1915
ВОСЬМИСТИШИЕ
Ни шороха полночных далей,Ни песен, что певала мать,Мы никогда не понималиТого, что стоило понять.И, символ горнего величья,Как некий благостный завет,Высокое косноязычьеТебе даруется, поэт.
1915
СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
Прошел патруль, стуча мечами,Дурной монах прокрался к милой,Над островерхими домамиНеведомое опочило.
Но мы спокойны, мы поспоримСо стражами Господня гнева,И пахнет звездами и моремТвой плащ широкий, Женевьева.
Ты помнишь ли, как перед намиВстал храм, чернеющий во мраке,Над сумрачными алтарямиГорели огненные знаки.
Торжественный, гранитокрылый,Он охранял наш город сонный,В нем пели молоты и пилы,В ночи работали масоны.
Слова их скупы и случайны,Но взоры ясны и упрямы,Им древние открыты тайны,Как строить каменные храмы.
Поцеловав порог узорный,Свершив коленопреклоненье,Мы попросили так покорноТебе и мне благословенья.
Великий Мастер с нивелиромСтоял средь грохота и гулаИ прошептал: «Идите с миром,Мы побеждаем Вельзевула».
Пока они живут на свете,Творят закон святого сева,Мы смело можем быть как дети,Любить друг друга, Женевьева.
1915
ДОЖДЬ
Сквозь дождем забрызганные стеклаМир мне кажется рябым;Я гляжу: ничто в нем не поблеклоИ не сделалось чужим.
Только зелень стала чуть зловещей,Словно пролит купорос,Но зато рисуется в ней резчеКруглый куст кровавых роз.
Капли в лужах плещутся размернейИ бормочут свой псалом,Как монашенки в часы вечерниТоропливым голоском.
Слава, слава небу в тучах черных!То – река весною, гдеВместо рыб стволы деревьев горныхВ мутной мечутся воде.
В гиблых омутах волшебных мельницРжанье бешеных коней,И душе, несчастнейшей из пленниц,Так и легче и вольней.
1915
* * *
Я не прожил, я протомилсяПоловину жизни земной,И, Господь, вот Ты мне явилсяНевозможной такой мечтой.
Вижу свет на горе ФавореИ безумно тоскую я,Что взлюбил и сушу и море,Весь дремучий сон бытия;
Что моя молодая силаНе смирилась перед Твоей,Что так больно сердце томилаКрасота Твоих дочерей.
Но любовь разве цветик алый,Чтобы ей лишь мгновенье жить,Но любовь разве пламень малый,Что ее легко погасить?
С этой тихой и грустной думойКак-нибудь я жизнь дотяну,А о будущей Ты подумай,Я и так погубил одну.
1915
* * *
Об Адонисе с лунной красотой,О Гиацинте тонком, о НарциссеИ о Данае, туче золотой,Еще грустят аттические выси.
Грустят валы ямбических морей,И журавлей кочующие стаи,И пальма, о которой ОдиссейРассказывал смущенной Навзикае.
Печальный мир не очаруют вновьНи кудри душные, ни взор призывный,Ни лепестки горячих губ, ни кровь,Стучавшая торжественно и дивно.
Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь.И ты, о нежная, чье имя – пенье,Чье тело – музыка, и ты идешьНа беспощадное исчезновенье.
Но мне, увы, неведомы слова —Землетрясенья, громы, водопады,Чтоб и по смерти ты была жива,Как юноши и девушки Эллады.
1915
Ода д’Аннунцио
К его выступлению в Генуе
Опять волчица на столбеРычит в огне багряных светов…Судьба Италии – в судьбеЕе торжественных поэтов.
Был Августов высокий век,И золотые строки были;Спокойней величавых рекС ней разговаривал Вергилий.
Был век печали; и тогда,Как враг в ее стучался двери,Бежал от мирного трудаИзгнанник бледный, Алигьери.
Униженная до конца,Страна, веселием объята,Короновала мертвецаВ короновании Торквата.
И в дни прекраснейшей войны,Которой кланяюсь я земно,К которой завистью полныИ Александр и Агамемнон,
Когда все лучшее, что в насТаилось скупо и сурово,Вся сила духа, доблесть рас,Свои разрушило оковы —
Слова: «Встает великий Рим,Берите ружья, дети горя»… —Грозней громов, внимая им,Толпа взволнованнее моря.
А море синей пеленойЛегло вокруг, как мощь и славаИталии, как щит святойЕе стариннейшего права.
