Когда Мег приехала к Зелде в тот вечер, ей пришлось прокладывать себе путь в шумной разгневанной толпе пацифисток с лозунгами и изображениями сломанных ядерных ракет, напоминавших сломанные фаллосы. Демонстрантки, месившие грязь возле базы, довольно спокойно пропустили Мег. Она была в куртке и джинсах, на велосипеде и легко сошла за свою.
— Ракеты — долой, ребята — домой! — скандировали пацифистки, и Мег сразу вспомнила два облика Тимми — задорное, цветущее мальчишечье лицо и отчужденную строгость — внутреннюю суть мужчины, порой проступавшую на нем; Мег задумалась: кого же из них она любит, и почти с испугом призналась себе — мужчину. Ей было весело с мальчишкой, она играла с ним в любовные игры, но сердце ее принадлежало мужчине, а с ним, разумеется, шутки плохи.
Она рассердилась на женщин у базы за то, что они этого не понимают. Впрочем, какие они женщины? Просто обозленные девчонки во взрослом обличье, которое сами же и ненавидят. Мег порадовалась, что захватила с собой платье и босоножки на каблуках. Собираясь в дорогу, она сунула их в сумку багажника, кляня снобизм Зелды, но теперь мысленно похвалила себя. Платье было из тонкой шерсти, темно-синее с вышитыми белыми цветами у ворота. Ее свадебный наряд.
— Ты почему такая сердитая? — спросила Зелда, когда Мег переодевалась.
— Что нужно этим кликушам? — вырвалось у Мег.
— Мира, — спокойно ответила Зелда. — Я всегда считала, что ты их поля ягода.
— Ошибаешься, — отрезала Мег. — Ничего общего у меня с ними нет. Пусть оставят нас с Тимми в покое. Он штурман. Он определяет курс корабля по звездам, вот и все.
— Под водой звезд не видно, — возразила Зелда. — Все гораздо сложней. Тимми умнее, чем ты полагаешь.
— Если морское начальство назначило его на «Поларис», это их дело, но он просто штурман, — стояла на своем Мег. — Штурманы были и будут всегда.
Тимми и впрямь представлялся ей одним из спутников Одиссея, ведущим свой корабль под звездным греческим небом между Сциллой и Харибдой. Мег познакомилась с Тимми на вечеринке.
— А чем вы занимаетесь? — полюбопытствовала она.
— Я штурман, — ответил Тимми.
Мег едва расслышала его слова. Она влюбилась в него без памяти с первого взгляда, вот и вся история. Как ребенок, побоялась дальнейших расспросов: а вдруг узнаешь больше, чем следует? Тогда придется делать то, что надо, а не то, что хочется. Так девчонка, собираясь в школу, старается не глядеть на туфли: ведь придется чистить, если они грязные.
— Дорогая моя! — Зелда налила себе и Мег довольно большие порции джина с тоником. Обед — салат с ветчиной и печеный картофель — был на столе. Впрочем, картофель пока стоял на передвижном столике с подогревом. — Дорогая моя, твой муж — в группе управления. Их трое на «Поларисе». Капитан, старший помощник и штурман. С небольшой помощью капитана наши мужья могут устроить конец света. Неужели он не говорил тебе об этом?
— Но они не захотят устроить конец света, — вымолвила наконец потрясенная Мег. Тимми никогда не вел с ней подобных разговоров.
— Ты ведь знаешь мужчин. Они обожают подчиняться приказам. И если с базы поступит приказ взорвать Москву, Ханой или Пекин, они так и сделают. Сядут, одновременно нажмут на кнопки — и пошло! Ракеты рванут, как запрограммировано. У мужчин, понимаешь, нет воображения. Миллион убитых, два миллиона — для них это всего лишь цифры. А женщин и детей принесут в жертву высшему благу. Ладно, все мы об этом знаем. А уж мне, дочери врача, известно больше, чем кому бы то ни было. Отец заботился о своих пациентах, о нас — никогда.
— Такого приказа не поступит, — сказала Мег.
— Пока не поступало. — Зелде было приятно выбить Мег из состояния «добродетельного самодовольства», и она с радостью добавила — Но думаю, когда-нибудь такой приказ поступит. Если у тебя есть щипцы для колки орехов, ты рано или поздно начнешь ими пользоваться. Впрочем, ты знала обо всем, когда вышла замуж за Тимми, так что нечего жаловаться на свою судьбу. Когда я попадаю в толпу этих миротвориц, я прокладываю себе путь локтями и кричу: «Русские идут, русские идут!» Это распаляет их еще больше. Смешно, правда?
— Не очень, — сказала Мег.
— А по-моему, смешно. По крайней мере когда русские оставят от нас рожки да ножки — ведь Англия всего-навсего непотопляемый американский авианосец, авангард, наши с тобой мужья будут в полной безопасности. Они могут жить под водой вечно. Пусть это послужит нам утешением.
