— Я знала, что так и будет, — сказала вслух Мег. — Так и должно было случиться.
Стадо рассыпалось, когда в него ворвался Томпсон и, заливаясь лаем, принялся кусать овец; в следующий миг она увидела, что с вершины горы спускается человек с ружьем. Мег замахала руками, закричала и кинулась ему навстречу, но ружье поднялось, потом опустилось, из него вырвался клочок дыма, и Мег услышала щелчок; Томпсон будто взлетел, а потом медленно-медленно опустился на землю, и овцы веером развернулись по обе стороны от центра сцены, будто исполняя какой-то ритуальный танец. Мег, не в силах оторвать глаз от фермера, шла, не разбирая дороги; вдруг нога ее застряла в кроличьей норе, она упала и потеряла сознание. Очнувшись через несколько секунд, Мег ощутила сильную боль в боку и еще сильнее — в голове, но тут она была сама виновата: всем своим существом Мег излучала ненависть, гнев и страдание.
Фермер подкладывал ей под голову пальто. Мег сознавала, какой у нее сейчас злой и колючий взгляд, как кривятся в усмешке губы. Фермер закончил фразу, по здешнему обычаю, словом «однако», а потом лицо его исчезло, исчез и он сам; если бы Мег могла повернуть голову — тело ее пронзала страшная боль, — она бы увидела Томпсона. Выстрелом ему снесло часть черепа, под разорванным мясом проглядывало что-то белое — очевидно, кость, а серая масса, напоминавшая плохо упакованный сверток, была мозгом — вместилищем всех Томпсоновых волнений и тревог.
Мег была рада, что Томпсон мертв. Сейчас умрет ребенок, а потом и она сама. Ей хотелось, чтобы мир рухнул, и если бы она могла его разрушить, она бы это сделала. Нажала бы на кнопку и — конец. Прах, пепел и безмолвие. Мысль эта несла заряд такой ярости, что, казалось, взорвалась в голове — не резким щелчком, раздробившим череп Томпсона, а мощным обвалом в багровых сполохах, похоронившим под собой сознание.
Мег лежала в санитарной машине, над ней склонилась Зелда. Здесь же сидела и акушерка. Она вязала белый шарф с красными полосами, вернее — пыталась вязать: дорога была тряской. Фельдшер, сопровождавший машину, внимательно изучал свои ногти.
— Что теперь Тимми скажет? — В голосе Зелды слышался упрек. — Бедный Томпсон!
— Заткнись, Зелда, — машинально пробормотала Мег.
— Приходит в себя? — встрепенулась акушерка.
— Грубит почем зря, — ответила Зелда. — Это одно и то же?
— Что со мной? — спросила Мег.
— Острая боль в брюшной полости без видимых причин, — объяснила акушерка. — С беременными такое бывает. Не беспокойтесь, сердце ребенка работает нормально, и ваше — тоже.
— Неужели все это мне приснилось? — спросила Мег. — Томпсон умер?
— Погиб, — подтвердила Зелда. — Что теперь Тимми скажет? Напрасно ты не отдала Томпсона в собачий питомник, Мег.
— Не донимайте бедную девоньку, — вмешалась акушерка.
— А ей это только на пользу, — отозвалась Зелда. — Я ее знаю как облупленную. Вон, гляньте, даже порозовела!
Мег заплакала, вспомнив Томпсона.
— Мне казалось, что я подорвала мир, — подала она наконец голос. — А он, слава богу, целехонек.
— В одиночку такое вряд ли осилишь, дорогуша, — сказала акушерка.
— А втроем — запросто. Играючи.
Акушерка не поняла, о чем речь, зато поняла Зелда.
— Ну, я бы не стала рассуждать о конце света перед младенцами, которым еще предстоит родиться на свет, — заявила она. — Насколько мне известно, их отцы охраняют наши берега и наше будущее, не говоря уж о том, что исправно платят за квартиру, и утверждать обратное можно лишь из природной склонности к отрицанию. «Женщины за бомбу!» — вот мой лозунг.
— Ты, видимо, часто общалась с Тони, — заметила Мег.
— Но очень надеюсь, что мой ребенок все же будет похож и на Джима, — сказала Зелда. — Вот так-то.
Мег до вечера пролежала в госпитале на базе, а потом ее отправили на санитарной машине домой. Ей все чудилось, что она краешком глаза видит Томпсона, но стоило ей обернуться и посмотреть в упор, никого на этом месте не оказывалось. Однако дух Томпсона витал по дому — на лестнице и под кроватью; все двери и оконные рамы хранили отметины его сильных когтей.