А горы стынут в небесах,Загадочны и незнакомы,Там зреют молнии в лесах,Там чутко притаились громы.
И, конь, встающий на дыбы,Народ поверил в правду света,Вручая страшные судьбыРукам изнеженным поэта.
И все поют, поют стихиО том, что вольные народыЖивут, как образы стихий,Ветра, и пламени, и воды.
1915
РАЙ
Апостол Петр, бери свои ключи,Достойный рая в дверь его стучит.
Коллоквиум с отцами церкви тамПокажет, что я в догматах был прям.
Георгий пусть поведает о том,Как в дни войны сражался я с врагом.
Святой Антоний может подтвердить,Что плоти я никак не мог смирить.
Но и святой Цецилии устаПрошепчут, что душа моя чиста.
Мне часто снились райские сады,Среди ветвей румяные плоды,
Лучи и ангельские голоса,Внемировой природы чудеса.
И знаешь ты, что утренние сныКак предзнаменованья нам даны.
Апостол Петр, ведь если я уйдуОтвергнутым, что делать мне в аду?
Моя любовь растопит адский лед,И адский огнь слеза моя зальет.
Перед тобою темный серафимПоявится ходатаем моим.
Не медли более, бери ключи,Достойный рая в дверь его стучит.
1915
ПЯТИСТОПНЫЕ ЯМБЫ
М.Л. Лозинскому
Я помню ночь, как черную наяду,В морях под знаком Южного Креста.Я плыл на юг; могучих волн громадуВзрывали мощно лопасти винта,И встречные суда, очей отраду,Брала почти мгновенно темнота.
О, как я их жалел, как было странноМне думать, что они идут назадИ не остались в бухте необманной,Что дон Жуан не встретил донны Анны,Что гор алмазных не нашел СиндбадИ Вечный Жид несчастней во сто крат.
Но проходили месяцы, обратноЯ плыл и увозил клыки слонов,Картины абиссинских мастеров,Меха пантер – мне нравились их пятна —И то, что прежде было непонятно, —Презренье к миру и усталость снов.
Я молод был, был жаден и уверен,Но дух земли молчал, высокомерен,И умерли слепящие мечты,Как умирают птицы и цветы.Теперь мой голос медлен и размерен,Я знаю, жизнь не удалась… и ты,
Ты, для кого искал я на ЛевантеНетленный пурпур королевских мантий, —Я проиграл тебя, как ДамаянтиКогда-то проиграл безумный Наль.Взлетели кости, звонкие, как сталь,Упали кости – и была печаль.
Сказала ты, задумчивая, строго:«Я верила, любила слишком много,А ухожу, не веря, не любя,И пред лицом Всевидящего Бога,Быть может, самое себя губя,Навек я отрекаюсь от тебя».
Твоих волос не смел поцеловать я,Ни даже сжать холодных, тонких рук.Я сам себе был гадок, как паук,Меня пугал и мучил каждый звук,И ты ушла, в простом и темном платье,Похожая на древнее Распятье.
То лето было грозами полно,Жарой и духотою небывалой,Такой, что сразу делалось темноИ сердце биться вдруг переставало,В полях колосья сыпали зерно,И солнце даже в полдень было ало.
И в реве человеческой толпы,В гуденье проезжающих орудий,В немолчном зове боевой трубыЯ вдруг услышал песнь моей судьбыИ побежал, куда бежали люди,Покорно повторяя: буди, буди.
Солдаты громко пели, и словаНевнятны были, сердце их ловило:«Скорей вперед! Могила так могила!Нам ложем будет свежая трава,А пологом – зеленая листва,Союзником – архангельская сила».
Так сладко эта песнь лилась, маня,Что я пошел, и приняли меня,И дали мне винтовку и коня,И поле, полное врагов могучих,Гудящих грозно бомб и пуль певучих,И небо в молнийных и рдяных тучах.
И счастием душа обожженаС тех самых пор; веселием полна,И ясностью, и мудростью, о БогеСо звездами беседует она,Глас Бога слышит в воинской тревогеИ Божьими зовет свои дороги.
Честнейшую честнейших херувим,Славнейшую славнейших серафим,Земных надежд небесное СвершеньеОна величит каждое мгновеньеИ чувствует к простым словам своимВниманье, милость и благоволенье.
Есть на море пустынном монастырьИз камня белого, золотоглавый,Он озарен немеркнущею славой.Туда б уйти, покинув мир лукавый,Смотреть на ширь воды и неба ширь…В тот золотой и белый монастырь!
1912–1915