— Зелда, почему ты не с теми, у базы?
— Обуви подходящей нет.
Прозвенел звонок, явился Тони.
— Тони поднимет твой дух, — сказала Зелда. — Он тебе объяснит, что все мы в абсолютной безопасности; наши парни делают великое дело — спасают мир от самого себя и защищают британских женщин и детей, а те пацифистки у базы — благонамеренные простушки, сбитые с толку русскими.
Не в пример Тимми Тони отличался хрупким сложением. У него был орлиный нос и бездна обаяния. Он глянул Мег в глаза, будто в душу, и проникся к ней симпатией. Минуя плоть, заглянул в разум, воздал ему должное и как-то сразу успокоил Мег. Она вдруг поняла, что никогда не чувствовала себя так спокойно с Тимми, и удивилась — почему?
— Вижу, Зелда в дурном расположении духа, — сказал Тони. — Надеюсь, она не наводила на вас тоску? Пацифистки у базы вызывают всяческое сочувствие, но, впрочем, да, их сбили с толку: ядерное оружие — средство устрашения, оно предотвращает войну, а не разжигает; но я бы не взял на себя смелость утверждать, что они сбиты с толку русскими. Я не из тех, кто кричит: «Опасно, под кроватью красный!» Этим женщинам не откажешь в мужестве, разумности, независимости взглядов. У нас другая точка зрения, потому что нам известно больше, чем им. В нашем распоряжении больше фактов.
— Адмиралтейство и наняло тебя, чтобы ты вещал прописные истины, — сказала Зелда. — Кому хочешь зубы заговоришь. Лучше положи себе салату. Ты не находишь, что Мег очаровательна?
— Нахожу. Послушай, Зелда, а что, если я пойду на кухню и сооружу всем нам спагетти по-болонски? Не люблю салаты.
— Я все ждала, когда ты это скажешь. А где что лежит, ты и сам знаешь.
Тони поднялся, и Томпсон зарычал. Как странно, подумала Мег. Если Томпсон чем и грешен, так скорей настырной приветливостью, но уж никак не злостью.
После ужина Тони сказал, что отвезет Мег домой; велосипед можно закрепить на крыше машины.
— Я и сама спокойно доеду, — возразила Мег.
— Боже упаси, конечно нет, — сказал он. — Вас еще изнасилует какая-нибудь пацифистка. Век себе этого не прощу. Я глубоко порядочный человек, верно, Зелда? Ну подтверди, что я глубоко порядочен.
Зелда тотчас подтвердила. Мег поддалась на уговоры, радуясь в душе, что не придется долго пилить на велосипеде в гору, что в белой машине Тони ей будет тепло и уютно, и с невольной досадой подумала о благах, которые можно купить за деньги.
Они миновали палаточный городок, где пацифистки расположились на ночь.
— Всем приходится зарабатывать на жизнь, — грустно заметила Мег. — Совершенно безобидных занятий не существует. А что, если бы Тимми продавал оружие? Все же они и на самом деле вредные, эти пацифистки.
— Да, они живут за счет государства, их содержит несчастный налогоплательщик.
И Тони двулик, совсем как Тимми, подумала Мег. Стоит ему забыться, с него тут же слетает обычная всепрощающая любезность и обнаруживается нетерпимость и даже резкая неприязнь — к длинноволосым левакам, трескучим феминисткам, чокнутым противникам охоты и прочим инакомыслящим. Мег тоже испытывала к ним неприязнь, но совсем иного рода. Ей хотелось бы изменить образ мыслей этих людей, а не стереть их с лица земли. Неужели все мужчины такие? Притворяются цивилизованными, а в душе жаждут побыстрее решить все проблемы раз и навсегда? Что это — трагическая склонность к разрушению?
Ей привиделся мир после Армагеддона: ракеты летят из разорванных в клочья облаков над взбаламученными морями, горы, черные, отравленные радиацией, — словом, ночной кошмар. Подобные кошмары снились ей и до встречи с Тимми. Она думала, что они — символическое отражение ее внутреннего состояния, ее собственного страха перед внезапными страшными событиями. Такими, как смерть отца. Внезапный страшный конец света. Но если всем видится конец света, разве это не опасно? А вдруг предчувствие сбудется? Не лучше ли обратить мысли к доброму, чистому, вселяющему надежду? Признавая дьявола, ты сама создаешь его. Мег в это свято верила. Наверное, поэтому пацифистки вызывали у нее досаду: они приближали Армагеддон, а не предотвращали его. Наверное, она и вправду беременна. Но как можно родить ребенка в таком мире? И опять же — как можно не родить? Надо утверждать свою веру в будущее — утверждать, утверждать, утверждать.
