась за дверью.
Тихо-тихо, чтобы никто не заметил, маленькая Надя добралась до Овального зала. Овальным его называли за его вытянутую форму, и служил он для самых разных поводов. На Пасху сюда вносили длинные столы, а в обычное время использовали в качестве концертного зала или лектория. А теперь там притаилась большая ель для гостей. Больше была только в Смольном! И, конечно, Наденьке было страсть как любопытно на нее посмотреть.
До Рождества оставалось еще целых пять дней. Разве можно было удержаться и не взглянуть хотя бы одним глазком? Надя долго караулила у лестницы, ждала, пока спустятся горничные, которым было поручено эту ель нарядить.
И вот теперь дорога была свободна! Надя тихонько открыла дверь и юркнула внутрь, но так и замерла, не смея пошевелиться. Ель превзошла все ее ожидания: пушистая красавица царствовала в большом зале, при дневном свете красиво переливаясь обертками конфет.
– Мадемуазель, разве вы не давали обещания не врываться сюда без спроса? – прозвучал сзади строгий голос.
Надя ойкнула и обернулась. В дверях стоял дядя Владимир и улыбался в свои пышные усы. Увидев, что дядя не злится, девочка тоже улыбнулась, оправляя платье.
– Я только взглянуть!
– А мадемуазель знает, что она в этом году достаточно взрослая, чтобы побывать на рождественском балу, а взрослые никогда не позволяют себе нарушать обещания? – дядя вопросительно выгнул бровь.
– Одним глазком, дядя!
– Что же… – Мужчина задумчиво посмотрел сначала на Надю, потом на ель. – Получается, второй глазок мне придется завязать?
И дядя, как это часто бывало в детстве, вскинул руки вверх, грозно зарычав, изображая из себя медведя из сказки. Надя ойкнула и со смехом ринулась прочь, рискуя и правда оказаться с завязанными глазами. Да уж, теперь никто не мог сказать, что она достаточно взрослая.
Однако их догонялки продлились недолго: уворачиваясь от «медведя», Надя нырнула под ель, зацепилась пояском за ветку. Дерево опасно накренилось.
– Ой-ой! – успела воскликнуть Надя, дергая свой поясок. И огромная ель с грохотом повалилась на паркет, роняя угощения и украшения.
Теперь зал был в плачевном состоянии. Сквозь пыльные задернутые шторы проникал лунный свет, отражаясь в тусклых зеркалах, хитро установленных в стенах так, чтобы делать зал еще больше. Каждый шаг поднимал клубы пыли, а гниющий паркет жалостно скрипел.
Но если крепко-крепко зажмуриться, то можно было представить, как загораются сотни свечей, множась в отражениях, и от того зала наполняется особой атмосферой, от которой кружится голова, а на губах остается сладковатый привкус праздника.
И вот уже гремит оркестр, увлекая гостей в очередной котильон, шуршат юбки бальных платьев, вплетаются разговоры, смех, шум бокалов…
– Надя?
Девушка распахнула глаза и чуть не вскрикнула. Перед ней наяву возникла ровно та же картинка, что она и представила. И шум, и музыка, и теплый свет, танцующие пары. А перед ней дядя. Таким, каким она запомнила его еще в детстве – с пышными усами и лукавыми огоньками в глазах.
