Вечером Кизимов улетел, а Тимков в отличном расположении духа включил видеотектор и сдал вечерний радиорапорт. К его удивлению, вместо обычной формулы: «Рапорт принят, спокойной ночи, конец связи, конец», – дежурный связист посоветовал ему не отключаться, поскольку связь с «Орлиным пиком» срочно затребовал старший инженер-синоптик Среднеазиатского Центра погоды. В разговоре с Тимковым старший синоптик очень темпераментно пытался выяснить, по какой такой причине приборы метеостанции сегодня выдали Центру совершенно фантастические результаты измерений. Тимков ответил, что аппаратура станции работает нормально, обвинения в его адрес несостоятельны и вообще поддерживать разговор в таком тоне он не считает для себя возможным. Старший синоптик уже повежливее намекнул, что если температуру воздушной среды, равную температуре плавильной печи, Тимков считает нормальным явлением в метеорологии, то разговаривать действительно не о чем. Ошеломленный Тимков всю ночь напрасно возился с проверкой приборов. Аппаратура была в порядке…
Загадка так и осталась бы загадкой, не посети Кизимов «Орлиный пик» вторично. Это было неделю назад. С первыми звездами Кизимов улетел восвояси, Тимков помахал ему вслед и с нехорошим предчувствием направился сдавать вечерний радиорапорт. Предчувствие не обмануло его. Центр сообщил: результаты дневных измерений метеостанции полностью забракованы.
Мы застали Тимкова в момент весьма неприятных для него объяснений с комиссией Центра. Сбитые с толку члены комиссии пытались найти для своего протокола хоть какую-нибудь вразумительную предпосылку, однако Тимков, сбитый с толку гораздо более основательно, ничем не мог им помочь. Он сознавал, что, заподозрив Кизимова, так далеко выходит за рамки понятия о «вразумительности предпосылок», что об этом лучше промолчать. Уловив смысл претензий, предъявленных дежурному инженеру метеостанции «Орлиный пик», мы попросили уважаемых членов комиссии оставить поле деятельности за нами, на что они с большой охотой согласились.
Мы приготовились к трудному разговору, но достаточно было упомянуть о Кизимове, и Тимков выложил нам свои подозрения… То есть даже не подозрения, а твердую уверенность в том, что, стоило Кизимову появиться вблизи измерительного комплекса метеорологической аппаратуры, приборы начинали врать. Мы попросили Тимкова взять на себя труд провести еще один такой эксперимент, но получили отказ. «Экспериментировать над своим другом я не намерен, – заявил Тимков. – К тому же я убежден, что третий эксперимент в условиях „Орлиного пика“ ничего нового вам не даст». Нам оставалось признать его правоту и внести в свою картотеку странный «эффект метеостанции». С экспериментами мы решили повременить, дополнительный материал могло нам дать простое наблюдение за Кизимовым…
Никольский остановился, вопросительно взглянул на Гэлбрайта.
– Продолжайте, прошу вас. – Гэлбрайт кивнул.
– Собственно, я рассказал почти все. Наблюдение за Кизимовым действительно было результативным. Отдел наблюдения преподнес нам сюрприз – поющие деревяшки вот наподобие этой… – Никольский постучал по крышке футляра. – И мы решили, что располагаем достаточным материалом для прямой беседы с производителем мелких чудес. Один из наших сотрудников посетил Кизимова в его дачном особняке и попытался установить контакт. Попытка провалилась. Кизимов выпроводил визитера не намного вежливее, чем сделал это в отношении мистера Хаста. Тогда мы предложили строптивому собеседнику быть с ответным визитом у нас. Если интересуетесь подробностями состоявшегося разговора, мы подготовили звукозапись на картоне номер девятнадцать.
Гэлбрайт нашел нужный картон и передал Фрэнку. Поднял руку, призывая к тишине, хотя безмолвие в холле нарушалось только нетерпеливым сопением Хаста. Фрэнк нащупал в крышке стола щель лингверсора, бросил в нее пластмассовый прямоугольник.
– Запись немного сокращена, – успел предупредить Никольский. – Изъяты детали, которые не относятся к делу.
В колонках спикера на потолке пронзительно заверещала настройка лингверсора.
Первую фразу трудно было понять. Автомат-переводчик быстро менял варианты фонем в поисках тональности, наиболее близкой к звуковому оригиналу. Вторая фраза звучала сравнительно чисто:
– Прошу вас, назови… свои фами… имя, род занятий.
– Простите, как мне вас называть?
– Можете называть меня инспектором.
– Инспектор, я попросил бы вас избавить меня от формальностей. Скажите сразу, что вам от меня угодно, и я постараюсь или ответить вам прямо…
– Или?