На следующее утро Мег поговорила с ним серьезно.
— Томпсон, — сказала она, — ты здесь и в то же время тебя здесь нет. Наверное, скоро ты совсем исчезнешь. Скажи, ты сам искал смерти? Хотел проучить меня? Я понимаю, что должна извлечь для себя урок, но если бы я знала какой! Каюсь — я принимала то, что имела, как должное, без всякой благодарности, и напрасно. Я думала, что у меня будет покорная, ласковая собачка; она позволит себя баловать и будет слушаться хозяйку — а взамен получила тебя. Я думала, что мой муж будет зримым воплощением моих собственных фантазий, а взамен получила Тимми. Неудивительно, что он дал мне отпор. Я всегда считала, что злы и несдержанны другие люди, а не я, но оказалось, что это не так. Я сама ничуть не лучше. Дело не в них, правда? Дело в нас самих.
Мег замолчала, и ей почудилось, будто она слышит, как терпеливо и шумно сопит Томпсон.
— Томпсон, — продолжала она, — пусть твой дух покинет этот дом; спустись на дно моря, куда уходят, откуда всплывают огромные безмолвные корабли, и скажи своему хозяину, что я прошу у него прощения.
На «Поларис» поступило два сообщения. Одно — из службы семейных новостей. Капитан молча убрал их в папку.
— Я знаю, что это для меня, сэр. Что-нибудь с Мег? Она здорова?
— Совершенно здорова.
— Тогда что же, сэр? Томпсон?
— Так уж заведено, мой мальчик, что плохие вести сообщаются в последний день плавания. И поскольку с этим ничего не поделаешь…
Но Джим рассказал ему все.
— Томпсона пристрелил фермер: пес, видишь ли, гонял его овец.
Некоторое время Тимми молчал. Аромат цыпленка a l'ail, начиненного двадцатью головками чеснока и долго томившегося в крепком бульоне на медленном огне, заполнил весь камбуз, да пожалуй и всю лодку. Аромат действовал успокоительно.
— Бедная Мег, — первое, что сказал Тимми. — Бедная Мег, совсем одна, теперь даже пса нет с ней рядом. Но к родам я успею вернуться домой, и то хорошо.
— А я к Зелдиным не успею, — тихо порадовался Джим. — Да и что от меня толку при родах?
Кроме этого сообщения на лодку поступил приказ из оперативного отдела немедленно возвращаться на базу. Капитан передал приказ команде, а потом откупорил вторую канистру белого вина и снова добавил туда несколько капель крови за всеобщее братство и немного кошенили; они выпили, и Джим принялся разделывать цыпленка. Чеснок напоминал по вкусу и молодой турнепс, и хорошую картошку. Офицеры смаковали цыпленка и наслаждались «красным» вином. Часы показывали одиннадцать тридцать. (В этом плавании обед передвигался на все более ранние часы. Казалось, с каждой неделей, проведенной под водой, голод донимал их все быстрее.)
— «Итак иди, — сказал Проповедник, — ешь с веселием хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим[9]», — процитировал капитан.
Тимми в урочное время подумал о Мег и вдруг услышал собачий лай. Лай был такой явственный и громкий, что Тимми недоуменно огляделся — откуда он?
— Вы слышите собачий лай, сэр?
— Не слышу никакого лая, — ответил капитан. — И с какой стати мне его слышать? Мы под водой.
То ли приятное шипение банановых оладий с ромом на сковородке, то ли тонкий букет запретного вина, то ли дух бедного убиенного Томпсона тронул душу капитана, но как бы то ни было он вдруг сказал:
— А знаете, если бы поступил приказ нажать на кнопки, я бы не подчинился. Так вот разом все потерять?
Примечания
1
Библия. Послание к Ефесянам, 4, 26. (Здесь и далее — прим. перев.)
2
Ближайшее к 11 ноября (дню перемирия) воскресенье, когда в церквах служат панихиды по воинам, павшим во время первой и второй мировых войн.
3
Грушевый пирог (франц.).
4
Высокое кулинарное искусство (франц.).
5
Екклесиаст, 11, 7.
6
Мясо с пряностями (франц.).
7
Красная краска из тлей.
8
Розовое (франц.).
9
Екклесиаст, 9, 7.
