таким… трудноопределимым маскулинным ароматом.
– Правда? – удивляюсь я.
Себастьян выпрямляет спину и кивает.
– Правда. Я пришел на семинар, не представляя, что меня ждет.
– Но в итоге написал блестящий роман. – Я показываю на свой фактически пустой листок. – В один класс молния дважды подряд не бьет.
– Как знать, – говорит Себастьян и улыбается. – Когда писал роман, я чувствовал присутствие Святого Духа. Как знать, откуда придет вдохновение. Просто раскрой душу, и оно придет. – Он направляется к следующей группе, оставив меня в полном замешательстве.
Себастьян понимает – должен понимать! – что он мне нравится. Стоит ему войти в класс, мой взгляд беспомощным зайчиком скачет по его лицу, шее, груди, джинсам. Себастьян прочел мою писанину? Себастьян в курсе, что именно он меня вдохновляет? Если да, зачем приплетать Святой Дух?
Он что, играет со мной?
Осень перехватывает мой взгляд из другого конца класса и беззвучно спрашивает: «В чем дело?» – потому что вид у меня наверняка такой, будто я в уме умножаю шестизначные числа. В ответ я качаю головой и убираю руку с листочка: безумные строфы прятать больше не от кого.
Тут меня озаряет мысль – точнее, это робкий проблеск идеи, ниточка от той ночи в комнате Осени к сегодняшнему дню.
Парень-квир. Парень-мормон.
– Себастьян! – окликаю его я.
Он смотрит на меня через плечо. Как невидимой цепью, мы прикованы друг к другу взглядами. Через пару секунд он возвращается к моей парте.
Я дарю ему самую очаровательную из своих улыбок.
– Фуджита считает, что мне нужна твоя помощь.
Теперь его взгляд поддразнивает.
– А сам ты считаешь, что тебе нужна моя помощь?
– Я два предложения написал.
– Значит, нужна, – со смехом заключает Себастьян.
– Да, наверное.
Я ожидаю, что Себастьян предложит отойти к свободной парте в дальнем конце класса или встретиться в библиотеке, когда у меня появится «окно». Но он говорит то, чего я не ожидаю совершенно:
– В эти выходные у меня будет свободное время. Можно позаниматься.
От такого предложения сердце у меня пускается бешеным галопом, а классная комната словно тает в тумане.
Мысль-то, наверное, плохая. Да, я запал на Себастьяна, но вдруг, узнав получше, полюбить его не смогу?
Хотя разве для меня это не наилучший расклад? Разве не стоит пообщаться с ним вне школы и получить ответ на свой вопрос: «Могли бы мы стать как минимум друзьями?»
Господи, осторожность нужна предельная!
Себастьян сглатывает, и я завороженно смотрю, как у него ходит кадык.
– Так ты согласен? – уточняет Себастьян, заставляя меня оторвать взгляд от его шеи.
– Да, – отвечаю я и сглатываю сам. Теперь завороженно смотрит Себастьян. – В котором часу?
Глава пятая
В субботу, когда я встаю, папа сидит на кухне за барной стойкой. Он в своей зеленой форме, а над миской с овсянкой склонился так, словно в ней скрыты величайшие тайны вселенной. Лишь приблизившись, я понимаю, что он спит.
– Папа!
Он вздрагивает, сносит миску с овсянкой со стойки, потом неловко за ней наклоняется. На табурет он усаживается, стиснув руками грудь.
– Ты меня напугал!
Я обнимаю его за плечо, сдерживая смех. Папа такой взъерошенный и растрепанный…
– Извини.
Папа накрывает мою ладонь своей. Он сидит, а я стою рядом и чувствую себя дылдой. Быть одного роста с ним так непривычно! Почему-то на внешность я весь в отца – и высоким ростом, и темными волосами, и густыми ресницами. У Хейли мамины волосы, мамина фигура, мамина дерзость.
– Ты только что вернулся?
Папа кивает и снова кладет ложечку в миску.
– Под полночь доставили мужчину с разрывом сонной артерии. Меня вызвали в операционную.
– С разрывом сонной артерии? Он выжил?
Папа чуть заметно качает головой. О-ох… Вот почему он такой поникший.
– Ужас.
– Ему было тридцать девять. У него остались двое детей.
Я прислоняюсь к стойке и ем злаковые хлопья прямо из пачки. Папа якобы не замечает.
– А как он?..
– ДТП.
У меня сердце екает. Лишь в прошлом году папа рассказал нам с Хейли, что трое его лучших школьных друзей погибли в ДТП сразу после выпускного. Папа тоже ехал в той машине, но уцелел. Он уехал из Нью-Йорка в Калифорнийский университет, а потом в Стэнфорд изучать медицину. В Стэнфорде он встретил мою экс-мормонку-маму и женился на ней, к вящему неудовольствию своей матери и многочисленной родни в Венгрии. В Нью-Йорке он бывает редко, поэтому, приезжая в родной город, каждый раз вспоминает погибших друзей.
С той аварией связана одна из немногочисленных ссор, произошедших у родителей при нас с Хейли. Мама говорила, что мне нужна машина, папа твердил, что я обойдусь без собственных колес. Мама победила. Огромный минус Прово в том, что делать здесь нечего, податься некуда и для пешеходов город неудобен. Плюсом считается невероятная безопасность: здесь не пьют, а машины водят как восьмидесятилетние старики.
Лишь сейчас папа замечает, что я одет и готов к выходу.
– Куда это ты собрался в такую рань?
– Поработаю над одним проектом с другом.
– В смысле с подругой? С Осенью?
Черт, почему я сказал «с другом»?! Надо было сказать «с одноклассником»!
– С Себастьяном.
В папином взгляде сомнение и непонимание, поэтому я поясняю:
– Он наш куратор на Литературном Семинаре.
– Это парень, который продал свой роман издательству?
– Ага! – смеюсь я. – Это парень, который продал свой роман издательству!
– Он ведь из СПД?
Я озираюсь по сторонам, словно кухня полна мормонов, принципиально не пьющих наш кофе.
– А кто тут не из СПД?
Папа снова принимается за холодную овсянку, пожав плечами.
– Мы, например.
– Кто такие мы?
– Свободные унитарианские иудеохристиане, – отвечает мама, проскальзывая на кухню. На ней легинсы для йоги, волосы собраны в высокий неряшливый пучок. Она подплывает к папе и дарит ему омерзительно долгий поцелуй, от которого я еще глубже утыкаюсь в пачку с хлопьями, потом направляется прямиком к кофейнику.
Мама наполняет себе кружку и, глянув через плечо на папу, спрашивает:
– Поли, ты в котором часу домой приехал?
Папа снова смотрит на часы. От усталости он и щурится, и жмурится.
– Минут тридцать назад.
– Разрыв сонной артерии, – резюмирую я. – Пострадавший не выжил.
– Таннер! – негромко осаживает меня папа, смерив укоризненным взглядом.
– А что? Я лишь вкратце изложил все маме, чтобы тебе снова не пришлось.
Тихо-тихо мама подходит к папе и прижимает ладони ему к щекам. Что она говорит, я не слышу, но ее шепот успокаивает и меня.
Черная пижама, растрепанные волосы, крашенные в черный, недовольный взгляд – на кухню вваливается Хейли.
– Эй, вы что шумите?
Самое нелепое то,
