В сенях Серебряного встретили княжеские воеводы, сам князь встречал у дверей. Поприветствовал, справился о здоровье, просил садиться где удобно.
В палате народу было немного: несколько воевод из свиты князя, его оружничий, два боярина, парившиеся в рысьих шубах возле печи, княжеский духовник монах Патрикий и князь Пронский. Присутствие в палате Пронского больше всего смутило Серебряного. Он даже растерялся поначалу, не зная, как и приступить к делу, когда сам Пронский, причастный ко всему, будет сидеть и слушать, что о нем будет говориться.
— По царскому указу иль по своей воле явился ты к нам, воевода? — первым спросил князь Владимир, видя замешательство Серебряного.
Серебряный ответил:
— Царь не давал мне указов, да коли мы будем ждать, покуда он укажет, — худо нам придется!
Князь Владимир, да и все, кто был в палате, почуяли тонкое двусмыслие в ответе Серебряного: замерли четки в руках Патрикия, сопнул недружелюбно Пронский…
— За самовольство також не милуют, — сказал князь Владимир.
— Самовольство самовольству — рознь! — возразил Серебряный. — Ежели один самовольно порядку и ладу добивается, а другой сие дело самовольно расстраивает — кому добром, кому худом воздать?
— За правое дело како не воздастся — все лише добро будет, — тихо, мягко и словно бы самому себе сказал Патрикий.
Все с согласием посмотрели на монаха, будто он и вправду высказал за каждого их мысль. Да только знал Серебряный, что никто ничего подобного не думал. Каждый из них побежал бы от худого воздаяния, за какое бы дело оно ни воздавалось — за правое иль неправое… Он хотел было ответить Патрикию, да раздумал. Не мудрствовать с монахом пришел он сюда.
— Во всяком деле ум нужен, — сказал он решительно и встал с лавки. — Даже в правом!.. И мера! А что затеяли бояре да воеводы — неумно и неумеренно. Князь Пронский давно при полках и знает, какие невзгоды терпит войско через ту неумность и неумеренность.
Пронский опять сопнул, нахмурился, но не сказал ни слова.
— Нынче большой воевода говорил мне, что покрывает пред государем воеводские козни, дабы раздором большего вреда не причинить, продолжал Серебряный, приблизившись к князю Владимиру, чтобы лучше видеть, какие из его слов сильней всего затронут князя. — Большому воеводе твоей дружины, князь, надлежит сейчас ехать со мной к Басманову и говорить с ним по сему делу.
— Пошто моему воеводе? — капризно воскликнул Владимир.
«Знаешь — пошто! — подумал Серебряный, глядя в метушливые глаза князя, и порадовался, что верно поставил себя в разговоре с ним и оттого ведет дело в свою пользу. — Кабы не знал — выпер бы меня вон и слова бы не разменял со мной!»
— Оттого, князь, что твои воеводы больше всего козней творят!
— За такие слова, воевода, в плети тебя! — вскинулся Владимир и крикнул слугам: — Взять его!
Слуги кинулись к Серебряному, скрутили по рукам.
— Опомнись, князь, — спокойно сказал Серебряный. — Твои плети подымут меня над тобой, коли Басманов пойдет к царю с доносом.
Владимир, по-бычьи наклонив голову, с ненавистью смотрел на Серебряного.
— Пристало ли нам, князь, меж собой свариться, коли надо всеми нами занесен меч?! — с укором и уже совсем иным топом — мягким и дружеским — проговорил Серебряный. — Согласного стада и волк не берет. А еще речется и так: собором и черта поборем.
— Пустите его, — сказал Владимир и пристально вгляделся в Серебряного. — Дивный ты человек, воевода… А может, просто лукав?
— Лукавство делу не помеха.
Владимир подступил к Серебряному:
— Речешь: собором и черта поборем?! — Он осторожно, даже трусливо приблизил свое лицо к лицу Серебряного и ехидно спросил: — А может, сам черт и науськивает тебя, а?
— Полно, князь, — невозмутимо сказал Серебряный. — Мы не торговцы из Китай-города! Пошто нам торговать один у одного доверие? Скажи мне: едет со мной Пронский иль нет?.. И делу конец!
— Обычая не знаешь, воевода? Своих людей я сам сужу!
— Обычай я знаю, князь, да уж давно у нас на Руси не по обычаю все ведется. Не на суд едет Пронский! Судить его можешь токмо ты иль царь! Басманов с ним будет говорить.
— Басманов мне в восьмое колено! Отопком щи хлебал, да в воеводы попал! — глухо и зло обронил молчавший досель Пронский и отвернулся к стене.
— Слышал, воевода?! Не в место Пронскому ехать к Басманову. Пусть Сам Басманов едет к нему.
