— Шутка. Забавно. — Она опускает окно и смотрит на звезды. — Я проснулась этим утром и забыла, что мамы больше нет. Я думала, что все было одинаково; потом я вспомнила, что это не так. Можем ли мы петь Долли по утрам, как она обычно пела, когда я завтракала? Ее пение… — Ее голос замолкает, и я протягиваю руку и беру ее за руку.
Я судорожно сглатываю.
— Еще бы.
Она делает глубокий вдох.
— Я рада, что ты здесь.
— Ты просто счастлива, что дедушка не твой опекун.
— Он пахнет мятой и много пукает.
— И он живет в Финиксе, — добавляю я.
Она кивает.
— Все будет хорошо. Мы разные цветы из одного сада, но нам идеально вместе. Мама всегда так говорила.
Мама действительно так сказала, не обязательно из-за диагноза Сабины, но потому, что мы противоположности по характеру и у нас четырнадцатилетняя разница в возрасте. Она родила меня в двадцать шесть и много лет пыталась родить еще одного ребенка, сдалась, а потом забеременела в сорок. Затем у моего отца случился обширный сердечный приступ во время стрижки газона.
Пятнадцать лет были только я, мама и Сабина, Могучие девочки Морган, и я пытаюсь цепляйся за эту мысль, чтобы быть сильной… как мама.
Ей будет во многом соответствовать.
Мы разные цветы из одного сада, но мы идеально подходим друг другу.
Мое горло сжимается от горя, от страха, что меня недостаточно, от доверия, которое я услышала в голосе Сабины
Слова…
У нас все будет хорошо.
Может быть, если я продолжу это говорить, это будет правдой.
Глава 4
Ронан
Мои сны будят меня, запутанные и темные, и мои руки сжимают простыни, когда образы проносятся в моей голове: штормовая ночь, молния, бьющая в дорогу, мой "Тахо" врезается в мост, а затем катится вниз по набережной, крик Уитни пронзает мои уши, а затем она в моих объятиях. Она умоляла меня помочь ей, оставить ее в живых, и я ничего не мог сделать, когда свет погас в ее глазах. Воспоминания захлестывают меня, и я сажусь и тру лицо дрожащими руками.
В последнее время здесь не было никаких гроз, но что-то навеяло этот сон…
Моя собака, возможно, ирландский волкодав, кладет голову мне на плечо, нарушая ход моих мыслей. Он появился у задней двери в тот день, когда я переехал, облезлый, тощий и уродливый, без ошейника. Я полагаю, кто-то бросил его в хорошем районе. Или, может быть, он просто нашел меня. Я поглаживаю его.
— Доброе утро, Пес. — Он лижет мою руку, затем переворачивается на спину и кладет голову на подушку рядом с моей.
После того, как я принимаю душ, у меня звонит телефон — Лоис спрашивает, не хочу ли я позавтракать в Ваффл Хаус, и предлагает мне сосредоточиться на стремительном матче против Wayne Prep на следующей неделе. Я напеваю уклончивый ответ, отказываюсь от завтрака и вешаю трубку.
Позже, после того, как я надел тренировочную одежду и выпил чашку кофе, следующий звонок телефона приглашает меня в Первую Баптистскую Церковь.
— Это самая большая церковь в городе, — говорят мне, — и, кстати, моя дочь просто прелесть и будет рада познакомиться с вами.
Моя челюсть сжимается. Держу пари, она бы так и сделала. Женщины выходят из леса, чтобы запереть меня. Люди любят меня, но они злее, чем здоровенный полузащитник, делающий подкат, когда дело доходит до того, чтобы найти мне девушку.
Пес врезается в меня, чуть не сбивая с ног, бросается к французским дверям и лает. Я успокаиваю его и, проследив за его взглядом, смотрю на бассейн и вижу голую кошку, стоящую на шезлонге. Эта штука визжит, как банши. Пес рычит, я отталкиваю его и выхожу на улицу. Кот подбегает ко мне, потираясь у меня между ног. Затем он бросается к французским дверям, чтобы посмотреть на Пса сквозь стекло. Храбрый маленький ублюдок. Я хватаю его за шкирку за морщинистую розовую кожу — чертовски странно — и читаю его модный ошейник.
— Привет, Спарки, — говорю я мрачным тоном.