– Или не ответить.
Длинная пауза.
– Скажите, Кизимов, почему вы избегаете открытого разговора с представителями Управления космической безопасности?
– Вопрос поставлен неверно. Я избегаю говорить лишь на темы, обсуждать которые не нахожу возможным.
– Позвольте спросить почему?
– По причинам сугубо личного свойства.
– Вы не могли бы сказать о причинах подробнее?
– Нет, не мог бы.
– Вы связаны определенными обязательствами?
– Я не понял вашего вопроса.
– Вы давали кому-нибудь обязательства не касаться интересующих нас тем?
– Ах вот оно что… Нет, не давал.
– С кем вы поддерживаете дружеские отношения?
– Это мое личное дело.
– Вы считаете своим другом Жана Лорэ?
– Да, считаю.
– Вы сознаете, что ваши необычные свойства, приобретенные, видимо, за пределами нашей планеты, не могли нас не заинтересовать?
– Это ваше дело.
– Это общественное дело, Кизимов!
– Я ведь не сказал – личное.
– Себя вы противопоставляете обществу?
– Ни в коем случае, инспектор! Разрешите вопрос?
– Да, конечно.
– По-вашему, я представляю собой угрозу обществу?
– Вы должны понимать, что мы не имеем права не учитывать такую вероятность. А как бы на этот вопрос ответили вы сами?
– Отрицательно. То есть для общества я опасен не более, чем любой другой «обыкновенный» житель планеты Земля.
– То есть вы сознаете свою необыкновенность?
Недолгая пауза.
– Сознаю, разумеется… Но кому от этого хуже, кроме меня?
– Простите, я вас не понял.
– Инспектор, поверьте мне на слово: моя необыкновенность для меня такая же загадка, как и для вас.
– Может быть, это болезнь?
– Должен вас упрекнуть: вы не очень внимательно просмотрели мой бюллетень служебного спецкарантина. Заключение медэкспертизы гласит: «Здоров. С учета спецкарантинного сектора снят. Бессрочный пропуск на планету Земля выдан».
– Хорошо, не болезнь. Назовем это как-нибудь по-другому.
– Да, вы правы. Суть, конечно, не в терминах… Это неизвестно где и неизвестно как приобретенные свойства, необычные для «нормального» человека. Предупреждаю возможный вопрос: я действительно не знаю где и не знаю как.
– А вам не хотелось бы избавиться от такого «приобретения»?
– Видите ли… Для меня это уже не имеет значения.
– Как понимать ваш ответ?
– Как вам будет угодно.
– А для других?
– Что для других?
– Это имеет значение?
– Простите, о чем вы спрашиваете?
– Вам не приходилось говорить на эту тему с другими обладателями подобных свойств… ну, скажем, с Лорэ?
– Лорэ?.. Нет, не приходилось.
– Вас удивил мой вопрос?
– Да. При чем здесь Лорэ?.. Ах, понимаю!
– Вы с Лорэ ничего не знали о способности друг друга оставлять «черные следы»?
– Вероятно, вы говорите о… Нет, за Лорэ я этого не замечал. Я полагал, что, кроме Йонге и меня…
– …феноменов такого рода больше не существует?
– Да. Ну что ж… тем хуже для Лорэ.
– Что вы имеете в виду?
– Прежде всего вашу назойливость. Я всегда опасался дать вам для нее повод. В отношении «черных следов», как вы называете их, я проявлял особую осторожность. Дело прошлое, инспектор, но скажите мне откровенно, где вы могли заметить оставленный мною «черный след»?
– В умении скрывать «черные следы», Кизимов, вы достигли совершенства. Мы их не наблюдали ни разу. Мы располагаем косвенными данными. Но откровенность за откровенность. Скажите, как Йонге относится к своему положению феномена?
– Думаю, он не в восторге.
– Почему вы говорите об этом в форме неуверенного допущения?
– Уверенного, инспектор. По аналогии с ощущениями собственной персоны.
– И только?
– О, этого достаточно!.. Даже с избытком.
– Йонге знает, что вы его аналог по ощущениям такого рода?
– Думаю, нет.
– Откуда вам известно, что Йонге ваш собрат по феноменальным свойствам?
– Однажды я случайно видел оставленный им «черный след».
– Как объяснил он вам это явление?
– Он сделал вид, что ничего особенного не произошло.
– А какова была ваша реакция?
– Я сделал вид, что ничего особенного не заметил.
– В беседах с ним вы никогда не касались этой темы?
– Нет. Это не та тема, которая могла бы доставить удовольствие.