— В походе мы все без мест, князь. Да и не поедет сюда Басманов. Басманов поедет к царю.
Серебряный и Пронский ехали молча, отчужденно… Серебряный, ехавший на полконя впереди, не видел Пронского, но знал и так, какую великую тяжесть везет в душе боярин.
Пронский поехал сам, по своей воле, без княжеского принуждения. Да Владимир и не мог его принудить. Не было у князя такой власти над ним. Это Серебряный понял еще в разговоре, когда окончательно стал требовать ответа — едет с ним Пронский или нет? Владимир тогда совсем потерялся. Всю спесь с него как рукой сняло. Только что угрожавший Серебряному плетьми, он вдруг стал просить его отговорить Басманова, рассулился подарками…
«Нетверд князь, нетверд», — думал разочарованно Серебряный. Он впервые так серьезно сошелся с Владимиром и неожиданно для себя самого разглядел под его напускной могущественностью и капризной гордыней слабую и нестойкую душу. Невеселые думы прихлынули к Серебряному. Человек, с которым он связывал свои самые тайные и самые дерзкие надежды, оказался совсем не таким, каким он его представлял, и уж совсем не годящимся для той роли, которую отводили ему бояре в своей зачавшейся борьбе против царя.
Велико было разочарование Серебряного. Многое, ранее утвержденное в его сознании, вдруг поколебалось, и он почувствовал себя так, будто его жестоко и коварно предали. Сам не зная для чего и почему, он придержал коня и с досадой сказал Пронскому:
— Нетверд князь наш…
— Зато имя его твердо! — вызывающе ответил Пронский.
— Имя? — равнодушно переспросил Серебряный.
— Да, воевода! — еще с большим вызовом сказал Пронский. — Не забывай, он внук покойного великого князя Ивана, а отец его — Андрей Старицкий… Андрей Иванович! — имел такое же право, на престол, как и отец нашего нынешнего государя!
Серебряный почувствовал, как все-таки ненавидит его сейчас Пронский, так ненавидит, что даже не скрывает от него своих самых опальных мыслей. Он чувствовал, что Пронский торжествует в душе, показывая ему свое бесстрашие, и этим бесстрашием унижает его. Серебряного, лицемерно, по его мысли, служащего царю. В другое время это взбесило бы Серебряного, теперь он отнесся к этому спокойно.
Весь оставшийся путь они снова молчали и не смотрели друг на друга, хотя и ехали теперь конь в конь.
6
Басманов встретил Пронского холодно. Серебряный сразу почувствовал, что разговор будет тяжелым. Почувствовал это и Пронский… Он важно сел на лавку, жестко, в упор стал смотреть на Басманова.
Долго, затаенно и выжидательно длилось молчание. Пронский и Басманов, как два стравленных пса, обнюхивались и присматривались — один, чтоб покрепче ухватить, другой, чтоб половчее увернуться… Наконец Басманов, поняв, что Пронский хоть и покорился и приехал, но первым с ним все равно не заговорит, прервал молчание.
— Обещался я не трогать твоей чести, воевода, — сказал он Пронскому, но это прозвучало не как уступка, а как угроза.
— Моей чести сам господь бог не затронет, — глухо обронил Пронский.
— Богу и ни к чему твоя честь, воевода. Перед богом мы все лишь душами закланы. В судный час призовет он нас не на пир, воевода, а к ответу за все дела земные наши.
— Рясу бы тебе носить, Басманов! — съязвил Пронский.
— О деле паче говорили бы, воеводы, — вмешался Серебряный.
— Коли есть оно — дело?! — опять съязвил Пронский. — Гляжу я, воеводе вельми нравится местом своим льститься! Токмо к месту еще и честь потребна! А честь не утяжкой начинается. Не утянуть тебе нашей чести, Басманов: не под тобой мы, мы — под царем!
— Под царем — верно! — Басманов остался невозмутим. Он, должно быть, готов был и к худшему. — А хотели бы быть над ним! Посему и пакостите по всем местам, и сычите, как змеи, яд свой изрыгая. Токмо от своего же яда и сгибнете. Кончилось ваше время! Отныне служба и раденье на первых местах, а не богатые кафтаны.
— Пошто ж сам в богатый кафтан вырядился? Сермяжную худь прикрываешь?!
Басманов пропустил мимо ушей и эту насмешку Пронского. Он снял с крюка железное кольцо, подошел к Пронскому, показал ему кольцо:
— Вот твоя честь! Сие кружало 11 ты послал ржевским кузнецам, чтоб они по нем ядра ковали. Они наковали триста дюжин, а ядра-то в пушки не лезут! Может, ты новых пушек наделал? Так покажь их! А может, сие кружало не ты слал? Так вот клеймо старицкое.