Я держу его на сгибе руки, и он извивается, чтобы убежать, когда я направляюсь в домик у бассейна, за пластиковым контейнером. Я мог бы позвонить Нове — ее сотовый был на ошейнике, — но к тому времени, как она доберется сюда, он может сбежать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я аккуратно кладу кошку в мусорное ведро, оставляя верхнюю часть открытой. Он не поддается легко и царапает мою руку, отчего кровь расцветает длинной струйкой.
— Ты маленький засранец, — говорю я ему, хмурясь при воспоминании о ней, единственный человек, который был груб с тех пор, как я приехал в Блу Белл. Напыщенный придурок. Действительно. Даже когда я был молодым и дерзким, никто не смел называть меня напыщенным.
Я поднимаю контейнер и направляюсь к воротам, которые ведут на тротуар по соседству. Ее дом — самый маленький в нашей бухте, немного обветшалый, но очаровательный, с выцветшим кремовым кирпичом, нежно-голубыми ставнями и широким каменным крыльцом. На подъездной дорожке стоит бледно-розовый кадиллак. Я привык видеть миссис Морган в нем, высокая дама с темными волосами. Она принесла мне клубничный джем на той неделе, когда я переехал, и на этом наши отношения закончились.
Я подхожу к ее крыльцу, затем останавливаюсь у цветочных клумб, моя челюсть скрипит. Дженни. Черт возьми. Она знакомая Така, я познакомился с ней за несколько месяцев до того, как в прошлом году переехал в Техас.
Долгий вздох вырывается из моей груди, когда я наклоняюсь и рассматриваю два более высоких куста. Цветы посаженные на День рождения. Они приняли на себя основной удар джипа, их стебли согнулись, яркие лепестки усеяли мульчу.
После того, как все ушли прошлой ночью, я несколько раз прокрутил в голове слова Новы, не в силах заснуть. Бессонница — обычное явление, но на этот раз все было по-другому. Около двух часов ночи я вывел Пса на прогулку, но было слишком темно, чтобы разглядеть ее клумбы с тротуара. Я простоял там полчаса, пытаясь понять, почему встреча с моей соседкой заставила меня нервничать. Я решил, что это чувство вины из-за роз. Я пришел домой, погуглил "кусты желтых роз" и на час забрался в кроличью нору.
Оставив это позади, я сильно стучу в дверь. Jolene Долли Партон доносится из дома, когда дверь медленно открывается. Я опускаю веки, когда смотрю на нее. Длинные светлые волосы в беспорядке, с одной стороны зачесаны назад. Сонные небесно-голубые глаза. Слюна у нее на щеке.
Высокая, ростом примерно пять футов восемь дюймов, она одета во что-то похожее на мужские боксеры и белую майку. Виден кусочек ее живота, загорелого и подтянутого, а на шее — боа из розовых перьев. Мои губы кривятся от этого; затем я замираю, когда вижу ее соски, пробивающиеся сквозь ткань, возбужденные и твердые. Я заставляю себя вернуться к ее лицу. Она делает медленный глоток кофе, который держит в руке, со скучающим выражением на лице, но я не скучаю по ее раздувающемуся носу или медленному, ровному дыханию, которое она выпускает.
Она прислоняется к дверному косяку, холодная, как огурец, и ее голос с прошлой ночи стал хриплым, медленным техасским протяжным.
— Боже мой. Ронан Смит у меня дома. Давно не виделись — как по-настоящему, ты даже не представляешь. Является ли ловля домашнего кота частью вашей должностной инструкции в качестве главного футбольного тренера?
У нее ужасный язык.
— Я волновался, что это уродливое существо съест мой ирландский волкодав.
— Ха. — Двигаясь с изяществом и выражением " Мне все равно ", она выходит на крыльцо своими длинными ногами, ставит свой кофе на уличный столик, а затем берет мусорное ведро из моих рук. Она поднимает лицо к прозрачному пластику и говорит детским голоском:
— Бедняжка Спарки, его поймал большой плохой футбольный тренер.
Он поднимает лапу и издает мяуканье “Помоги мне”.
— Он не уродлив; он восхитительный — Донской особого происхождения, — говорит она, акцент исчез, ее тон ровный. — Они ласковые, умные и заботливые. Это собаки кошачьего мира.
